Тьма. Испытание Злом - Страница 20

Как это случилось, он не знал. Уже трещала обшивка бортов и в пробоины хлестала горькая морская вода, в панике металась команда, выли объятые предсмертным ужасом гребцы. Он один оставался спокойным и сосредоточенным среди этого гибельного хаоса, по-прежнему не видел ничего, кроме разъедаемого ржавчиной железного кольца.

И только хлынувшая в ноздри и рот вода заставила его вернуться в мир. Страшным было возвращение! Люди тонули, сотни людей. Они рвались со своих цепей что было сил, выворачивая лодыжки, раздирая связки, но железо держало крепко. Люди захлебывались один за другим. Движимый не разумом – животным страхом, альв забился вместе с ними. Он уже почти не мог дышать: вода была повсюду, вода бурлила и пенилась, все реже удавалось вынырнуть на поверхность, глотнуть воздуха. Сделав последний, отчаянный рывок, альв уцепился за край борта, почему-то нависший над головой, подтянулся на руках, рванул скованную ногу – один раз, другой, третий… И вдруг почувствовал, что цепи ее больше не держат. Проржавевшее кольцо треснуло напополам. Он был свободен!!!

Немного же стоит такая свобода! Немного прибавляет шансов на жизнь!

Галера шла ко дну. Семиаренс греб руками что было сил, стараясь отплыть от нее как можно дальше, но огромная водяная воронка уже затягивала его, безжалостно влекла ко дну. «Конец», – подумал он очень спокойно, почти отстраненно, но сопротивления не прекратил, потому что умирать тоже надо достойно.

Но он не умер. Это был один из тех чудесных случаев, которые потом приписывают особой милости добрых богов, счастливой судьбе или важной миссии в этом мире, которую потенциальный покойник исполнить не успел. В тот момент, когда силы его были на исходе, когда тело уже отказывалось служить и начинал меркнуть разум, он вдруг почувствовал под руками что-то твердое. Уцепился судорожно, воистину как утопающий за соломину… К счастью, не соломина это была, а куда более полезная в его положении вещь! Некрупная, дешевая гальюнная фигура в виде златокудрой и белотелой девы, вырезанная из легкого неблагородного дерева, всплыла на его спасение из морских пучин.

Нет, она не оторвалась от носа утонувшей галеры, Семиаренс даже не знал, имелось ли там подобное украшение. Эту фигуру купил на висском припортовом рынке один из владельцев судна, с тем чтобы перепродать заказчику из Бруа – обычная практика. В Гизельгере своих резчиков не было. Имелись они совсем рядом, в просвещенной Силонии, и были истинными мастерами своего дела. Скульптуры, вышедшие из их рук, являлись подлинными произведениями искусства, даже самая простая из них была достойна служить украшением королевских судов. Но особо притязательного вкуса гизельгерских мореходов они, увы, не удовлетворяли. У тех были свои представления о прекрасном. Когда статую волокли мимо гребцов по куршее на корму, Семиаренс успел бросить на нее беглый взгляд и был потрясен безобразием увиденного. Пропорции фигуры были совершенно непристойными, и светлый альв получил еще одно доказательство врожденной порочности рода людского.

Откуда ему было знать, что именно благодаря этому человеческому качеству он останется жив?

Непотопляемая дева кружила в мощном водовороте, созданном гибнущей галерой, но ко дну не шла, упрямо стремилась наверх. Он сидел или, скорее, лежал на ее деревянном теле, уцепившись ногами за осиную талию, руками – за шею, упершись подбородком в ложбину могучего бюста, и молил безымянных морских богов, в которых прежде и не думал верить, о спасении.

Он не знал, сколько длилась эта безумная карусель – казалось, невероятно долго. Потом вращение прекратилось. Он остался один на один с бурным ночным морем, его кидало с гребня на гребень, гнало куда-то – к далекому берегу или в открытый океан – он не знал, он даже не думал об этом, лишь крепче, до судорог в мышцах, сжимал жесткое тело своей спасительницы. И даже когда измученный разум окончательно померк, альв не разжал объятий.

Возвращение к жизни было медленным. Сперва вернулся слух. Семиаренс слышал шум близкого прибоя, истерические вопли чаек вдали, похрапывание лошадей где-то справа и два молодых голоса прямо у себя над ухом.

