«Тигры» на Красной площади. Вся наша СМЕРТЬ - игра - Страница 31

Измайлов собрался было нырнуть обратно в танк, но тут его остановил усатый:

— Товарищ майор, а что это за модель такая новая? Я ни разу таких танков не видел!

Лисицын ласково хлопнул ладонью по броне. Надо же. Как все реалистично… Холодная, обмерзлая…

— Это, товарищи, новый танк «Иосиф Сталин». Версия три-ноль, — добавил танкист загадочные слова и все же исчез в башне. После чего танк взревел мотором и, обдав Петренко и Зайчикова вонючим выхлопом, помчался куда-то на запад.

Старшина и рядовой долго смотрели вслед гигантской машине. А потом уселись прямо на снег. Исследовать — что там в вещмешке. Майор не обманул. Колбаса, тушенка, водка. И хлеб. МЯГКИЙ!

— Да… В танке оно, наверное, теплее, вот оно и не смерзло… — сказал старшина Петренко и аппетитно — с хрустом — откусил колбасу.

— А ты чего не жрешь? — рявкнул он на доцента Зайчикова.

— Да мне как-то неловко, война же идет…

— Война войной… Нут-ко? Садися. Это приказ.

Петренко поставил банку тушенки на мертвую спину убитого немца и в три взмаха вскрыл ее ножом.

— Странные они какие-то, — вздохнул Зайчиков, стараясь удобнее устроиться на немецкой каске. Очень уж она родной геморрой холодила.

— Обычные, — буркнул Петренко. — Да ты жри, жри давай! Еда лишней не бывает!

Ну, Зайчиков и стал жрать. Петренко прав… Жрать — надо.

Минут через пять и старшина, и рядовой забыли о стальной гигантской громадине «Иосиф Сталин», пронесшейся мимо них в декабре сорок первого года. И о майоре Измайлове они тоже забыли. Каждого майора помнить — мозгов не хватит. А мозга, она штука полезная.

Что-то смутное напомнит о том дне начальнику звуковой разведки дивизии подполковнику Зайчикову весной сорок пятого, в Берлине, когда он будет проезжать в своем «Виллисе» мимо сгоревшего «ИСа» к рейхстагу. Что напомнит? Кому напомнит? О чем вы?

А старшина Петренко и вспоминать полениться. Некогда ему, старшине. Ему фрицевских баб кормить надоть и детей их бисовых… «Шоб вам подавиться моим супом! Кому добавки, фрицюхи клятые?..»

— И че это было, товарищ майор? — раздался в танкошлеме голос Лисицына.

— Наши это были, — отрезал Измайлов.

Прохоров хохотнул:

— Так нас же тестируют? Смысл какой? И где мешок со жрачкой лежал?

— А ну стой! Стоять! Лисицын! Я сказал — стоять! Все на выход!

Экипаж… Из трех человек экипаж… Выстроился перед танком на черном от копоти снегу. Танк же продолжал ворчать мотором. Ну как выстроился? Два капитана — в один ряд. И майор перед ними. Очень злой майор. Очень злой.

— Ты сейчас что сказал, Прохоров?

— Ну… Нам же сказали — тренинг, все дела… Это же типа как электронная имитация.

И тут Измайлов не выдержал. Он просто ударил по улыбающемуся лицу заряжающего. Лисицын оторопел.

— Имитация, говоришь? Да мне насрать, что это имитация. Понял — нет? Мы с тобой здесь тоже имитация. Для них. У них здесь — нет времени. Они здесь вечны. Они вечно воюют. Их вечно убивают. Ты это — понимаешь? Они вне времени. Они вне пространства. Для них Брест и Берлин — в одном стакане. Они здесь — вечны. А мы — временны. Понимаешь?

Честно говоря, ни Лисицын, ни Прохоров не понимали, о чем говорит спецназер.

— Да ни хера вы не понимаете, — махнул отчаянно Измайлов и отвернулся, скрывая слезы. — Да хрен на вас.

Мужики тоже плачут. Только незаметно. А если и заметно — только своим. Свои — видят. Свой ветер, свой снег, свое поле… Русское поле. А чужим оно это зачем? Разве что на чужих того… Морок навести. Это чужие думают, что когда русский мужик плачет — это признак слабости. Отнюдь. Это не признак слабости. Это выброс силы. И не дай Боже увидеть — как русский мужик плачет. Не дай Бог…

А потом Измайлов шепнул в шлемофон:

— База! Выдергивайте нас. Мы — возвращаемся.

После чего повернулся к экипажу:

— По местам, бляха! Бегом!

И глаза его были сухи.

Макс Фольксфатер сидел у костра и мрачно глядел на искорки, взлетающие к чужому небу чужой страны. Настолько чужой, что унтершарфюрер понимал — это даже не Россия. Это черт знает что.

Его потрясывало от осеннего ночного холода. Впрочем, скорее всего не от холода. От нереальности произошедшего. Такого он даже в Демянске не переживал.

Еще вчера, в бою под городишком Станислав, его батальон отбивался от механизированных монголо-жидовских большевистских орд… А сегодня? Сегодня он сидит на берегу какой-то речушки в полном одиночестве и пытается понять — что произошло?

