«Тигры» на Красной площади. Вся наша СМЕРТЬ - игра - Страница 32

Уже под Станиславом Макс понял, что «Тигр» действительно устарел для Восточного фронта. Устарел, не успев появиться на свет. Так бывает. «Тигры» совершенно не подходили под принцип работы «пожарных команд». А именно так их и использовали, перекидывая с места на место, затыкая дыры, пробиты борзыми русскими танками. Спасибо Геббельсу, кстати. Его реклама была столь успешна про чудо-машину, что пехотные командиры при любой угрозе требовали «Тигры» и только «Тигры». В итоге приходилось рвать сцепления и моторы, совершая марши… Марши… После сорока километров требовался профилактический ремонт на две-три недели. Но в сорок четвертом порой и двух дней не было. «Тигр» — не пожарник. «Тигр» — машина для проламывания обороны противника. Но что такое сорок километров в современной войне? Одна, две, три — максимум! — линии обороны. Какой уж там оперативный простор… А дальше? А дальше бесчисленные резервы противника. Русские их всегда подтягивали туда, где обнаруживали скопление «Тигров». Что такое много «Тигров»? Это значит одно — германское наступление. И очень грамотно устраивали огненные мешки. Большевики очень хорошо научились воевать. И «Цитадель» тому подтверждение. [40]

А потом был этот дрянной польский городишко и странный русский танкист, который, умирая, широко улыбнулся в глаза Максу.

Унтершарфюрер перекатился в сторону, ловко встав на одно колено, и поднял автомат. Взгляд его уткнулся в стену. Нет, не в испачканные копотью стены разрушенного дома. А в стену, оклеенную какими-то дурацкими обоями. Желтые уточки, пускающие пузыри… Кошмар какой-то.

Макс резко оглянулся. Уточки и на противоположной стене были. И тут он понял…

Тишина! Только хрипы все еще умирающего русского. Унтершарфюрер посмотрел на врага. Точно. Кончается. Надо бы кинжал достать. Фольксфатер шагнул к почти покойнику. И тут его внимание привлекла цепочка, которую русский зажал в руке. Он не без труда разжал кулак и потянул за нее. Серебро, гут. Машинально Макс сунул цепочку с продолговатым, похожим на орех, медальоном в карман.

А это что?

На столе ярко светился…. Светилось… Светилась?

Большое такое и цветное изображение в белой рамке. На изображении дымила закопченная русская «тридцатьчетверка», застрявшая в обломках рухнувших домов. Изображение слегка подергивалось, дым клубил, исчезая где-то за рамкой. «Словно раскрашенный мультфильм», — подумал Макс. И тут по коже побежали мурашки.

Горшок с дерьмом, что происходит?

Тут русский дернулся, хрипнул и замер. Байер отопнул в сторону шлем танкиста и обратил внимание на какие-то проводки, торчащие из ушей мертвого. Дернул за них… Война… Она быстро отучает от брезгливости. А ведь когда-то Макс в обморок упал от вида крови, пущенной им первый раз. Нет, это было не на войне. Это отец заставил его петушиную башку отрубить…

Из маленьких черных капелек едва слышно стучали барабаны. Макс приблизил одну из капелек к своему уху. И тут же отдернул, едва не оглохнув. Потом осторожно снова приблизил. Железный голос на родном немецком языке ревел под какой-то сатанинский вой:

Такой песни Фольксфатер ни разу не слышал. Тем более такой пророческой для русского.

Да уж…

И все-таки, что это за место? Осторожно пройдя вдоль стены с уточками, эсэсовец подошел к окну, отодвинул стволом автомата длинную штору.

Стекло? Надо же… Макс уже и забыл, когда последний раз целые стекла видел. В госпитале, наверное. А за стеклом?

А за стеклом — яркие огни фонарей и мелькающие туда-сюда огоньки фар… И никакой светомаскировки? Странно все это.

