Терроризм. Война без правил - Страница 2

Да и захват заложников на Олимпиаде в Мюнхене в 1972 году произошел потому, что службе безопасности просто в голову не приходило, что подобное вообще может случиться… С «креативом» у террористов всегда было все в порядке. Так что спецслужбы всегда будут опаздывать.

А другими какими-то способами можно остановить терроризм? Тоже вряд ли. Пока в мире идут войны, всегда найдутся желающие начать собственную войну. Тем более, как уже говорилось, имеется множество сил, желающих разыграть эту карту. Так что придется нам с этим жить…

В этой книге я постарался проследить, откуда берутся люди, не жалеющие ни чужой жизни, ни своей…

В этой книге речь не пойдет о таком явлении как государственный террор – то есть о стремлении тех или иных властей запугать своих граждан с помощью насилия. Это совсем иное явление. Однако слово «террорист» впервые зазвучало не среди тех, кто боролся против той или иной власти, а среди тех, кто ее защищал. Речь идет о Великой французской революции. Точнее – о самом ее пике, так называемой якобинской диктатуре. Радикальные революционеры в стремлении к свободе, равенству и братству перешли к политике массовых репрессий, начав уничтожать всех, кого считали врагами. Размах был такой, что большевики по сравнению с этими ребятами кажутся истинными гуманистами. К примеру, во Франции в 1793 году был введен «Закон о подозрительных». Суть его понятна из названия. По этому закону могли загрести любого. Что такое «подозрительный»? Ну, вот рожа не революционная. «Не так сидишь, не так поешь». А во Франции хоть и была своя «Колыма», Французская Гвиана, якобинцы отправлять туда врагов народа (этот термин придумали именно французские революционеры, а не большевики) не заморачивались. Все шли на гильотину. Оправдательных приговоров революционные трибуналы практически не выносили. Кстати, король с королевой тоже попали «под раздачу». Так что, как видим, ничего особо нового большевики не придумали. Они просто переняли передовой опыт «цивилизованной Европы». Но это так, к слову. Для нашей темы главное, что именно в этой среде появился термин «террорист». Так называли людей, имевших неограниченные полномочия в борьбе с «врагами народа». И люди были разные. К примеру, если лидер якобинцев Максимилиан Робеспьер был убежденным до фанатизма человеком, искренне полагавшим, что он трудится на благо человечества, то вот его товарищ по борьбе, Жозеф Фуше, никаких принципов отродясь не имел. Он просто следовал генеральной линии. Впоследствии Фуше благополучно трудился на посту министра полиции у Наполеона.

Казалось бы, это совсем иные люди, нежели те, о которых пойдет речь в этой книге. За ними стояло государство. Но с другой стороны – они прекрасно сознавали, что в любой момент могут прийти и за ними. Фуше – исключение. Большинство террористов времен Великой французской революции умерли не в своей постели. Но самое главное, как и последующие террористы, они даже не задумывались – а стоят ли провозглашаемые ими цели такой цены? Надо убивать – будем убивать. Придется умереть – умрем. Делов-то.

Впрочем, существовал в то время и антигосударственный терроризм. 13 июля 1793 года Шарлотта Корде убила кинжалом одного из лидеров революционеров Жана-Поля Марата.

Перед покушением Корде написала «Обращение к французам, друзьям законов и мира»:

«…Французы! Вы знаете своих врагов, вставайте! Вперед! И пусть на руинах Горы[1] останутся только братья и друзья! Не знаю, сулит ли небо нам республиканское правление, но дать нам в повелители монтаньяра оно может только в порыве страшной мести… О, Франция! Твой покой зависит от исполнения законов; убивая Марата, я не нарушаю законов; осужденный вселенной он стоит вне закона. О, моя родина! Твои несчастья разрывают мне сердце; я могу отдать тебе только свою жизнь! И я благодарна небу, что я могу свободно распорядиться ею; никто ничего не потеряет с моей смертью; но я не последую примеру Пари и не стану сама убивать себя. Я хочу, чтобы мой последний вздох принес пользу моим согражданам, чтобы моя голова, сложенная в Париже, послужила бы знаменем объединения всех друзей закона!»

