Терапевтическая катастрофа. Мастера психотерапии рассказывают о самых провальных случаях в своей кар - Страница 5

Конечно, подобно тому, как в профессиональной среде существует единое представление об оптимальных практиках, точно так же среди большинства психотерапевтов все же устоялось некое общепринятое понимание того, что представляет собой скверная терапия. Если после общения с терапевтом клиенту становится хуже, он досрочно бросает терапию и его состояние при этом продолжает видимо ухудшаться, то очевидно, что терапевт не слишком качественно проделал свою работу. И наоборот, если состояние клиента видимо улучшилось, можно смело утверждать, что терапия прошла успешно. Вот только главный недостаток подобной логики заключается в том, что слово видимо далеко не всегда является синонимом слова действительно. Что, если благоприятный эффект терапии окажется недолгим, и вскоре клиент вернется к привычному поведению, с которого начинал? Что, если терапия на самом деле дает эффект, просто этот эффект до поры до времени остается незаметным? Можем ли мы со стопроцентной гарантией знать, как повлияли на жизнь наших клиентов, если речь идет о совокупном влиянии множества разных факторов в динамике? Может, наши слова и действия оказались не просто бесполезными, но вредными для человека, просто результат проявится спустя многие месяцы, а то и годы с момента роковой сессии?

В качественном исследовании, призванном выяснить, какие причины приводят к тупиковым ситуациям в терапии, Клара Хилл, Элизабет Нутт-Уильямс, Кристин Хитон, Барбара Томпсон и Рени Роудс провели интервью с дюжиной опытных психотерапевтов, которые работали с относительно сложными клиентами, нуждавшимися в долгосрочной терапии [Hill, Nutt-Williams, Heaton, Thompson, & Rhodes, 1996]. Авторам удалось установить ряд факторов, наиболее тесно связанных с тупиковыми ситуациями в терапии, в число которых вошли особенности клиента (тяжесть патологии, история межличностных конфликтов), особенности терапевта (профессиональные ошибки, контрперенос) и проблемы, связанные с терапевтическим контрактом и несогласованностью целей лечения. В своем анализе эмпирических исследований, призванном провести различие между успешной и безуспешной терапией, Уильям Стайлз, Лайза Гордон и Джеймс Лани выделили два наиболее значимых аспекта сессии: глубина или мощность самой терапии и беспроблемность взаимодействия во время сессии [Stiles, Gordon, & Lani, 2002]. Авторы, однако, подчеркнули, что очень часто клиент и психотерапевт дают достаточно разные оценки по обоим вышеуказанным параметрам, и предположили, что причиной подобных различий являются разные ожидания по поводу терапии.

Все мы хотя бы раз сталкивались с таким явлением, когда нам казалось, что мы проделали идеальную работу, показав все, на что способны, а клиент в лучшем случае ничего не заметил, а в худшем — упрекнул нас в том, что мы впустую потратили его время. С другой стороны, нередко бывает и так, что терапевт допустил фатальную ошибку или провел всю сессию автоматически, едва обращая внимание на происходящее в кабинете, а клиент внезапно рассыпался в благодарностях, называя его едва ли не чудотворцем.

Когда клиентов спрашивают, что, с их точки зрения, представляет собой терапевтическая катастрофа, они часто называют то, что Ана Эстрада и Джули Холмс выяснили в рамках своего исследования и соответствующего опроса среди пар, проходивших семейную психотерапию [Estrada & Holmes, 1999]. Большинство их респондентов ответили, что терапия воспринималась ими как скверная и непрофессиональная, если терапевт вел себя слишком пассивно, попусту тратил время клиента, не имел четкого представления касательно его целей и ожиданий, не проявлял достаточно понимания и эмпатии или не смог создать в кабинете безопасную атмосферу. В общем, вряд ли мы кого-то удивим, если отметим, что клиенты обычно считают терапию неэффективной, если терапевт не оправдал их ожидания или не шел на поводу у их желаний, а терапевты, со своей стороны, склонны низко оценивать проделанную работу, если во время сессии клиент упрямился и не соглашался на сотрудничество. Очевидно, что мы имеем дело со сложным интерактивным явлением, где плохой результат является произведением целой череды множителей: терапевта, клиента, самой ситуации в целом и различных внешних факторов.

Комментируя серию рассказов, написанных разными психотерапевтами на тему провальных случаев в их практике, Стивен Холлон отметил, что главный человек, с которым стоит советоваться на тему провалов и тупиков в терапии, — это не столько наш супервизор, сколько наш клиент [Hollon, 1995]. Неважно, насколько отзыв клиента будет соответствовать объективной действительности, продолжает свою мысль Холлон, именно субъективное восприятие является самым мощным фактором, определяющим результат.

Как бы там ни было, самое главное в любой неудаче — это то, какие выводы мы сделаем в результате. Так что настоятельно рекомендуем читателю, листающему эту подборку забавных историй о катастрофах в карьере знаменитых психотерапевтов, задать себе простые вопросы: чему можно научиться на их ошибках, и чему вы можете научиться на своих?

Впервые я встретился с Фрэнсис в приемной. Кроме нее в комнате никого не было, однако у меня возникло смутное чувство, что своим появлением я прервал ее на полуслове. “Обычно моя внучка ведет себя не так уж плохо. Я уверена, что ее мать это прекрасно знает. Я тысячу раз ей об этом говорила”, — бубнила она себе под нос.

“Здравствуйте, Фрэнсис”, — сказал я с напускной веселостью.

Бегло окинув меня взглядом, Фрэнсис проскользнула в кабинет, устроилась в кресле и снова принялась что-то мне рассказывать несмотря на то, что в этот момент я все еще стоял возле двери и был вне ее поля зрения.

Фрэнсис была внушительной женщиной с пышными формами и очень медленной и размеренной походкой. Ей было немного за семьдесят, но из-за выкрашенных в каштановый цвет волос и тщательного наложенного макияжа казалось, годы совсем ее не коснулись. Типичная бабушка. Не знаю, стоит ли мне раскрывать все карты в самом начале, но вне всяких сомнений она мгновенно напоминала мне все худшее, что было в моей бабушке: та была помешана на контроле, обожала всюду совать свой нос и мастерски умела внушать окружающим чувство вины. Честно говоря, на меня до сих пор временами накатывают приступы стыда за то, что я давно не звонил своей бабушке — и это при том, что она скончалась больше десяти лет назад.

“А я ее предупреждала”, — Фрэнсис продолжала свою тираду, на этот раз впервые удостоив меня взглядом. Я уже толком не помнил, кого она предупреждала и о чем, но точно знал, что задавать уточняющие вопросы совершенно бессмысленно. В подавляющем большинстве случаев она попросту меня игнорировала.

Я тихо вздохнул. Именно так обычно и начинались все наши встречи. Фрэнсис столь отчаянно хотела, чтобы ее кто-то выслушал, что стоило ей заслышать звук моих шагов за дверью, как она начинала бесконечный поток жалоб. Мне кажется, она почему-то решила, что именно так сможет извлечь максимум пользы из наших сессий. Ей нужна была каждая секунда моего внимания, и на меньшее она была не согласна.

В каком-то смысле это был едва ли не самый простой случай в моей практике. Здесь не было ни мучительных симптомов, с которыми нужно было работать, ни неотложных ситуаций или кризисов, которые нужно было срочно решать. Насколько мне было известно, Фрэнсис пока не могла даже толком сформулировать суть запроса, с которым обратилась к психотерапевту. Складывалось впечатление, что ей просто хотелось выговориться, и чтобы при этом кто-то, неважно кто, выслушал ее, пусть даже за деньги. В общем, моя задача казалась очень простой.

Беда в том, что я выбрал карьеру психотерапевта в первую очередь потому, что мне нравится говорить. В крайнем случае я могу удовлетвориться оживленным дружеским диалогом. Однако после полудюжины совместных сессий с Фрэнсис мне стало ясно как день, что эта почтенная пожилая дама решительно настроена не позволить мне вставить ни единого слова. Поверьте мне, я пробовал, и не раз.