The wise man grows happiness under his feet (СИ) - Страница 6

— Ну, на первом этаже платная столовая, она как кафе. Можно там. Но зачем вы это делаете? Я же вам никто.

— Ну, не скажи, — Мэтт пожал плечами. — Я приютил тебя тогда, значит, мы не совсем незнакомцы. Знаешь, я не думаю, что мы встретились случайно. Случайностей вообще не бывает.

— Вы что, буддист? — спросил Алекс, вытаскивая из пакета кеды.

— Нихуя подобного, я фаталист. Давай, одевайся как человек — и пошли поедим.

Алекс вытащил всё остальное — джинсы, толстовку и футболки, спиной ощущая пристальный взгляд конопатого. Пристальный и завистливый. Сэнди не был его врагом, так что с ним можно было поделиться.

— А можно я отдам одну футболку Сэнди? — спросил Алекс, косясь на рыжего, забывшего свой йогурт. — Ему тоже хочется.

— Отдай. Но скоро вас всех оденут, как новеньких. Я внёс сумму на счёт приюта и буду лично следить за тем, чтобы деньги пошли не в карман Бэкет, а на вас. Так что ты, Сэнди, скоро будешь красавчиком, — Мэтт подмигнул рыжему.

Сэнди улыбнулся, обнажая кривые зубы и, сняв серую растянутую футболку, напялил на себя ту, что отдал ему Алекс — чёрную с ярким принтом.

— Так, ты давай переодевайся, а я тебя подожду в коридоре, — сказал Мэтт и вышел, прикрыв за собой дверь.

Алекс возился недолго — через пять минут он вышел из комнаты неузнаваемый и весёлый, одетый ярко, как и полагается мальчишке в шестнадцать лет.

— Ну вот, другое дело, — заметил Мэтт, одобрительно глядя на него. — А то хмырь какой-то был. Идём.

Они спустились в платную столовую, оформленную со вкусом и явно с душой, и Мэтт, насмешливо улыбаясь, наблюдал за тем, как Алекс жадно жрал пиццу, картошку с бифштексом, пирожок с корицей, да так, что аж за ушами трещало.

— Вас что, вообще не кормят?

— Кормят, — ответил Алекс, запихивая в рот конфету. — Но ланч был в четыре, а до ужина ещё далеко.

— Ну, теперь тебе ужин, я вижу, не понадобится. Можешь отдать Сэнди и его.

— Может быть, если не успею проголодаться, — Алекс шумно хлебнул сладкий чай и удовлетворённо откинулся на белую металлическую спинку стула. — Так скажите, зачем вы всё это делаете? Зачем я вам сдался?

— Тебя не касается, — Мэтт скорее умер бы, чем рассказал Алексу, что надеется заполучить его привязанность и дружбу, чтобы хоть как-то скрасить свою одиноко-развратную жизнь. — Тебя кормят, одевают — радуйся и помалкивай, ясно? Считай, что во мне проснулся альтруизм.

Алекс только хмыкнул, не желая показывать, что он понимает куда больше, чем ему бы стоило.

Они посидели в столовой около часа, неловко разговаривая, пытаясь заполнить возникавшую то и дело тишину, а потом Мэтт ушёл, надеясь, что его блажь пройдёт и он удовлетворится разовым посещением и пожертвованием на счёт этих кудрявых, убого одетых юнцов.

Но нет, не прошло. Вернувшись домой, Мэтт постарался ни о чём не думать, но приветливая улыбка, которой одарил его Алекс при расставании, не давала ему покоя, кислотой разъедая память, пока он не сдался. Через пять дней, поняв, что бороться с искушением бессмысленно, он поехал в приют, чтобы снова увидеть эту улыбку — и Алекс, который за пять дней решил, что приступ альтруизма кончился, улыбнулся ему ещё более широко, признательно и счастливо.

Мэтту, на самом деле, чужие люди никогда так не улыбались. Только родня да чёртов Лукас, закадычный мэттов друг, уехавший в Испанию и теперь даривший улыбки только в Скайпе. Клиенты улыбались по-деловому холодно, мелкие бизнесмены, желавшие залучить Мэтта в партнёры — подобострастно, однодневки — томно и кокетливо. И никогда никто вот так — открыто, радостно, искренне.

Мэтт, отвечая на улыбку Алекса, подумал, что ещё чуть-чуть, и эта улыбка станет наркотиком, болезненной манией. В глазах мальчика уже просматривалось то, чего Мэтт так ждал: уважение, привязанность и наивная детская дружба.

