Тихое озеро, волшебная птица - Страница 7

Алтузак-хан и Белес, двигаясь вниз по Мелеузу, добрались до широкой Агидели. На том берегу темнел густой лес. Чтобы добраться до Кунгак-тау, надо переправиться через эту широкую реку, и хан и его молодой воин поехали вниз по течению реки к месту, где можно было бы перейти её вброд. Такое место нашлось быстро – это была порожистая отмель с бурлящими, но не глубокими потоками, – и всадники перебрались на другой берег. Здесь были уже владения бурджан, древнего народа, с которыми у балабашняков были дружественные отношения.

Теперь перед ними открылся прямой путь к Кунгак-тау. Осталось только подняться на безлесную возвышенность, тянувшуюся с севера и ведущую, всё поднимаясь и поднимаясь, к самой горе.

Небо, в отличие от вчерашнего, постепенно хмурилось, наполняясь серыми облаками. К вечеру могла начаться гроза, но не раньше. Пологий гребень, ведущий к вершине горы, был безлесным поначалу. Но далее, впереди, где и начиналась сама Кунгак-тау, был уже настоящий густой лес.

Подъехав к границе леса, стеной стоящего перед ними, Алтузак-хан и его спутник увидели, выложенную кем-то в незапамятные времена, невысокую пирамиду из камней. Это было древнее святилище, предназначенное для умиротворения духов. Кем и когда оно было построено? Возможно, то были древние люди, живущие ещё лишь дарами природы, но уже отчётливо сознающие, что её духи властны над всем их существованием. Ведь говорится в преданиях шаманов, что первые неспящие, положившие начало возникновению тайных братств Хранителей, жили ещё в те давние, сокрытые мраком времена, когда у человека не было коня и лука и людьми ещё не правили ханы. В таких вот местах, наверное, те люди разговаривали с духами, прося у них удачи на охоте или в войне, или исцеления от болезней, – и обозначали эти места такими сооружениями. И каждый путник, пересекающий эту границу, оставлял здесь, на этом магическом месте, какое-нибудь подношение для духов горы. Это было священным действом, поддерживающим равновесие: человек благодарил окружающий мир, почитая его этим жестом, исполненном глубочайшего смысла и тончайшего волшебства.

Алтузак-хан и Белес соскочили с лошадей, и подошли к пирамиде. Здесь давно никого не было: не видно следов человека, не считая самого сооружения. В лесу вовсю щебетали птицы; под высоченной ветвистой сосной, в переплетении её выпирающих из земли корней, копошилась маленькая черепаха; а далее, в тени леса, люди увидели олениху и её детёныша, жёлтым пятном маячившего в зарослях кустарника.

Камни пирамиды зеленели пятнами мха.

Алтузак-хан снял с шеи серебряную цепь с серебряным же украшением, в виде изображения медведя, склонившего голову к передним лапам, и поднял её, зажав в правой руке, над головой, словно показывая всему миру.

– Я Алтузак, хан народа балабашняков. Вступаю в этот лес, на эту священную гору и прошу вас принять этот дар в знак моего преклонения. От чистого сердца я предлагаю этот дар – примите его.

И у границы густого леса, покрывающего Кунгак-тау, хан, предводитель степного народа, что из века в век кочевал внизу, на равнинах, почтительно, обеими руками, положил серебряное украшение на один из камней древнего святилища.

Белес же, достал из колчана несколько стрел, поднял их на раскрытых ладонях кверху, в жесте предложения, и молча, но благоговейно, положил их на камни пирамиды.

Исполнив этот древний священный ритуал, хан и его воин, сев на своих коней, продолжили путь к вершине. Теперь они двигались уже через сплошной лес. Алтузак, как и все башняки, никогда не бывал на этой горе, хотя много раз видел её из степи. Долгий подъём сквозь густой лес давался им с трудом: лошади устали и с неохотой передвигали натруженные ноги. Но вот подъём закончился, хотя это ещё и не конец пути. Они продолжали двигаться вперёд, к оконечности вытянутой в длину горы, где, как Алтузаку привиделось в его сне, должна быть открытая площадка, открывающая вид на бескрайние просторы, уходящие к югу и западу. И в час, когда солнце, лишь изредка появляющееся из-за облаков, поднялось в высшую точку своего пути, путешественники добрались до своей цели.

Всё было так, как в его сне. И та женщина… она сидела в том же положении, спиной к ним.

Алтузак спешился и, велев Белесу оставаться на месте, пошёл вперёд.

– Ты пришёл, хан башняков, – не оглядываясь, сказала женщина. – Я ждала тебя.

– Да, я пришёл.

– Иди сюда, сядь рядом.