– А я тебе говорю, он живой! – убеждал один, северянин по выговору.

– Нет, утопленник! – возражал другой с выраженным южным, скорее всего силонийским, акцентом. – Синий весь, окоченевший – не спутаешь. Что я, по-твоему, мертвецов прежде не видел?

– А я, по-твоему, не видел живых?! – сердился первый. – Смотри, он уже ногой дергает!

Но южанин сдаваться не желал:

– Это у него конвульсии.

– Да не бывает у утопленников конвульсий!!! Ну хочешь, переверну его, чтобы ты убедился?!

– Ну переверни, если тебе приятно к трупам прикасаться!

– Говорю же, он не труп! А если бы даже и так – подумаешь, нежности! Мало я, что ли, их в своей жизни…

Тут Семиаренс почувствовал, что его тянут, держа под мышки.

– Эх, вот вцепился – не отнимешь! Как в родную! – хихикнул северянин.

– Трупное окоченение! – констатировал второй.

– Знаешь, ты уж определись, выбери что-то одно: либо конвульсии, либо окоченение! А еще лучше помоги мне его отцепить!

– Ну вот еще, стану я трупы трогать! Идем уже, пусть себе лежит.

– Нельзя. Он жив, и наш благородный долг – оказать ему посильную помощь. Иначе не видать нам удачи в пути! – Похоже, представления о благородстве у северянина были прочно увязаны с личной выгодой.

– Согласен. Давай его похороним с честью. Это большее, что мы можем для него сделать.

– Нельзя его хоронить!.. И вообще, о какой чести можно вести речь, пока он с этой… на этой… В любом случае стаскивать надо! Помогай!

Его снова стали тянуть, грубо и бесцеремонно – похоже, защитник его в глубине души тоже считал, что имеет дело с трупом, а спорил из чистого упрямства. Семиаренс рефлекторно сжался на своем неудобном ложе.

– Как клещ! – последовал комментарий силонийца. – Не поддается! Йорген, давай его прямо с этой штукой закопаем, никто и знать не будет. Мертвые сраму не имут!.. И чего он так в нее вцепился?

«И правда, чего это я? – подумал альв, разум мало-помалу начинал к нему возвращаться. – Как бы и впрямь живьем не зарыли!» Он ослабил хватку.

– О-го-го! Подается! – обрадовался тот, кого звали Йоргеном. Семиаренс почувствовал, как тело его заваливают набок. – Ну вот! Только закапывать его все равно не будем. Даже если ты вдруг прав. Потому что он альв. Альвы любят быть похороненными в дуплах вековых дубов или в карстовых пещерах. На природе, короче. Чтобы было удобнее с ней сливаться.

– Правда? А ты откуда знаешь? – Южанин удивился не то его осведомленности, не то странности чужого обычая.

– Знаю. В лесах нашего ландлага полно светлых альвов. Моя родная мачеха – светлая альва!

– «Родная мачеха» – так не говорят, – машинально поправил силониец.

Но северянина его замечание неожиданно задело.

– Вот тут ты неправ, друг Тиилл! Суди сам. От брака моего отца и его третьей жены-альвы появился на свет наш младший брат Фруте. Ты же не станешь отрицать, что он мне родственник?

Возражений не последовало, и Йорген продолжал:

– И матери своей он тоже родственник. Значит, мы с ней родственники через него. Вот если бы Фруте не было, она была бы мне чужой мачехой, а так – родная!

– У тебя очень своеобразные представления о родстве, – заключил Кальпурций.

О предполагаемом утопленнике оба, похоже, забыли. И напрасно. Он, утопленник, фыркнул! Очень уж забавным показался Семиаренсу их диалог.

Последующий характерный шум дал ему понять, что от него шарахнулись.

– Ну что я тебе говорил?! – Теперь в голосе Йоргена звучало торжество. – Живой! А ты его закопать хотел!

Но и южанину было упрямства не занимать.

– Да, был неправ! Не закапывать его надо, а истреблять осиной! Сдается мне, это уже вампир!

– Вампир?! Днем?! И чтобы ты знал, друг мой Кальпурций, альвы вообще никогда не превращаются в вампиров! Это чуждо их светлой природе!.. А хорошо, что не надо его хоронить, правда? Где бы мы взяли вековой дуб?