Сначала он решил ездить к нему раз в неделю, чтобы совсем уж не сходить с ума. Но придерживаться строгого режима было сложно, и однажды он сорвался и приехал в четверг, а не в субботу, и улыбка Алекса, который не ожидал его приезда, как оказалось, стоила того, чтобы поступиться своей гордостью. Да и вообще Алекс будто будил в нём что-то, чего Мэтт сам в себе никогда не видел: доброе, отеческое, ласковое, не имеющее ни задней мысли, ни дурного подтекста. Это было ново, неожиданно, и Мэтт понимал, что уже вряд ли откажется от общества человека, рядом с которым он чувствует себя лучшим, чем на самом деле есть. В Алексе не было ни толики вранья или лести, но он умудрился заставить Мэтта поверить в свою человечность. Заставил своей чёртовой улыбкой и лучистыми глазами.

И из этого круговорота оказалось выбраться куда сложнее, чем из того, на который Мэтт жаловался сестре на крыльце её дома. Он каждый раз ловил себя на мысли, что с нетерпением ждёт дня, когда можно будет поехать в приют и провести полчаса с мальчиком, который увидел в нём не денежный мешок и не красивого мужика, а друга. А ещё он поймал себя на мысли, что домой не хочется ехать ещё больше, чем «до Алекса». И становилось очевидно, что из двух возможных развязок Мэтт выберет вторую — опеку — рано или поздно, потому что настанет день, когда собственный дом, где никто его не ждёт, опостылеет ему.

Однако Мэтт всё ещё не представлял себя отцом, тем более, отцом такого взрослого мальчика, как Алекс. Это была палка о двух концах: с одной стороны, с Алексом, конечно, было и проще, потому что с ним можно было договориться, как со взрослым человеком. Но с другой Мэтт понимал, что этот самый взрослый человек имеет собственную волю, и ни ремень, ни угол не помогут, как помогли бы с малышом.

Однако привязываясь к Алексу всё больше, Мэтт понимал неизбежность того, чего он так хотел и так боялся. Он не желал брать на себя полную ответственность, но даже один день без приветливой улыбки мальчика, которого он почти уже считал своим сыном, был прожит зря. Проблемы не заставят себя ожидать, как только Алекс переступит порог его дома, это было ясно. Во-первых, эгоизм и дурной характер Мэтта никуда не денутся. Во-вторых, надо будет заниматься новой школой, покупать ему учебники, может быть, нанимать репетиторов, одним словом, делать всё то, что должен делать отец. В-третьих, приводить домой любовников будет не так просто, да и вообще Алекс стеснит его свободу. В-четвёртых… одним словом, от Алекса будут одни проблемы.

Мэтт это понимал, но, оказавшись куда более сентиментальным, чем он сам думал, он знал, что проблемы стоят того.

Но посоветоваться, всё же, было надо. Мэтт поговорил с матерью, и она одобрила его решение, не желая слышать о проблемах, так что пришлось делиться своими планами и с Экси. Он позвонил по пути домой и спросил, можно ли заехать на чай.

Сев за стол на кухне сестры, Мэтт сразу перешёл к делу, не откладывая в долгий ящик.

— Экс, я хочу забрать его из приюта, — она только удивлённо приподняла брови, но не перебила. — Во-первых, ему там плохо, а во-вторых, я сам к нему привязался. Но самое главное — в-третьих: он сам, не признаваясь в этом даже самому себе, верит в это с тех самых пор, когда я первый раз пришёл к нему. Не оправдать его ожиданий — пожалуй, самое мерзкое, что я могу сделать в своей жизни. Он надеется и ждёт, пусть и подспудно. Наверняка уверяет себя в том, что это глупости, в том, что я не заберу его, но верит.

— Тебе стало лучше, когда ты стал навещать его?

— Намного.

— Ну, так какие могут быть вопросы?

— Да их-то, как раз, много, Экси. Вот ты представляешь меня отцом подростка, а? Я что-то не очень.

— Ты привыкнешь. Тебе как раз с подростком будет проще.

— Допустим, но я… ты же знаешь, какое я эгоистичное дерьмо. Не будет ли ему со мной хуже, чем в приюте?

— Конечно, не будет, — она стукнула кружкой об стол. — Сам подумай! Ты, конечно, иногда ведёшь себя как говнюк, но ты можешь дать ему всё, чего он хочет и чего заслуживает. У тебя в руках его судьба, и ты сам её взял, так что не отнекивайся теперь.

— Вообще, это была твоя идея, — заметил Мэтт, искоса глядя на сестру.