Тетрадь в красной обложке - Страница 9

У нас с Наташей дел не было, и Наташа сразу сказала:

— Ну, я пошла, до свидания.

Она, наверно, рассердилась, потому что сказала это обиженным тоном и ушла, не оглядываясь.

— А я сегодня пенсию получила. Бубликов купим. Любишь бублики?

— Люблю, — сказала я.

— В нашей булочной всегда бублики мягкие. А в дальней — нет. Зато в дальней конфет больше. Мы сходили в булочную, снова перешли улицу и подошли к её дому.

— А что, лифт сегодня работает или сломан? Никак сломан? — забеспокоилась она. — Ты по лестницам ходить устаёшь?

— Нет, — сказала я, — я на восьмой этаж бегом без остановки.

— Я раньше тоже бегала. Обгоняла всех. Какие здоровые были мужчины, а как в гору, так я вперёд.

Она так же, как в прошлый раз, осторожно закрыла обе двери у лифта, огляделась и нажала на кнопку. Лифт дёрнулся.

— Поехали! — обрадовалась она. — Мамочка тебя не будет ругать или бабушка? — спросила она, отпирая дверь. — Да мы недолго с тобой. Чего нам долго-то чаёвничать.

Она сказала, куда повесить пальто, и я повесила. А она пошла ставить чай.

— Показать тебе что-нибудь, или так посидишь? — спросила она в комнате.

— Показать.

Она стала рыться на полке среди толстых книг, приговаривая:

— Ух, сейчас покажу! Ух, покажу сейчас!

Потом она достала с полки альбом. Альбом был старый, со старой чёрной кляксой на обложке.

— Смотри.

На фотографии верхом на коне сидел мальчик. Он был одет в старинную красноармейскую форму. Рядом стояли два усатых человека, тоже в красноармейской форме.

— Это мой командир, — показала она на одного усатого, — Василь Захарыч, это — разведчик, Степан, а это, — она показала на мальчика, — узнаёшь теперь, кто это? Это я. В армии у Котовского Григории Ивановича. Страшным я была воякой! Я сейчас боевые приёмы-то помню. Смотри.

Она схватила вдруг палку от швабры и влезла на стул.

— К бою! Шашки наголо! — закричала она и взмахнула палкой. — Левый! Алле! Правый! Алле! Руби!

Она махала палкой, как будто в самом деле скакала на коне в атаку. Даже чуть-чуть подпрыгивала. И один раз стукнула палкой по шкафу.

— Ура! — громко закричала она потом и засмеялась. — Хорошо, в квартире пусто, а то подумали бы, с ума сошла бабка Феодосия.

Она осторожно слезла со стула, и я поддерживала стул, чтоб он не упал, поставила палку на место и подошла ко мне. Я смотрела на фотографии в альбоме.

— Там грамоты дальше разные, их смотреть не обязательно, я схожу на кухню.

Потом мы пили чай с вишнёвым вареньем и с бубликами, и она мне говорила:

— Вот ты думаешь, я такая старая да убогая, и жалеешь меня. Жалеешь ведь? А меня не надо жалеть, я счастливая. Я на детей смотрю и вижу, что вы весёлые и сытые. Ну, не зря я, значит, молодость истратила. Телевизоры у всех или там квартиры сейчас многим дали — опять же не зря, значит, моя молодость была.

Она увидела, что я только одну ложку варенья положила в чай, и добавила мне ещё.

— Больше клади варенья. Оно вкусное. А что сумка облезлая у меня — это не страшно. Эту сумочку мне моя Машенька подарила перед войной. Я б могла с тех пор купить сто сумок, а не купила, ведь дороже она мне, чем все сто.

Потом она сказала:

— А что ещё у нас плохо, так это ты исправишь, подружки твои и друзья. И ты, наверно, боишься, думаешь: «Неужели я сейчас такая здоровая и красивая и такой страшной сделаюсь старухой, как эта бабка Феодосия? Слепой вот, да глухой». Я тоже, помню, боялась. Думала, господи, только б мне старухой не быть! Как бы мне всю жизнь молодой прожить! А это и не страшно ничуть, не бойся. Потому что недаром я сделалась старухой, недаром. Многое я за это отдала. Кто даром — тому страшно. Тому ой как страшно должно быть. А кто недаром — тому уважение и почёт от будущего.

Мы выпили чай, и я вдруг сказала:

— А давайте, я вам посуду помою.

— Нет, ты гостья, я хозяйка. Приду к тебе в дом, будешь меня чаем поить, будешь посуду мыть.

Я стала одеваться, а она ушла в комнату.

— Что бы тебе подарить-то такое? Что бы подарить-то? — говорила она из комнаты. — Вот, нашла.

И она вынесла старого мягкого медведя. У медведя не было одного глаза и нога была длиннее другой.

— Машенькина игрушка, дочкина. Берегла всю войну, думала, вернётся, будет внучка играть. Потом уж так берегла. Возьми-ка на память от бабки Феодосии.

— Спасибо, — сказала я. Хотела убрать мишку в портфель, но он в портфель не поместился.

— Дай, заверну.

Она завернула его в газету. И засмеялась.

— Во, неси, как ребёночка.

Потом вдруг стала серьёзной и спросила!

— А не выбросишь?

— Нет, — сказала я, — не выброшу.

Потом она проводила меня до лестницы.

— Не придёшь ведь сама-то, знаю. Ну, я тебя на том месте встречу, снова к себе приведу. А то приходи?

— Спасибо, — сказала я.

— «Спасибо, спасибо». Это тебе спасибо, — ответила бабушка и закрыла за мной дверь. И только дверь захлопнулась, как я сразу подумала, что забыла пригласить бабушку Феодосию к нам на сбор, рассказать о гражданской войне. А снова постучаться к ней мне было неудобно. «Приду к ней завтра или послезавтра», — подумала я.

Ну почему у меня не получается дружба с Наташей Фоминой! Я хочу дружить с ней, и мама моя хочет, и папа, а не получается.

Сегодня в школу пришёл руководитель художественной самодеятельности. Он старый, в очках и с палкой. Девочки сказали, что он артист из театра. Мы ему показали свои номера.

Я пою в хоре. Наш хор спел «Пионерскую весёлую», а потом мою любимую песню про девушку в самолёте. Руководитель слушал очень внимательно, а «Пионерскую» даже попросил спеть ещё раз.

Потом он спросил:

— Сольные номера есть?

Все сначала молчали, глядели друг на друга. А Наташа неожиданно сказала:

— Я — сольный номер.

— Послушаем, с удовольствием послушаем, — обрадовался руководитель и постучал палкой.

Наташа запела. Так плохо она пела! Это все понимали, и даже руководитель понял. Было видно, как он старается сделать серьёзное лицо. А все просто улыбались и хихикали. Лучше бы она оборвала песню и сказала бы, что горло болит. Но Наташа не понимала, старалась петь с выражением и допела до конца.

— Это пока рано, — сказал руководитель. — Тебе, девочка, надо порепетировать.

— Тогда я стихотворение расскажу.

Руководитель ещё не успел ответить, а она уже стала рассказывать стихотворение. Стояла у края сцены и громко выговаривала слова. Стихотворение это было из хрестоматии, его все знали. У нас в классе Авдеев хорошо читает стихи, но он как раз молчал.

Руководитель и про стихотворение сказал, что пока рано и что нужно порепетировать.

И тогда Наташа на всех обиделась и на меня почему-то больше всех.

— Ты чего улыбалась, когда я пела? Завидно было, да? — сказала она мне.

А я и не помнила даже, когда я улыбалась. Я, наоборот, за неё переживала. Не все ведь знают, что она будет киноартисткой. Если бы знали, тогда бы, наверно, не хихикали, когда она выступала.

— Подумаешь, артист! Выгнали из театра за бездарность, вот и пришёл в школу. У нас в гостях недавно режиссёр был, я сама слышала, как он маме говорил, что у меня талант.

И я подумала, вдруг у неё правда талант, а все не поняли и смеялись.

Потом мы вышли из школы, и Наташа спросила:

— Тебя снова ждёт эта нищенка?

— Какая нищенка? — удивилась я.

— Которая вчера тебя увела. Куда она тебя водила?

— Это не нищенка. Это разведчица. Она воевала вместе с Котовским. Смотрела фильм «Котовский»?

— С Котовским воевала, а сумку купить не может.

Мы шли до дома и не разговаривали. И разошлись по своим парадным молча.

Я, наверное, опять что-нибудь ей сделала плохое или сказала.

Я сейчас думала, когда писала это, что же я плохое сделала Наташе, что она на меня обиделась. Не знаю.