Тьерри Анри. Одинокий на вершине - Страница 2
Игроки зачастую остаются в народной памяти благодаря какому-то одному выдающемуся моменту в их карьере, который затем начинают превозносить. Происходит это независимо от того, как много или как мало данный игровой момент говорит об индивидуальном мастерстве того или иного футболиста. Марко Тарделли больше запомнился своей сумасшедшей, неистово-радостной пробежкой после забитого Италией второго гола в финале чемпионата мира в 1982 году, чем самим голом. Эрик Кантона навсегда останется тем, кто яростно набросился на толпу болельщиков на стадионе «Селхерст Парк», а Ференца Пушкаша помнят за его нахальное жонглирование мячом прямо в центре поля стадиона «Уэмбли». Завораживающий проход Диего Марадоны через английскую защиту становится просто скромной интермедией перед разыгравшейся далее мелодрамой – мгновения спустя аргентинец отправляет мяч кулаком в ворота Питера Шилтона и заодно в вечность. Чарли Джордж все еще лежит после забитого гола на спине на стадионе «Хайбери». Пеле уже сделал передачу на Карлоса Алберто и далее, словно прогуливаясь по полю, бросает взгляд через правое плечо: эта медлительность говорит о его искусном мастерстве во много раз больше, чем все 1281 голов, которые он забил сам.
Однако у Тьерри Анри такого момента нет. Его тренер Арсен Венгер, может, и считает его «самым лучшим нападающим в мире», получившим все возможные награды – награды, действительно имеющие значение: он собрал каждый мыслимый крупный трофей международных и домашних соревнований, он восхищал своей игрой огромные толпы болельщиков по всему миру; игра его одновременно захватывающая, взрывная и изящная, – но правда состоит в том, что «икона» футбольного клуба «Арсенал» и «легенда» национальной сборной еще должен предложить миру этот самый «ключевой момент», который по какой-то невразумительной, но веской причине возвышает великого игрока над его неоспоримо хорошей игрой.
Как и многие другие поклонники «Арсенала», я удивился, что болельщики клуба проголосовали за Анри как за «величайшего во все времена». Я бы отдал свой голос за Денниса Бергкампа, обладателя уникальной способности замедлять время на поле игры. Однажды на стадионе «Сен-Джеймс Парк» он забил такой восхитительный гол, что вне зависимости от того, сколько раз вы его смотрите, он не теряет и капли своей волшебной красоты, подобно заключительным строкам стихов Филипа Ларкина «Свадьба после Троицы»: в первый раз вы их читаете или в сотый, но последние строфы всегда находят отклик в вашей душе. Но даже тот великолепный прием мяча, его обработка и удар с лета – изящный гол Тьерри «Манчестер Юнайтед», – кажется, застряли где-то в двумерном измерении телеповторов, когда даже менее именитым футболистам удавалось через них прорываться.
Затем Тьерри сыграл левой рукой. Дважды. Вот наконец и пришел тот самый «момент»[1]. И мне пришлось начать предисловие заново.
Это был момент несправедливости – жуткой несправедливости по отношению к прекрасной, блестяще организованной и по-боевому настроенной ирландской команде, для которой выход из стыковых игр стал бы объективной наградой; но несправедливости также и по отношению к прекрасному игроку, чье предыдущее поведение на поле было почти безупречным и которого бросились чернить с такой непомерной яростью, что его стали ненавидеть даже в собственной стране – и все это за «преступление», которое он имел смелость признать сразу же после совершения. Я посвящу этому «определяющему моменту» в карьере Тьерри целую главу, и здесь не место об этом говорить. Я скажу лишь, что тем же вечером меня пригласили на одну из популярных радиостанций для обсуждения «скандала». Удивительно, с каким трудом я сдерживал свой гнев. Один из самых позорных вечеров французского футбола. Так я сказал. Только не ты, Тьерри, пожалуйста, только не ты. Следующим утром статья Генри Уинтера в «Дейли телеграф» вышла под заголовком Say it ain’t so, Joe[2]. Но это был он.
Затем я понял, что противоречия между этими событиями и тем, что я написал ранее, нет. Мое нежелание признать за Тьерри статус, сравнимый с Бергкампом, уже само по себе являлось историей: к Тьерри как к игроку сложно испытывать искреннюю симпатию, даже несмотря на то, что вы восхищаетесь или даже почитаете его. Он не был артистом в матрице Эрика Кантона. У него наблюдались штрихи гениальности, но тем не менее он казался абсолютно непроницаем к внутренним мучениям, которые одолевали его соотечественников. Его мастерство каким-то образом, не ослабевая, приносило результаты. Он рекодсмен с абсолютно бесхитростной всепоглощающей страстью к своему делу и поразительной способностью вписывать (а точнее, впинывать) себя в книжные истории. Скорее Роджер Федерер, нежели Илие Настасе, скорее Дон Бредмен, нежели Арчи Джексон, за тем лишь исключением, что вершины, на которые забрались Федерер с Бредменом, ему не дались: Тьерри никогда по-настоящему не достиг того горизонта, который для нас, для зрителей, означает то же самое, что выйти за его пределы. Он никогда не забивал в финале чемпионата мира, Лиги чемпионов, турнире Лиги Европы или даже финале Кубка Англии. Тем не менее все эти трофеи у него есть – только кажется, что он ими все равно «не обладает».
Здесь надо принимать во внимание также и манеру его поведения, сам он называет ее «заносчивостью» – она напоминает, как ведут себя звезды НБА, когда дают интервью; но такой нрав присущ тому, кто рос с детьми французских пригородов, где такой способ общения – он может считаться грубым в более культурных кругах – становится неотъемлемым и первостепенным механизмом самозащиты, говорящим признаком понимания ситуации и возможной опасности. Но затем маятник качнулся в другую сторону: я чувствовал, что должен рассказать о совсем другом Тьерри, о том, кого Робер Пирес назвал одним словом – восхитительный, – и такого Тьерри я видел много раз. Другие, возможно, подберут другие эпитеты. Среди них я слышал двуличный, хитрый, манипулятивный, эгоистичный, расчетливый, и я всегда думал: но постойте, что дает вам право с такой неприязнью о нем высказываться? У меня есть одна знаковая история про этого «эгоистичного» человека. Случилось это на стадионе «Хайбери». Прошло довольно много времени после финального свистка, но на боковой линии футболистов все равно ждала пара насквозь промокших журналистов, кляня про себя все и вся. Неожиданно из темноты туннеля для выхода игроков на поле показался Тьерри. «Негодяи все ушли». Суперзвезда извинился за то, что заставил нас так долго ждать. «Прошу прощения, ребята, – сказал он. – Вы, должно быть, замерзли, какая же дерьмовая погода» (хотя нет, он не говорил «дерьмовая», я ни разу не слышал, чтобы Тьерри ругался). Затем Тити говорил, подробно, красноречиво, впрочем, как всегда, когда разговор заходил про футбол, – ни одни футболист не любит футбол более глубоко, чем он, по крайней мере ни один, с кем мне удалось повстречаться. В конце концов мы получили нашу историю. Тогда мы Тьерри любили.
Однако я не его друг и никогда не смог бы им стать. Меня всегда коробило его полное нежелание раскрыться и уделить хотя бы каплю доверия постороннему человеку; я уверен, он мог бы это сделать, но чтобы заслужить его расположение, требуется – со стороны журналиста – абсолютное признание за ним последнего слова. В ответ ожидается какая-то рабская преданность, но ее я проявить не смог бы. В то время как Кантона зачастую строил особые отношения с людьми, принимавшими его сторону, было очевидно, что с Тьерри такой номер не пройдет. Он, как никакой другой футболист, с которым мне приходилось иметь дело, неистово жаждал признания и славы. В его окружении возникали какие-то подхалимы, но очень скоро они оказывались далеко за пределами его звездного пути, так как лучшего критика Тьерри-игрока, чем сам Тьерри, в мире не существует. Его не одурачить.