Тьма. Испытание Злом - Страница 6
Все изменилось с приходом в дом третьей жены отца. Это была удивительно добрая и мудрая женщина. Не знавшие материнской ласки братья привязались к ней как к родной. Она же не уставала внушать буйному своему супругу и подчеркивать при каждой возможности: все его мальчики одинаково хорошие и милые, все трое заслуживают любви в равной мере. И надо же – убедила! Воистину вода камень точит!
Вряд ли в ее положении на подобное великодушие способна была бы женщина-человек. Та наверняка приложила бы все усилия, чтобы извести старших пасынков и сделать наследником собственного сына – история знает множество подобных примеров. К счастью, любил ландлагенар Рюдигер разнообразие! Третья жена его, леди Айлели, принадлежала роду светлых альвов, а у тех, как известно, совершенно иная система ценностей, нежели у людей или нифлунгов, и меркантильная сторона жизни их мало тревожит. В отличие от стороны духовной.
Именно усилиями доброй мачехи братья Дитмар и Йорген овладели таким множеством наук и искусств, что стеснялись признаваться в этом на людях из опасения, что приятели станут дразнить их «писарями». Притом Дитмар больше преуспел в изящных искусствах: слагал милые вирши, музицировал и танцевал не хуже настоящего альва, тем самым снискав себе славу при дворе. Как обстояли дела с танцами у брата его, мы уже упоминали. Когда же тот пытался (не по своей воле, понятно, сзади отец с плетью стоял) музицировать – бедная, чувствительная Айлели плакала. С рисованием дело обстояло лучше, при желании (крайне редко возникающем) Йорген мог изобразить неплохой пейзаж или батальную сцену. Единственное, не удавалось ему передать портретное сходство. Чей бы образ ни собирался он запечатлеть – юной ли девы, престарелой матроны либо благородного кавалера, – результат оказывался неизменен и с листа на горе-рисовальщика глядела туповатая, сонная физиономия младшего конюха Фроша. Зато науки давались Йоргену гораздо легче, чем старшему брату. Однако наставница не видела в том особой его заслуги и объясняла успехи пасынка природной склонностью, унаследованной от матери-нифлунги, но отнюдь не усердием и прилежанием.
К слову, родной ее сын, пятнадцатилетний Фруте, богентрегер Райтвис, намного превосходя Дитмара в искусствах и почти не отставая от Йоргена в науках, оказался совершенно непригоден к воинскому делу. Ландлагенар Рюдигер был тем весьма удручен. Любящие братья всеми силами пытались исправить положение: всякий раз наезжая в родительский замок, гоняли мальчишку до посинения, как последнего новобранца. Бедный Фруте старался изо всех сил, не отлынивал, не роптал, но, увы, был неисправим. И что удивительно, мать его это нисколько не печалило! Право, странный они народ – светлые альвы! Но говорить об этом вслух не стоит, дабы не навлечь на себя гнев королевского правосудия.
Иной раз Дитмар втайне задумывался: не права ли народная молва, согласно которой светлые альвы – все до единого – управляют тайными силами не хуже ученых магов и колдунов? Как иначе, если не чарами, можно объяснить то огромное влияние, что оказывала нежная, тихая и робкая Айлели на своего неукротимо-буйного и своенравного супруга? Взять того же Йоргена. До последнего своего брака ландлагенар Рюдигер в лучшем случае не замечал второго сына вовсе, в худшем – разговаривал с ним на языке поясного ремня и конской плети, которую выпускал из рук разве что за столом. Леди Айлели сумела повернуть дело так, что супруг ее стал для Йоргена настоящим отцом, искренне желающим сыну добра.
Одна беда – представления о добре у отца с сыном всякий раз оказывались диаметрально противоположными. Поэтому избежать стычек все равно не удавалось. И Йорген как-то признался брату, что, наверное, было бы лучше, если в их отношениях с отцом все оставалось по-старому. Лично ему было бы проще жить. Гораздо легче порвать навсегда с человеком, которому ты ненавистен или хотя бы безразличен, чем с тем, кто тебя любит.
– Ты что, серьезно намерен порвать с отцом?! – испугался тогда Дитмар.
