Тибетская Книга Мертвых - Страница 20

Реальность испытываемых состояний Хониид Бардо есть, как пишет про то последняя часть соответствующих наставлений, реальность мысли. Мыслеформы кажутся реальностью, фантазии облекаются плотью, и устрашающие сны, вызванные кармой и разыгранные подсознательными «доминантами», начинают сниться. Первым появляется, если читать текст сзади наперед, все разрушающий Бог Смерти, эпитома всех ужасов. За ним следуют 28 власть предержащих и зловещих богинь и 58 богинь, пьющих кровь. Несмотря на демонический аспект, который выглядит спутанным хаосом жутких черт и уродств, виден уже некоторый порядок. Мы видим собрания богов и богинь, которые упорядочены по четырем направлениям и различаются присущими им мистическими тонами. Постепенно становится ясно, что все эти божества организованы в «Мандалы» или круги, содержащие четырехцветный крест. Цвета сообразны четырем аспектам мудрости:

1) Белый — световая тропа мудрости зерцала;

2) Желтый — световая тропа мудрости всеприятия;

3) Красный — световая тропа мудрости различения;

4) Зеленый — световая тропа мудрости всесвершения.

На более высоких ступенях сознания померший знает, что настоящие мыслеформы, все, исходят из него самого, и что четыре световых тропы мудрости, которые пред ним появляются, суть излучения его собственных психических способностей. Это напрямую нас приводит к психологии ламаистской мандалы, которую я обсуждал уже в книге, опубликованной совместно с покойным Рихардом Вильгельмом «Секреты Золотого Цветка».

Продолжая наше восхождение в обратном порядке через пределы Хониид Бардо, мы наконец приходим к видению Четырех Великих: зеленый Амогха — Сидхи, красный Амитаба, желтый Ратна — Самбхава и белый Вайра — Саттва. Подъем заканчивается лучезарным голубым светом Дхарма-Дхату, тела — Будды, который пламенеет в центре мандалы из сердца Вайрочаны.

Этим завершающим видением исчерпываются кармические иллюзии: сознание, отнятое от благодатной груди всех форм и всех привязанностей к объектам, возвращается к вневременному рудиментарному (изначальному) состоянию Дхарма-Кайя. Так (обратным чтением) достигается состояние Чикаи, которое наступает в момент смерти.

Я думаю, этих пояснений достанет, чтобы дать внимательному читателю некоторое представление о психологии Бардо Тодол. Книга описывает путь посвящения в обратном порядке, которое, в отличие от эсхатологических ожиданий Христианства, приготавливает душу для нисхождения в физическое существование. Предельно интеллектуализированная и рационалистическая мирорассудочность Европейцев подсказывает нам эту более подходящую обратную последовательность Бардо Тодол, которую можно рассматривать, как отчет об опыте Восточной инициации (посвящении), хотя каждый волен, если того пожелает, подставить христианские символы вместо богов в Хониид Бардо.

В любом случае, последовательность событий, как я только что описал ее, предлагает близкую параллель с феноменологией Европейского подсознания, когда оно претерпевает «процесс посвящения», то есть когда его собираются анализировать. Преображение подсознания, которое случается в процессе анализа, делает этот анализ естественным аналогом религиозной церемонии инициации (посвящения). Хотя последние в принципе отличаются от Естественного процесса посвящения в том, что естественный ход событий предвосхищается, и спонтанное рождение знаков подменяется тщательно отобранным набором символов, предписанных традицией. Мы можем увидеть это отчетливо в сочинениях Игнатия Лойолы или в медитационной йоге Буддизма и Тантризма.

Обращение порядка глав, которое я предложил здесь, с целью помощи в понимании, ни в какой мере не совпадает с изначальным назначением Бардо Тодол. Так же не созвучны и психологические упражнения, которые вторичны по своим намерениям, хотя, быть может, и не вызвали бы возражений у ламаистов.