Макс шагнул назад. Снова посмотрел на стол. Картинка не изменилась. Рядом с рамкой стояла бутылка. Макс осторожно взял ее… Хм… «Бавария»? Русский тут пил немецкое пиво? Унтершарфюрер повертел початую бутылку в руках. Странно. Несколько слов на родном языке — остальное на варварском русском. Нет. Все-таки фюрер прав. Все нормальные люди пользуются латинским алфавитом, ведь Рим — основа цивилизации. И только русские вылупились — типа они не такие как все. Ну как можно так извратиться, а? Ведь любой цивилизованный человек «С» читает как «С», а эти унтерменши как «S». А эти их чудовищные «Ч» и «Щ»? Стояла как-то рота Фольксфатера в дикой деревне под невообразимым названием «TschaSchtscha». [42]Бедный писарь… Полдня только писать в рапорте название этой деревни.

Чужие они для цивилизованного мира. Это Макс ощущал всем телом.

Хлебнул пива. Поморщился. Да… Это какое-то пойло для идиотов. Неуловимый химический вкус перебивал изыск нормального немецкого пива.

Однако пиво допил. Поставил пустую бутылку на стол и вдруг уронил ее, неловко повернувшись, на пол. Та не разбилась. Но подкатилась к луже крови, расползающейся из-под русского. Беспорядок, как истинный ариец, Макс не любил. Поэтому бутылку поднял и снова поставил на стол. Правда, запачкал руку в крови. Поморщившись, вытер руку о стену с утками. Потом хохотнул, сунул руку в кровь и быстро намалевал на стене две руны СС и свастику. Вот так будет брутальнее. Хотел было нарисовать эмблему дивизии, но передумал. Пока он тут развлекается — его камрады воюют. Пора возвращаться.

Сначала Макс хотел было разбить стекло, но быстро передумал. Смысл привлекать к себе внимание?

Ушел он, как все воспитанные люди — через дверь. Даже гранату не стал кидать. Зачем? Лучше тихонечко-тихонечко просочиться вдоль стеночек. Какие узкие тут лестничные пролеты… И низкие… Такое ощущение, что дом строили второпях для вынужденных переселенцев.

А во дворе…

«Я — умер!» — тоскливо подумал эсэсовец. Двор перед невзрачным пятиэтажным зданием был забит легковыми автомобилями совершенно невообразимых размеров, цветов и, самое главное, форм. «Я умер, и я в раю», — понял унтершарфюрер, когда разглядел эмблемы на автомобилях, вполне себе различимых в оранжевом свете фонарей.

Он подошел к ближайшему «Опелю», подергал за дверную ручку… «Опель» так заорал, что Макс быстрее собственной тени отпрыгнул в кусты. «Опель» орал долго и на разные лады. А Макс проклял себя, войну и русского, ожидая с секунды на секунду минометный налет. Минометов не было. Зато во двор въехала странная машина, больше похожая на коробку для кота на четырех колесах. Метров за десять до орущего «Опеля» ярко светившая машина остановилась и из нее выскочили двое с характерными…

Да у них автоматы!

Какие именно, Макс разглядеть не мог — слишком ярко светили фары угловатой коробки.

Макс вжался в землю, приготовившись к бою…

Двое с автоматами подошли к машине.

И начали ругаться. Что именно они говорили — Макс не понимал. Эти разговаривали на русском. Из потока слов Макс понимал только «бля» и «нах» — этими артиклями русские просто пересыпают свою речь. Причем, как рассказывал в госпитале сосед по палате — переводчик с оторванной рукой, — эти артикли они ставят совершенно непроизвольно и как захотят. Никакого орднунга! Дикие люди!

В принципе, Макс мог их обоих легко завалить из своего «МП-40». [43]Стояли спиной к нему, пиная по визжащему «Опелю». Однако в их автомобиле, наверняка сидел еще один, а то и два русских. И пулемет. Макс уже привык к тому, что большевики на поле боя совсем не такие дураки, как в жизни и речах доктора Геббельса. Они очень хитрые, эти дети лесной природы. Вот в том же Демянске, их десантники под снегом ползали, чтобы выйти на рубеж последнего броска перед опорными пунктами… Может, сначала по авто дать очередь? Тогда эти развернутся…