– Нет, конечно! – сердито ответил Йорген. – Это я так, к слову.
И все-таки у старшего брата с тех пор было неспокойно на душе, опасался, как бы слово однажды не переросло в дело. И предстоящий скандал из-за женитьбы мог это дело очень даже ускорить.
Вот почему, танцуя вечером на балу (королевские балы редко ограничиваются одним днем), лагенар Дитмар фон Раух был, против своего обыкновения, так тих и скучен. Он обдумывал предстоящий разговор с отцом, который решил начать со слов: «Ответь мне, почтенный отец, почему ты ждешь от моего брата Йоргена послушания в том вопросе, в котором сам не слушал никого?»
Ланцтрегера Йоргена, в отличие от старшего брата, известие об отцовых намерениях отнюдь не смутило. Следовать им он не собирался из принципа, пусть даже невеста оказалась бы первой красавицей королевства. Вот если бы он сам ее выбрал – тогда другой разговор. Но позволить другому человеку, пусть даже близкому, вмешиваться в столь личные сферы его жизни – нет, нет и нет! Не бывать тому! Да и на красоту невесты, к слову, рассчитывать не приходится: будь она хороша собой, родственникам не было бы нужды завлекать женихов богатым приданым и титулами…
Отец, конечно, будет в бешенстве. И содержания, и без того давно урезанного, лишит вовсе, придется довольствоваться скромным жалованьем за службу. Наплевать! Пусть некоторые кривятся, но он, Йорген фон Раух, любит казарменную еду. Каприз у него такой.
И есть еще Дитмар, любящий и заботливый. Даже если он вдруг не сумеет урезонить отца, то впасть в нищету младшему брату точно не позволит. В общем, переживать не о чем, можно заняться вещами более интересными. К примеру, выяснить наконец, кто таков появившийся у него раб, и решить, что делать с ним дальше.
Раб сидел в своем углу с видом угрюмым и подавленным, обхватив руками согнутые колени, уронив голову на грудь. Еще никогда в жизни не было ему так скверно.
Через многие унижения довелось ему пройти в последнее время. Разбойники, хохоча, срывали с него одежды. Торговцы лезли грязными пальцами в рот проверять состояние зубов. Надсмотрщики подстегивали плетками, как скотину, чтобы пошевеливался. На хаалльском рынке к нему приценялся покупатель-извращенец – чудом спасся, догадавшись изобразить падучую болезнь, за что был потом бит нещадно в кровь… Казалось бы, куда хуже? Оказалось – есть куда.
В памяти до боли ярко всплывали картины далекого безмятежного детства. Виделась мать, молодая, идет она по улице в тунике дорогого шелка, но скромного покроя: закрыты колени и локти, волосы убраны под накидкой. Почтенная матрона, благочестивая супруга государственного судии, пример для всего города. И она же – в их доме. Лежит в ароматной мраморной ванне, совершенно нагая, а рядом – два раба-северянина с белыми опахалами…
Другой эпизод. Мать ведет его за руку по улице… Куда идут, зачем? Этого он не знает, и это ему неинтересно, его заботит иное: возникла нужда, требующая полного уединения. Всего несколько дней назад он поступил бы просто и естественно. Но как раз накануне его призвал отец и торжественно объявил, что он не младенец отныне и, помимо прочих обязательств, накладываемых возрастом, должен скрывать свои природные потребности от посторонних глаз.
Тогда он был в восторге от отцовских слов, но теперь впал в полнейшую растерянность. С одной стороны, нужда одолевала все сильнее, и он понимал, что не вытерпит. С другой – хоть и была пустынной та улица, никак не удавалось улучить момент, чтобы поблизости, в поле зрения, не оказалось вообще никого. Не зная, как поступить, он со слезами пожаловался матери.
– Зачем так переживать, сын мой? – удивилась она. – Принеси себе облегчение прямо сейчас.
– Но как же, матушка? – со слезами прохныкал он. – Вон человек идет… И там тоже! Они меня увидят! Отец будет сердит!
– Ах, глупый мой маленький сын! – рассмеялась мать с умилением. – Разве это люди? Это же просто рабы! Рабов не надо замечать. Ты же не станешь стесняться кошечки, или собачки, или ослика на улице?..