Тихоходная барка "Надежда" (Рассказы) - Страница 7

А также поговорили они и о том, как меняются времена. Вот совсем недавно торговали в городе К. вином а-адни грузины, а теперь ведь и не найдешь их при спиртном - все ушли в строительные организации.

— Веление времени, - растрогались фотографы.

— А ведь меня, Сын Доктора, тоже "ушли", - честно сказал Ученый.

Фазан немедленно заказал еще вина.

- Не могу смотреть, как эти мальчишки... - невысказанная сердечная боль заставила старого бойца махнуть

рукой.

— Может, Гриша, ты кого не того снял? - робко допытывался Сын.

— Да не в этом дело, - уже суетился Ученый.

...И действительно, дело было не в том, а в чем - я логического вывода сделать не могу, и в этом моя слабость, хотя в качестве оправдания я могу выдвинуть две причины: первую - что я мало читал классиков, а вторую - что мой сын Альфред неожиданно проснулся и хочет писать. И обе эти причины можно ликвидировать только по истечении некоторого времени...

И грустные друзья долго еще беседовали в окружении винных бочек, пока не решили, что Ученому лучше всего остаться здесь же, на базаре, в фотографии, где суют голову в дыру и которой в последнее время заведовал драгоценный Фазан, он же Сын Доктора Володя, он же Гунька, он же Гурий Яковлевич Сыбин.

И хотя далека была эта работа от родной, газетной, - Ученый и здесь не огорчался и слегка даже нашел себя.

Потому что имелись в базарном фотоателье различные увлекательные композиции: дева у колодца, казак на коне, тройка, а также синее море, на берегу которого в беседочке миловалась пара, освещаемая зеленой луной, а вдаль тем временем уплывала неизвестная морская посудина по названию "Стелла". Все эти заманчивые пейзажи писались масляной краской на холсте, и посетителю нужно было только голову в дыру, специально для этого вырезанную, совать. А впрочем-то, зачем я вам подробно так объясняю устройство фотографии той? Ведь вы же бываете иной раз в наших маленьких городках, когда у вас нет срочных дел, и сами все прекрасно знаете и видели. И новое место работы моего героя вовсе вам не в диковинку, не правда ли?

Ну, поперву дело хорошо шло, а все потому, что Ученый, от природы выдумщик, изобрел две новые необычные композиции. Одна из них являла собой необъятные сельские просторы, засеянные не то соей, не то кукурузой на всю свою площадь. И на фоне этих растений существовал неизвестный человек в белом пыльнике и белом картузе, с портфелем под мышкой, в коричневых штиблетах. Кто он? Агроном ли? Председатель ли? Или просто русский администратор - не знал никто из людей, этим во" просом интересующихся.

Но очень эту композицию полюбили приезжие, не председатели, конечно, упаси бог, а рядовые колхозники, сбывающие излишки сельскохозяйственной продукции, колхозники, которых за такие операции в то время не очень-то жаловали, как это недавно выяснилось.

А вторая тоже хорошая композиция была, со знаменем. Собирались в одном месте представители трудящихся разных видов и национальностей: сталевар с клюкой, дед с пшеничными усами, много горняков, а также пионер с барабаном, делающий салют, - изобретено это все было для семейного фото.

И сама фотография под конец стала представлять в некотором роде идиллическое предприятие, олицетворяющее абстрактный гуманизм и связь прикладных изделий с народом.

Молчаливо уважали колхозники Григория Гавриловича, который, накрыв голову черной шалью и строго отставив зад, кричал про вылетающую птичку, выражали ему свое одобрение и торговки ливерными пирожками, расположившие свои сундуки по радиусам во все стороны от фотоателье и тем собравшие немало покупателей и бродячих псов, рассчитывавших на легкую поживу. И воробьи копошились там в прели, выклевывая овсяные зернышки из навоза. И даже некоторые наши поэты-романтики забегали, чтобы что-нибудь подсмотреть, а потом написать стихи о святой простоте и утраченных идеалах.

И так хорошо все шло, что в скором времени наверняка назначили бы Григория Гавриловича заведующим фотографией колхозного рынка.

Но нет ничего вечного на земле. Нету. Кончились однажды и счастливые деньки базарной фотографии.