Из подбитого «Микки-Мауса» [37]тогда выполз русский танкист. Фольксфатер выстрелил в него в упор и промазал. Пока русский хватался за кобуру, эсэсовец прыгнул на него с ножом в руках. Русский был силен, но контужен, и Макс легко справился с ним. Танкисты дивизии СС «Мертвая голова» всегда отличались хорошей рукопашной подготовкой. Почему? Когда-то «Тотенкопф» была моторизованной дивизией. Будучи окруженными в Демянском котле, эсэсовцы воевали в невероятных условиях. И всегда не стеснялись рукопашной, в отличие от обычной пехтуры. И безлошадные танкисты тоже умели работать с ножами и лопатками. В одном из таких боев Фольксфатер был ранен русским десантником, [38]отправлен в тыл и чудом избежал кровавой бойни лета сорок второго. Однако «Демянский щит», серебряный штурмовой пехотный знак «Железный крест 2 класса» и помороженные уши с пальцами он получил. В прибавку к вполне естественному для танкиста серебряному знаку «За танковую атаку». Редко на ком из танкистов встретишь такое сочетание нагрудных знаков. Доннер веттер нох айн малль, как он выжил в тех боях? Если бы не первитин… [39]Только на «конфетах фюрера» они и держались тогда. Да… Сейчас бы по метамфетамину вдарить… Очень уж он мозги прочищает. Правда, отходняк от него весьма нехороший. Хочется просто сдохнуть. Экзистенциально так, насовсем чтобы. И только новая порция заставляет жить. От наркомании Макс Фольксфатер вылечился только в госпитале. Правда, потом опять сорвался. Когда были…

Когда были и Харьков, Курск… Все равно убьют — зачем себя беречь? Горели «Тигры», горели «Пантеры», горела земля на могилах камрадов… Какой смысл жить в аду? Только для того, чтобы в другой ад не попасть. Оттянуть конец… Но конец — он как конец. Чем больше оттягиваешь — тем сильнее ударит по яйцам.

Может быть, именно поэтому Макс вызвался добровольцем для танковой школы, в которой его переучивали с привычного «Т-4» на чудо-танк «Тигр». Максу казалось, что за десятисантиметровой броней он сумеет выжить. Боже… Как же он ошибался…

Зарекламированный ребятами Геббельса мощный, с отличным двигателем и великолепный танк внезапно оказался одновременно и сырым, и устаревшим. Да, да. Устаревшим.

Почему сырым? Да «Тигр» был абсолютно не приспособлен к диким реалиям Советской России. Огромный вес не выдерживали мосты. Однажды, танк Макса ждал шесть с половиной часов, пока саперы не навели тридцатиметровую переправу. Да что там реки… Удельное давление танка на грунт было таково, что он мог двигаться либо по промерзшей, либо по высохшей земле. А в России, как известно, весь год распутица. Ну, или почти весь год. Поездив на танке, Макс понял, почему было так затянуто начало операции «Цитадель». Генералы ждали, когда земля достаточно высохнет для «Тигров». Да, инженеры попытались расширить гусеницы до семидесяти пяти сантиметров, но из-за этого «Тигр» не помещался на железнодорожных платформах. Приходилось перед погрузкой на специально сделанные под эти танки шестиосные платформы переобувать технику. Легко ли это сделать? А вы пробовали сменить гусеницу весом в три тонны? А без автокранов? Под Запорожьем их батальон разгружался четверо суток, между прочим. А старые добрые «Т-4» были готовы к бою уже через час после остановки эшелона на станции назначения. Но это еще ничего. Пятидесятисемитонную махину в случае поломки невозможно было эвакуировать с поля боя. Нечем было. Любому нормальному танкисту известно — для буксировки одного подбитого танка требуется два равных ему по весу. Физика, знаете ли. А топливо? Прожорливый хищник жрал аж пятьсот сорок литров бензина на сотню километров. Двадцать семь канистр вручную… А где заправщики? А умерли под Москвой и Сталинградом. Приходилось все руками делать. Зимой же, ввиду того, что синтетический бензин плохо переносил морозы, приходилось оставлять на ночь шестисотсильный «Майбах» работающим на нейтралке. Это, собственно говоря, очень не способствовало сохранению ресурса мотора. Впрочем, зимой еще приходилось и костры вокруг танка разводить. Зачем? Набивавшаяся в гусеницах грязь смерзалась так, что неопытный водитель, пытаясь преодолеть сопротивление, убивал коробку передач. Впрочем, опытные водители иногда тоже так делали. Чтобы в бой не идти. А самым страшным противником «Тигра» были… Нет, не русские танки или артиллерия. Мины. Достаточно было уничтожения ленивца — и все. Если запасных нет, конечно. Впрочем, запчасти к могучей машине вообще были большой проблемой. Видимо, заводы не справлялись со сверхточным литьем и обработкой. Сломанный танк чаще всего не ремонтировался, а разбирался на всевозможные запчасти, которых вечно не хватало. Достаточно было русской сорокапятке разбить ведущий каток, и все. Экипаж должен был уничтожить подбитый танк подрывными снарядами, которые располагались прямо рядом с головой командира. Большинство нормальных командиров их выбрасывали, используя крепления под бутылки с водкой. А танки? А танки бросали так. Вопреки всем инструкциям. Кстати, об инструкциях… Штабы не озаботились выпуском инструкций. Потому приходилось пользоваться трофейными русскими, в которых очень точно расписывались все уязвимые места. И откуда русские об этом узнали? Из-за всего этого пятьсот шестой батальон потерял сорок пять танков. И только половину в боях. Остальные пришлось бросить. Как это сделал экипаж Фольксфатера. Майор Виллинг был вне себя от гнева.