Алтузак подошёл и сел возле женщины, сбоку от неё. Этой женщине, со смуглым и обветренным лицом, и чёрными, без единой седины, волосами, достающими до пояса, в равной степени могло быть как тридцать, так и шестьдесят лет. Пронзительный, но абсолютно спокойный взгляд её чёрных глаз таил в себе необычайную силу и, вместе с тем, неземную отрешённость, – и он проникал, как показалось Алтузаку, в самое сердце.

– Я звала тебя, хан.

Она говорила на языке его народа: – чисто и правильно, словно это её родной язык. А может, так оно и есть?

– Слушай меня, хан башняков. Мой имя для людей – Басаат и я – дочь Агидели. Моё место не здесь – оно внизу, у реки. Но некоторые события привели меня – так же, как и мой зов тебя – на эту вершину. Хранитель горы сейчас где-то на восточном склоне, – он предоставил это место в наше с тобой распоряжение, и у нас есть время, чтобы ты выслушал меня. Так слушай же:

– Началось всё два года назад в заоблачной, высшей сфере круговорота вечности. Хумай, дочь Солнца и небесного царя Самрау, упросила того отпустить её на землю. Её отец, Самрау, любит своих дочерей, и он отдал Хумай на двенадцать лет долину Агидели со всеми её притоками. И она спустилась на эту землю, и её волшебный свет пронизал эту страну, и для реки это – высшее благодеяние. Два года уже здесь всё расцветает красотой и благодатью и ты, хан, конечно же, заметил это.

– Да. И я видел её во сне, золотую птицу.

– Это один из её обликов. Но, если бы ты увидел её в облике прекрасной девушки, то это было бы настоящей, сказочной удачей для тебя и ты, хан, до конца своих дней был бы одарён способностью видеть перед собой путь счастья. Но образ птицы и её пение – это тоже очень хороший знак, не каждому доступный.

– Разве не ты, Мать Басаат, явила мне тот сон?

– Нет, конечно. Я лишь привела тебя сюда, на вершину Кунгак-тау. Слушай дальше, хан:

– Хумай – существо мира, добра и счастья. Она не может быть там, где идёт война и льётся кровь. На юге, в Большой Степи, уже много лет полыхает война, и она вот-вот может хлынуть сюда, и тогда Хумай навсегда оставит эту землю. И вся краса, расцветшая её сиянием, будет уничтожена и выжжена войной. Тэнгри, наделяющий жизнью, слышит песнь дочери Солнца и Самрау, небесного владыки и, чтобы Хумай могла остаться здесь, даёт нам возможность уберечь эту страну от войны, являя знаки.

– Нам грозит война, Мать Басаат?

– Да. Разве этим летом ты не видел по ночам особенно много зарниц на юге? И ни разу тучам не удалось скрыть нас от кровавого сияния Аташ-Бахрама, звезды бога войны. В день солнцестояния стая журавлей пролетела с юга на север, крича пронзительно, словно они спасались от гибели. А полная луна в ту ночь была красной, как свежая кровь. Было ещё много знаков – это сам Тэнгри разговаривает с нами, мы лишь должны видеть всё. И это он, когда я стояла в потоке своей реки, сказал мне, что я должна подняться сюда, на эту вершину, и привести тебя. Здесь он скажет нам. А теперь, башняк, мы будем сидеть с тобой и ждать. И не говори ни слова – всё, слова больше не нужны…

Белес, привязав лошадей к деревьям, остался возле них и теперь сидел на траве, разглядывая всё вокруг. Он ни слова не слышал из разговора хана и той женщины, но знал, что всё это очень важно. Похоже, что они долго пробудут здесь.

Басаат, Хранительница Агидели и Алтузак, хан балабашняков, сидели, глядя на раскинувшиеся внизу бескрайние просторы. Прошло много времени: трудно сказать, сколько – солнца не было видно. Сперва было неудобно сидеть в одной позе, но постепенно Алтузаком овладели покой и странная отрешённость, и прилив сил, наполняющих его с каждым вдохом. Хмурое небо сливалось с равниной и с горами рваными клочьями, свисающими от облаков, и всё это создавало волшебный, совершенно неземной вид, заставивший Алтузака забыть о времени. Вот вдали сверкнули, подряд друг за другом, три молнии, с каждой новой вспышкой всё ближе и ближе; и вслед – раскаты грома, оглушившие Алтузака. Дрожь охватила всё его тело. Застывшие глаза смотрели вдаль – не на равнины и не на рваные облака, а дальше – дальше всего, что может быть увидено. Всё вокруг закружилось в вихре, и затанцевало – в спокойном и всеохватывающем, рождённом единением земли и неба, древнем, изначальном ритме самой жизни…