На судебном процессе адвокат высказался о террористке так: «Обвиняемая сама признается в совершенном ею ужасном преступлении; она сознается, что совершила его хладнокровно, заранее все обдумав, и тем самым признает тяжкие, отягощающие ее вину обстоятельства; словом, она признает все и даже не пытается оправдаться. Невозмутимое спокойствие и полнейшее самоотречение, не обнаруживающие ни малейшего угрызения совести даже в присутствии самой смерти, – вот, граждане присяжные, вся ее защита. Такое спокойствие и такое самоотречение, возвышенные в своем роде, не являются естественными и могут объясняться только возбуждением политического фанатизма, вложившего ей в руку кинжал. И вам, граждане присяжные, предстоит решить, какое значение придать этому моральному соображению, брошенному на весы правосудия. Я полностью полагаюсь на ваше справедливое решение».

Впоследствии, по словам палача, он был поражен мужеством Корде.

На этом примере можно проследить разницу между терроризмом и политическим убийством. Многие современники из числа противников якобинцев сетовали: Корде не того зарезала. Надо было «валить» Робеспьера. В самом деле, последний был куда активнее и опаснее. Марат же был болен и не выходил из дома. Но! Марат являлся теоретиком и ярым пропагандистом государственного террора. То есть его убийство было прежде всего знаковым актом. А ликвидация Робеспьера – всего лишь устранением одного из радикальных политических деятелей. Тем более, на нем свет клином не сходился. Имелись и другие, не менее веселые ребята.

Впрочем, убийство Марата тоже никакой особой пользы противникам якобинцев не принесло. Скорее даже наоборот. Дело в том, что Корде сочувствовала более умеренным революционерам, жирондистам, отрицавшим разухабистые якобинские методы. Жирондистов можно сравнить с российскими меньшевиками. Совершенное Корде убийство дало повод развернуть против них политику массовых репрессий. Мало того – из Марата стали лепить икону. Причем, в буквальном смысле. В церквях, на алтарях выставляли его бюсты. Его сравнивали с Христом. Причем это не было политикой властей. (Якобинцы к Католической церкви и к христианству вообще относились очень плохо.) Это было, так сказать, стихийным творчеством революционных масс. Сторонников крайних революционеров во Франции имелось достаточно.

Антиправительственное движение, как надеялась Корде, тоже не поднялось. Хуже того. В народном представлении жирондисты стали отождествляться со сторонниками короля, а к последним относились как к предателям (поскольку они активно сотрудничали со всеми врагами Франции). Интересно, что после реставрации Бурбонов власти стали лепить икону уже из Шарлотты Корде.

Великая французская революция закончилась. Во Франции восстановилась королевская власть, и, казалось бы, слово «террорист» стало достоянием историков. Однако дело их не пропало. Призрак революции начал бродить по миру. В Европе оказалось достаточно много людей, готовых кого-то убить ради своих светлых идей. Причем террористами их подчас делало общественное мнение. К примеру, в 1819 году некий студент Занд, увлеченный либеральными идеями, убил в городе Мангейме кинжалом господина Коцебу, издателя журнала консервативного направления. Дело, конечно, нехорошее, но бывает. Может, пива перепил – вот и взыграли революционные чувства. В конце концов, казалось бы, кого волнует уголовное дело в мелком немецком городке? Но! Занд превратился в символ «борца с тиранией». Его имя стало известно во всей Европе. В России Занд был очень популярен среди декабристов.

Однако по-настоящему террористические идеи овладели массами с распространением анархизма. Это комплекс идей, главной из которых является мысль, что государство – абсолютное зло. Соответственно, врагами воспринимаются все, кто служит государству, – чиновники, представители правоохранительных органов и так далее. Кроме того, анархизм – это радикальное социалистическое учение. Один из основателей анархизма, Пьер Жозеф Прудон, писал: «Собственность – это кража». То есть «буржуи» – тоже враги, и никакой жалости они не заслуживают.