Действительная цель этой исключительной книги, которая быть может, покажется очень странной образованному Европейцу двадцатого столетия, — просветить помершего в его путешествии через просторы Бардо. Католическая Церковь является единственным местом в мире для белого человека, где как-то пекутся о душах ушедших. Внутри Протестантского лагеря, с его жизнеутверждающим оптимизмом, мы обнаруживаем лишь несколько медиумических «спасительных кругов», чье назначение главным образом в том, чтобы помершему донести, что он действительно помер.

В целом, у нас нет ничего на Западе, в какой-нибудь степени сравнимого с Бардо Тодол, за исключением определенных тайных наставлений, которые недоступны широкой публике и обыкновенным ученым. В соответствии с традицией, Бардо Тодол также, кажется, было записано в разряд «тайных» книг, «закрытых», как ясно об этом пишет доктор Эванс-Венц в своем предисловии. Как таковая она формирует особую главу в магическом «излечении души», которое простирается даже после смерти. Этот культ смерти рационально зиждется на вере во вневременность души, но его иррациональная основа обнаруживается в психологической нужде живых, сделать что-нибудь для ушедших.

Это простейшая нужда навязывает себя даже самым «просвещенным» индивидуумам, когда они сталкиваются со смертью близких или друзей. Вот почему, просвещение или непросвещение, у нас все еще существуют все виды церемоний по покойникам. Если Ленин был подвергнут забальзамированию и выставлен напоказ в пышном мавзолее как египетский фараон, мы можем быть совершенно уверены, — это не потому, что его последователи верили в воскресение его тела. Исключая Мессу, которую служат заупокой в Католической Церкви, обеспечение, которым мы запасаем, снабжаем помершего, — рудиментарно и стоит на нижнем уровне качества. Не потому, что мы не способны убедить себя в бессмертии души, а потому, что мы рационально исключили вышеупомянутую психологическую нужду из нашего существования. Мы ведем себя так, будто в том не нуждаемся, а поскольку мы не можем поверить в жизнь после смерти, мы предпочитаем вообще никак этого не касаться.

Люди попроще следуют своим чувствам и, как в Италии, ставят себе надгробные памятники «жутких» красот. Католическая Месса по душе по уровню значительно выше этого, потому что она выразительно предуготована покойному и имеет целью благоденствие души покойного, а не является простым удовлетворением слезливых чувств.

В Бардо Тодол с уверенностью можно обнаружить высшее применение духовных усилий в интересах усопшего. Они так подробны и основательно приспособлены к очевидным изменениям в состоянии помершего, что любой серьезный читатель должен спросить себя, а не могло ли быть так, что эти мудрые старые ламы, в конце концов, поймали отсвет четвертого измерения и сдернули малость покрывало с величайшей тайны жизни?

Если правда обречена на то, чтобы всегда разочаровывать, возникает почти искушение допустить хоть такую реальность, какая содержится в видениях жизни Бардо. Во всяком случае, неожиданно и так оригинально, если ничего другого, обнаружить послесмертное состояние, из которого наше религиозное воображение сформировало самые грандиозные концепции, нарисованные зловещими тонами, в виде ужасающего сновидения, которое последовательно деградирует.

Наивысшее видение появляется не в конце Бардо, а в самом начале, в момент смерти. Что случается после, — это все углубляющийся спуск в иллюзии и мглу, вниз до самого дна деградации в новом физическом рождении. Духовный взлет, вершина, достигается в момент, когда заканчивается жизнь. Человеческая жизнь, таким образом, превращается в колесницу высочайшего совершенства, какого можно достичь. Она сама порождает карму, которая позволяет умершему пребыть в вечном свете Зияния (Опорожнения), без нужды прилепляться к предметам, и таким способом отдохнуть на ступице колеса новых рождений, освобожденным от всех иллюзий рождения и распада. Жизнь в Бардо не влечет ни вечного вознаграждения, ни наказания, но простой спуск в новую жизнь, которая подвигнет человека ближе к конечной цели Спасения. Но эту эсхатологическую цель именно он сам привносит в рождение, как последний и наивысший по качеству плод трудов и упований жизненного существования. Такой взгляд не только величествен и высок, он мужественный и героический.