А все из-за зловредного этого "К-ского комсомольца", который, таким образом, вторично обидел Григория Гавриловича. Напечатали они статью под названием "Суррогат искусства", где было говорено на фотографию много упречливых слов, после чего все композиции и их радетеля убрали из фотографии вон.

И опять отправился товарищ Ученый к человеку неизвестной национальности по фамилии Иванов, где и повстречался в новый трудный для него час с Сыном Доктора Володей, который к тому времени был переведен из фотографии на какую-то большую должность при кладбище от горкоммунхоза.

— Что, Гриша, годы идут, а нас все... – засмеялся Сын.

— К месту говоришь, хорошо, правильно, - одобрил Ученый.

— Пошарили, ли как?

— Точно. По статье.

— Газетной?

— Угу. И по собственному.

А Иванов крутил, крутил крантик винный, крутил, а потом больно осуждающе на друзей смотрел, потому что их деньги карманные уже все к нему перекочевали, а эти люди нехорошие знай стоят рассуждают, без совести, без стыда совсем, понимаешь, качаются, и милиционер на них смотрит, а это позорит, потому что и так начальство про ларек сомневается, и про Иванова сомневается, вот какие дела, уй, лучше б шли вы домой, люди, раз друг друга больше угощать не можете!

А Гунька, верный друг, уже предлагал Ученому занять скромную, но почетную должность фотографа по мертвецам.

И выкатилась слеза из правого глаза Григория Гавриловича, и обронил он только: "Эх, Фазан, многим я тебе обязан, старый ты дружище мой!"

Фазан тоже плакал, не стыдясь своих слез, но неискренне. "Эх-ма, жизнь - тьма, а держаться человека надо..."

И тогда отдали они неприступному посланцу солнечных стран ручные часы "Победа", принадлежавшие Ученому, и на них выпили столько вина, что началась первая весенняя гроза, и грохотал гром, и шумел воздух, а они шли по улице и пели, и ливень хлынул, и влюбленные уже прятались в телефонные будки, стеклянные телефонные будки, по которым вились водяные жгуты, а друзья шли простоволосые, шли и спрятались в подворотне, где и нашли меня. А так как давно не ценили меня за гордость и сочинительство, то после короткого разговора набили мне морду.

Уважая товарища Ученого, как концентрат жизненных метаморфоз, я подал-таки на суд, чтоб им с товарищем дали по пятнадцать суток.

Но Григорию Гавриловичу выдали всего трое. Вот и хорошо сделали, потому что человек он уважаемый, а также - герой моего рассказа, и вмешиваться в его судьбу я не имею никакого права. Жаль только, что подлец Сыбин почему-то опять вышел сухим из воды, но, с другой стороны, - кто ж будет с мертвецами всякие административные действия проводить? Так вот посмотришь на Божий свет и увидишь, что всякая тень имеет свои светлые крапинки.

Итак, вступил Ученый в свою новую должность, предпоследнюю. А должность эта заключалась в том, чтобы заснимать усопших прямо в гробах, придавая им с помощью фотографии вид торжественный и суровый, и чтоб скорбные родственники тоже горевали на снимке; на одном жена, на другом детишки, на третьем жена и детишки вместе. А если была у покойного мать жива, то Ученый и с ней делал снимок, но матерей обычно не было, потому что они умирают раньше тех, кого родили.

А отцы и подавно.

Кстати, помог Ученый и мне в трудный для меня час - запечатлел папашу моего, когда тот распрощался со всеми земными делами. И я на фотографию эту не могу смотреть без рыдания.

- Эх, - думаю, - и пес же ты, Григорий Гаврилович, хорошо ты меня изобразил - суровости и печали у меня

во взоре много. - Да и от бати ему тоже спасибо. Знал бы батя, что такой солидный внушительный Министр из него получился после смерти, так он, наверное бы, даже раньше умер.

Однако в моральном отношении здорово сдал Григорий Гаврилович, а все потому, что связался с лабухами, музыкантами, которые за гробом идут. Очень уж они через свою профессию стали большие циники и скептики. Именно от них шло множество слухов не только про покойников, но и про живых людей, а именно: что мертвецов часто потом в гробах находят живыми, дескать - рвались-рвались на свободу они, а потом только и померли. И я раз сам слышал, как некто Зуев оттуда же, с кладбища, объяснял в магазине объединившимся с ним на троих грузчикам из Росбакалеи: