Тетрадь в красной обложке - Страница 12

И мне хотелось, чтобы кто-нибудь сказал ей, что это я всё организовала, но никто не говорил. И я сама тоже, конечно, не говорила. А ещё я думала про Наташу, какая она хорошая, что стала мне помогать.

Сегодня у нас в классе было перевыборное пионерское собрание. На задней парте сидели Светлана и Наталья Сергеевна. А отчитывался Авдеев. Потом начались выборы.

Когда выбирали звеньевого нашего звена, я всё ждала, вдруг меня кто-нибудь выдвинет в звеньевые. Но меня никто не предложил. А предложили Наташу. И её выбрали. И я подумала, что она ведь правда достойнее, чем я. Её и надо в звеньевые, она отличница.

Стали выбирать в редакцию газеты. И я подумала: «Вот теперь уж меня точно выдвинут». Я же изо всех сил старалась этот месяц быть честной. И отметки у меня — почти все пятёрки, потому что я теперь каждый урок дома повторяю по нескольку раз. И даже диктовку недавно написала на пять.

Но меня всё равно никто не выдвинул. Выбрали Марину Бондареву, у неё, конечно, почерк лучше моего. И выбрали Ягунова — он хорошо рисует. А меня — нет. Правильно, что их выбрали. И всё-таки мне стало грустно. Наверно, в классе меня по-прежнему не очень любят, раз не выбирают. Сама я виновата. С Наташей — ссорилась. С Ягуновым — поссорилась. Я сидела, молчала, ни на кого не глядя, когда нужно было — поднимала руку «за».

Стали выбирать совет отряда.

Тут вдруг Ягунов встал и неожиданно посмотрел на меня. Он ничего не сказал, только посмотрел, но я сразу почувствовала, что со мной что-то сейчас будет.

— У тебя предложение, Витя? — спросила Наталья Сергеевна.

— Да. Я предлагаю в совет отряда Машу Никифорову.

— Молодец, Витя, — отозвалась с задней парты Светлана, — очень хорошая кандидатура.

А Ягунов сел и снова от меня отвернулся.

— Я тоже Машу предлагаю, — сказала Наташа Фомина.

— И я, — сказал Звягин, — я тоже Никифорову. Я её предлагаю председателем. Она справедливая.

— Это как новый совет решит, — сказала Светлана.

А я сидела и молчала. Водила пальцем по парте, глядела на этот палец и молчала.

Меня выбрали единогласно. Только я сама не голосовала. Даже если б и можно было, я бы всё равно не стала голосовать, потому что я хотела в санитары или в звеньевые, председателем совета отряда — боюсь. И наверно, не справлюсь, потому что это трудно.

Ещё в совет отряда выбрали Авдеева и Звягина.

Потом все пошли домой, а мы — совет отряда и звеньевые — остались. И я с первой своей работой уже не справилась.

— Какие у вас будут предложения, чтобы жизнь отряда сделать интересной и увлекательной? — сказала Светлана.

И все стали предлагать, кто что придумал. А я молчала — ничего не смогла предложить.

— В кукольном театре мы давно не были, — сказала Наташа.

Я подумала: «Правильно, в театр надо сходить».

— Можно сбор устроить «Кто кого пересмеёт» и ответственным сделать Федоренко, — предложил Звягин.

И я подумала: «Точно». И только потом, когда я подходила к дому, я напридумывала разные интересные вещи, а главное — я же про бабушку Феодосию не рассказала.

Когда я вошла в квартиру, мама была на кухне. У неё там жарился лук и варились макароны.

— Ты что улыбаешься? — удивилась мама.

А я продолжала улыбаться. Мама тоже заулыбалась и спросила:

— Пятёрок, что ли, наполучала?

Я снимала пальто и улыбалась.

— Что случилось?

— Меня выбрали председателем? — Я всё время улыбалась.

— Ого! — сказала мама.

Но у неё на сковороде стал пригорать лук, и она сразу отвернулась к плите.

Я сидела в комнате и переживала, вспоминала, как меня выбрали.

— Ты правду сказала, — спросила мама, — или ты пошутила?

Потом я готовила уроки, но всё равно часто думала про сбор. И про Ягунова, как он меня предложил.

Вечером из заочного института приехал папа.

— Кто здесь председатель? — сказал папа прямо от двери.

Он уже всё знал. Ему рассказал Наташин отец.

Папа выложил на стол коробку с пирожными. Там были мои любимые «эклеры» и мамины вафли. А сам папа ест любое пирожное, какое дадут.

— Надо бабушке написать, — сказала мама, — пусть порадуется.

— Это всё хорошо, — сказал папа, — только ведь нужно работать. Вот я, когда был председателем, меня чуть не выгнали из школы. Потому что я решил отрабатывать смелость и свой отряд повёл на крышу. Мы решили обойти всё здание по крыше.

Мы ещё долго сидели все вместе, пили чай, и папа рассказывал смешные истории.

За эти дни много всего случилось. Я лежу больная. Но сегодня у меня голова болит меньше и температура только тридцать восемь.

Мама сейчас в другой комнате, а я потихоньку, чтоб она не слышала, встала, вытащила из портфеля дневник, лежу и пишу.

В воскресенье мы с папой поехали на лыжах. Как собирались. Все дни шёл снег, и мама говорила: «Теперь потеплеет».

Но не потеплело, а стало, наоборот, холоднее. Снег идти перестал, а потепление так и не пришло. Мы с папой поехали на трамвае. Лыжи везли с собой, на площадке. Этот трамвай идёт за город. Там уже ездят электрички, а он всё равно идёт, иногда рядом с ними.

Потом мы сошли на кольце, надели лыжи и двинулись в лес. У папы был большой рюкзак за спиной. В рюкзаке — термос с горячим чаем, разные бутерброды, которые сделала нам мама, и тонкое одеяло. Сначала это был не лес, а обыкновенный парк, но потом он незаметно стал лесом. Мы ездили по просекам, катались с маленьких горок, а папа четыре раза съехал с большой, там, где трамплины. Людей вокруг было немного. Это было первое воскресенье, когда выпал снег, и, наверно, не все ещё приготовили лыжи.

Потом папа утоптал в одном месте сугроб, разостлали одеяло, и мы с ним ели. Бутерброды были холодными, а чай — горячий, и зубам делалось то горячо, то холодно.

А потом мы поехали дальше по просекам. По сторонам стояли большие ели, на ветках лежали глыбы снега. Эти глыбы иногда падали от тяжести, и на несколько минут поднималась метель.

Потом вдруг небо быстро потемнело и пошёл уже настоящий снег, не с елей. И подул сильный ветер.

— Давай-ка возвращаться, — сказал папа.

Мы свернули на просеку, которая шла вбок между низкими густыми кустами.

— Быстрей по ней доберёмся.

А ветер совсем уже дул навстречу. Дышать уже было трудно. Папа взял меня на буксир. Зацепил мои палки, и за один конец я держалась, а за другой он меня вёз. И всё равно стало холодно. Ещё я упала два раза — и пришлось вытряхивать снег. А ветер всё дул. От него замёрзли даже лоб и щёки.

Мы ехали по просеке долго, а потом свернули на другую и заехали неизвестно куда, где уже ни лыжни, ни следов, ничего не было, только кусты со всех сторон и снег.

А я так замёрзла. У меня зубы сами стучали друг о друга. И идти я совсем уже не могла. Я изо всех сил терпела, чтобы папа не подумал, что зря он связался с девчонкой. А потом я вдруг снова упала. И так не захотелось мне вставать. Но папа меня поднял, начал отряхивать и вдруг услышал, как я стучу зубами.

— Давай-ка попрыгай. Попрыгай, попрыгай, — сказал он мне.

Взял меня под мышки и стал подбрасывать, но у меня ноги даже не сгибались, так я устала и замёрзла.

— Влипли мы с тобой.

Он снял рюкзак, вытащил одеяло и сказал:

— Снимай лыжи.

А я не поняла, зачем он мне это сказал, ведь крутом снег и нет дороги, но всё-таки нагнулась. У меня ещё выкатились несколько слезинок, но это не оттого, что я хотела плакать, а просто сами собой выкатились. Пальцы мне было никак не согнуть, папа лыжи снял с меня сам. Он связал мои лыжи вместе с палками, потом закутал меня всю в одеяло, поднял на руки и пошёл.

Он несколько раз повторял:

— Прижимайся теснее, теснее прижимайся.

А я хотела сказать, что пойду сама, потому что ему тяжело, но мне было никак не выговорить ни слова, я только стучала зубами. Потом он сказал:

— Молчи, выберемся с тобой.