Терракотовые сестры - Страница 4

Всеведущий Дракон издавал какие-то странные звуки, похожие на сдавленное шипение. Глаз при этом не открывал. А Мириам совсем растерялась. Так и замерла по колено в воде с высохшим камнем в руках, когда поняла: «Да он издевается!». И с возмущением отшвырнула камень.

А Золотой Дракон уже открыто трясся от смеха.

– Ты очень органично входишь в этот мир, жрица равновесия, – наконец успокоившись, сказал он прежним, сильным голосом. – Совсем почти как человек. С мыслями и чувствами, готова попирать столпы Упорядоченного, сотрясать по возможности пласты реальности, проходить через непроходимое, и пасующая перед тем, кто над тобой смеется. Выйди на берег, на берег твоей новой родины. Ты станешь хранить ее тайну и силу.

– Вот это?

Мириам ужаснулась: ее, Хранительницу Леса, окружала пустыня, гористая и безжизненная. Соль хрустит под ногами. Ни травы, ни столь любимых ею деревьев. А из зелени только маслянистая вода.

– Да, ты прекрасно с нею управляешься. Уже проявила род своей магии. Потом поймешь, какой именно. Знай только, не должно это место попасть к тем, чьи руки и помыслы суть разрушение.

Никогда бы дева Лесов Лассия не дерзнула противоречить и перебивать Великого Духа Познания, но ведь сам он дал ей другое имя, другую внешность и воздух нового мира, похоже, совсем изменил кроткую деву:

– Несправедливо, Великий! Тут же выжженная солнцем земля, а я… Ты наказываешь меня! Лучше убей просто! Тут камни, и соль, и песок, и даже ила в воде нет! Ничего живого! Несправедливо; я думала, мне доверят жизнь, а…

– А речи о справедливости не было. Только о втором шансе. И он был дан тебе. И ты снова справилась только на «почти». Как и в первый раз, в дубовой роще, ты стояла и смотрела на гибель живых, решив, что кто-то за тебя спасет твоих, кто-то более могущественный, кто-то великий вмешается. А потом лила слезы на пепелище. Стоя здесь, в море соленой воды, подобной слезам, выплаканным тобою, ты снова стояла и смотрела…

– Я растерялась, но не струсила. – Щеки Хранительницы пылали, она знала: Орлангур прав и не прав одновременно. Он говорил суровую правду, не давая спрятаться за чувствами, как за одеждой. И оттого Мириам чувствовала себя голой под взглядом этих восьми зрачков.

– По суду без страстей ты снова виновна в гибели живых существ, так как не остановила брандейцев сразу же. И будешь причиной еще немалых смертей. Слуги хаоса остались живы и даже прорвались в другой мир Упорядоченного. Заслуживаешь ли ты после всего сделанного даже мысли о снисхождении? Справедливо ли просто оставить тебя в живых?

Человек на песке потерял четкие очертания, его образ задрожал, как мираж в раскаленных песках, и золотое сияние чешуи пробилось сквозь телесные черты, слепя и выжигая сомнения в справедливости сказанного. И из огня воспоминаний на Мириам смотрел молодой дракончик, заживо сгорающий в петлях стекленеющего смерча, безмолвно кричала девушка с косой, клоками отрезанными прядями волос, первородный эльф прикрыл в предсмертной муке свои фиалковые глаза… Их всех и многие тысячи других в одно мгновение увидела дева. Они стояли длинными, уходящими в небытие рядами, меж зеленых дерев ее дубравы, и тела их плавились, становясь черной сажей. Стыд и горе, бессильное горе пронзили сердце Хранительницы.

Но злое сияние погасло, жар сменился светом, и марево, окутав светящуюся фигуру, снова придало ей форму человека на песке. Тот же вздох, что слышала Мириам, будучи еще девой Лесов, сейчас погасил пламя гнева. Демогоргон был рядом со своим братом.

– Но Творец создавал своих детей не для сведения счетов. Потому ты и жива и будешь жить здесь, пользуясь силой, что я тебе оставляю. Если бы ты не дерзила, то я сказал бы просто, что тебе надо делать и зачем, а теперь только: отныне, Мириам, ты – жрица ордена Равновесия, храни мир в этом месте и в этом Мире, пока не сменит тебя кто-то с таким же даром, что и твой.

Орлангур поднялся и пошел прочь, не оборачиваясь более на нареченную жрицу. С каждым шагом он все больше терял человеческий вид, и на прибрежном песке не оставалось следов его поступи. Бело-золотой дракон ушел в отвесную каменную стену.

– …А потом ты встретила отца? – черноглазый кудрявый юноша развел плечи, поиграв уже хорошо очерченными мышцами. Холщовая свободная рубаха нежно-зеленого цвета с большим вырезом горловины не скрывала его атлетического телосложения. – Пока я слушал тебя, у меня накопилось много вопросов. Но, как воспитанный сын, не буду прерывать рассказа матери.

– Я слышу иронию в твоих словах, Кайно, или это только призрак материнских страхов? – улыбнулась красивая цветущая женщина. Она попыталась обнять сына, но тот уклонился, сверкнув темнотой зрачков из-под густых ресниц.

– Мам, ты говоришь по-восточному цветисто. – Свести все к шутке и уйти от темы сын Мириам умел. – Почему бы просто не продолжить рассказ? Другого подарка на день рождения я и не жду уже давно. Сколько мне лет сегодня, напомни…

То ли шутка, то ли вызов. Мать задержала взгляд на красивом орлином профиле сына. Заходящее солнце делало его мягче. На вид ему двадцать. Не больше. Но это только на вид. Обычай отмечать день рождения каждый год – дань обычаям мира Терры. Но какой в этом смысл, если живешь уже не один местный короткий век? «Хвала Творцу, что Орлангур выбрал нам место, где смена сезонов не слишком заметна… Но иногда я думаю, что это похуже Хеля…» – Мириам улыбнулась своим мыслям, но не сводила глаз с сына. Тот улыбку посчитал ответом и отвернулся.

– Ты совсем мальчишка и всегда им будешь. – Что она еще могла сказать?! – К тому же ты не прав насчет подарка. Давай будем считать тебя совершеннолетним с сегодняшнего дня.

Женщина протянула сыну искусно вышитый пояс.

– Теперь ты сможешь, как мужчина, носить на нем меч или что захочешь. – Ей было приятно видеть, как загорелись глаза юноши.

– Отцовский меч?

Нет, он, право, ненасытен!

Мать завязала пояс на талии сына. Широкая рубаха отрока сразу стала взрослой одеждой. И Кайно отвлекся, залюбовавшись редкой красоты работой: весь пояс был словно выложен листьями никогда не виданных им деревьев, округлых и резных одновременно, между ними – камни бледно-желтого, отливающего металлом оттенка.

Порыв ветра принес с моря удушливый запах серы. Мириам вздохнула. Тени финиковых пальм спасали от палящих лучей, но от удушливого аромата – нет. За сотни лет на берегу Мертвого моря женщина так и не привыкла к запаху. Потому что знала его первопричину: остатки и останки волшебных существ, гибель которых она видела. Или даже стала причиной, как сказал Дух Познания.

– Давай продолжим беседу вечером, в прохладе, – предложила Мириам, – у меня еще есть дела по хозяйству. И спустись к морю, сын. Посмотри, нет ли путников. И ты знаешь, что делать…

«История на сегодня окончена», – понял Кайно, и нельзя сказать, что это его радовало. Откупиться подарком, пусть даже таким прекрасным, о нет, мама! Не получится. Мать скрывает слишком многое, но только разогревает так решимость узнать правду: и о себе, и об отце, которого никогда не видел, и о своей миссии здесь, на берегу этой лужи с солью, и о странных путниках, которых всегда чует, и вообще! Что именно «вообще», Кайно не представлял точно, но был уверен, что «вообще» существует и реально, но мать не хочет о нем говорить.

Вот и сейчас он снова убедился в материнском чудесном «вообще» чутье: на горизонте, по седой прибрежной полосе, мчались во весь опор всадники на верблюдах. Да, рассказ о семейных тайнах на сегодня действительно окончен – вечером будет не до разговоров с матерью, найдутся собеседники поинтереснее.

Кайно дальше делал, как учили: первым делом посмотрел на небо, нет ли знака, но не увидел ничего, кроме пылающего белого шара солнца. Что за знаки там мать умудряется видеть? Затем повернулся лицом к распадку с источником, где они жили с матерью, и сделал несколько заученных жестов, произнеся нараспев непонятные слова. Как велела всегда в таких случаях мать, представил парящего над домом коричневого сокола. Вновь ничего не увидел глазами, но, как утверждала Мириам, это и не обязательно: те, кто должен, сами увидят, если все сделал правильно. Эти действия помогали на время скрыть от посторонних их долину. Так, по крайней мере, утверждала Мириам. Вроде работало, но сам Кайно разницы не видел. Затем, уже от себя, юноша взял соляной булыжник поувесистей и сел у входа в распадок в тени самой первой из финиковых пальм. Прислонившись спиной к шершавому стволу, Кайно пошарил у ее корней и достал давно припрятанный там египетский систр – подарок одного из гостей, побывавших как-то в их финиковой роще. Мать тогда велела ему выбросить игрушку в море, сдвинула черные брови и посмотрела недобро. Но бубенчики так жалобно звякали, пока мальчик нес их к берегу, и так был не похож их звон на привычные звуки пустыни, что Кайно не смог. Впервые ослушался матери. Сейчас, чтоб скоротать ожидание, сын Мириам постукивал звенящей погремушкой о ладонь. Колокольчики издавали свое «дзинь», и от этого становилось как-то веселее.