Тисту - мальчик с зелеными пальцами - Страница 2

Ну, а если уж говорить о девяти автомашинах, что мирно дремали в гараже, то надо было чуть ли не надевать темные очки, чтоб взглянуть на них. Когда они, отправляясь в путь всем скопом, неслись по улицам, люди невольно останавливались на тротуарах. Можно было подумать, что весь Дворец зеркал высыпал на прогулку.

— Черт возьми, да это же настоящий Версаль! — восхищались всезнайки.

Рассеянные чудаки снимали шляпу, полагая, что это мчится похоронная процессия; жеманницы же успевали рассмотреть себя в зеркальных стеклах машин и даже попудрить себе носик.

На конюшне держали девять лошадей, одна красивее другой. По воскресеньям, когда хозяева принимали гостей, лошадей выводили в сад, чтобы как-то оживить окружающий пейзаж. Жеребец Черный Верзила бродил под магнолией вместе со своей подругой, кобылой Красоткой. Пони Гимнаст располагался возле беседки. Перед самым домом на зеленой траве выстраивали в ряд остальных шесть лошадей невиданно смородинной масти, из породы чрезвычайно редких красных коней, которых от ныне разводили во владениях отца Тисту и чем господин этот несказанно гордился.

Конюхи, одетые в красивые костюмы, метались со щеткой в руке от одной лошади к другой, потому что благородным животным тоже надлежало блистать чистотой, а особенно в воскресный день.

— Мои лошади должны сверкать как жемчужины! — не разговаривал отец своим конюхам.

Этот привыкший к роскоши человек был добряком, и потому-то все спешили выполнять его приказы. И конюхи со щетками в руках вычищали, выглаживали лошадей — девять волосков в одну сторону, девять в другую — до такой степени, что крупы у лошадей походили на огромные хорошо отшлифованные рубины. В хвосты и гриву вплетали серебряные бумажки.

Тисту просто обожал всех этих лошадей. По ночам ему снилось, будто спит он вместе с ними на светло-желтой соломе в конюшне. Днем же он то и дело бегал их про ведать.

Когда его угощали шоколадом, он аккуратно откладывал в сторону серебряные бумажки, а потом отдавал их конюху, который ухаживал за пони Гимнастом. Недаром из всех лошадей он предпочитал Гимнаста. Да это и понятно: и Тисту и пони были почти одинакового роста.

И так, обитая в Сверкающем доме вместе со своим отцом, этаким блистающим с ног до головы господином, и с матерью, неким подобием благоухающего букета, проводя свое время среди красивых деревьев, красивых автомобилей и красивых лошадей, Тисту был совершенно счастлив.

Пушкострель — так назывался — город, в котором Тисту родился. Ну, а Сверкающий дом и в особенности завод его отца приносили городу богатство и славу.

Пушкострель на первый взгляд был самым обыкновенным городом со всеми необходимыми для этого атрибутами — церковью, тюрьмой, казармой, табачной лавчонкой, бакалейной лавкой, ювелирным магазином. И, однако, город этот, так похожий на все прочие города, был известен всему миру потому, что именно в Пушкостреле отец Тисту изготовлял пушки, пользующиеся громадным спросом. В Пушкостреле делали пушки всех фасонов и всех размеров: огромные пушки и маленькие, длинноствольные и почти без всякого ствола, пушки на колесах и на механической тяге, пушки для самолетов, танков и кораблей, пушки зенитные и подводные и даже такие, которые из-за ничтожного своего веса можно перевозить на спинах мулов или верблюдов в тех странах, где вокруг громоздятся камни и где еще не проложили дорог.

Одним словом, отец Тисту был фабрикантом и торговцем пушками. С той самой поры, когда Тисту стал все понимать, он то и дело слышал: — Помни, сынок, у нас самая выгодная торговля. Пушки — это тебе не зонтики, которые никому не нужны в солнечные дни, или какие-то там соломенные шляпы, которые в дождливое лето уныло торчат в витринах магазинов. А вот пушки — дело иное, ими торгуют в любую погоду.

В те дни, когда Тисту не испытывал ни малейшего желания усесться за обед, мать подводила его к окну и показывала ему громадный завод. Завод стоял где-то далеко-далеко, на самом краю сада, в стороне от сарайчика, в котором держали пони Гимнаста, и принадлежал отцу Тисту.

Мать заставляла Тисту пересчитать девять огромных труб, дымящих вовсю, потом подводила его к тарелке и говорила:

— Ну-ка, Тисту, ешь суп, чтоб поскорее вырасти. Ведь настанет время, когда ты станешь хозяином Пушкостреля. Изготовлять пушки не легко, а в нашей семье бездельников никогда не было.

Итак, не было никакого сомнения, что в один прекрасный день Тисту займет место отца и будет хозяйничать на заводе, совсем так, как в свое время отец получил наследство от дедушки, чей портрет — пышнобородого господина, опирающегося рукой на лафет пушки, — висел на стене гостиной.

И Тисту, который вовсе не был плохим мальчиком, послушно глотал овощной суп ложку за ложкой.

До восьми лет Тисту не имел ни малейшего представления о школе. Правда, его мать решила сама заняться образованием сына и научить его с грехом пополам читать, писать и считать. Результаты, надо сказать, были неплохие. С помощью очень красивых картинок, купленных специально для этой цели, буква «А», например, запечатлелась в голове Тисту в образе «Автомобиль», потом — «Аэроплан», потом — «Арбуз»; буква «Б» — в образах «Банан», «Башня», «Барабан» и так далее. Чтобы на учить его считать, использовали ласточек, сидящих на проводах. Тисту научился не только складывать или вычитать, но ему удавалось даже делить: например, разделить семь ласточек на два провода… в результате чего получалось три с половиной ласточки на один провод. Каким образом половина ласточки могла бы удержаться на проводе, это уж другой вопрос, ответ на который никто и никогда в мире еще не получал.

Когда Тисту исполнилось восемь лет, его мать сочла свою миссию законченной и решила передать сына в руки настоящего учителя.

По этому случаю Тисту купили прелестный клетчатый фартучек, новенькие ботинки, которые немилосердно жали, ученический ранец, черный пенал, изукрашенный фигурками японцев, тетрадь в одну линейку, тетрадь в две линейки и отвели под присмотром слуги Каролуса в пушкострельскую школу, пользовавшуюся отменной репутацией.

Все ждали, что этот маленький нарядный мальчик, у которого были такие красивые, такие богатые родители и который уже умел делить ласточек пополам и даже на четверть, — словом, все ждали, что этот маленький мальчик будет творить в школе чудеса.

Увы! Школа произвела на Тис ту самое неожиданное и ужасающее впечатление.

Когда на черной доске начинали медленно строиться в линию марширующие буквы или же когда перед ним развертывалась длинная цепь всевозможных там трижды три, пятью пять, семью семь, Тисту чувствовал легкое покалывание в левом глазу и тут же крепко засыпал.

Однако он не был ни глупцом, ни лентяем, ни тем более слабосильным заморышем. Он так и горел желанием учиться.

«Не буду спать, не буду спать…» твердил про себя Тисту.

Он во все глаза смотрел на доску, усердно внимал голосу учителя, но… но чувствовал, что снова начинается легкое покалывание… Изо всех сил он пытался перебороть сон.

Он даже напевал чуть слышно забавную песенку собственного сочинения: