Терапевтическая катастрофа. Мастера психотерапии рассказывают о самых провальных случаях в своей кар - Страница 13

“Я раз за разом задавала себе одни и те же вопросы: что случилось со мной тогда на сцене, почему я не повела себя иначе, почему я сделала то, почему не сделала это, что я могла сделать по-другому? Эти мысли постоянно роились в моей голове. Спустя много месяцев после конференции я все еще упрекала себя за тот случай. Зачем же я это сделала? Почему не подумала об этом заранее? Нет-нет-нет, на самом деле нужно было поступить вот так”.

Если бы это мысленное самобичевание не было нам так до боли знакомо, мы бы могли удивиться этому иррациональному перфекционизму. Но нет. Спустя несколько десятков лет практики, несметных часов супервизии, успешно пройденных курсов личной терапии, напряженной подготовки и преподавания студентам, мы сами все еще, подобно Пегги, продолжали ставить себе недостижимо высокую планку. Вместо того чтобы отстать от себя и переосмыслить свои завышенные ожидания, мы одержимо гордимся своими раздутыми достижениями, неукоснительно следуя установке на успех, заложенной в нас еще в детстве. Кто знает, может, именно это семейное наследие в первую очередь и побудило нас стать психотерапевтами?

Мы не пытаемся оправдывать и выгораживать Пегги Пэпп, но для справедливости стоит отметить: несмотря на то что в представлении Пегги ее выступление на конференции завершилось полным провалом, велика вероятность того, что, ни сама семья, ни зрители этого не заметили. Мы не исключаем, что, с их точки зрения, демонстрационная сессия прошла если не блестяще, то по крайней мере вполне приемлемо. В конце концов, мы-то знаем, что, когда наблюдаешь за мастером своего дела на сцене, редко обращаешь внимание на его ошибки из-за собственного чувства смирения и несостоятельности на его фоне.

“Что ж, — поспешила опровергнуть нас Пегги, — боюсь, в моем случае это было невозможно”.

Честно говоря, мы ей не поверили. Нередко бывает так, что даже после, казалось бы, откровенно провальной демонстрационной сессии на вас внезапно обрушивается поток комплиментов от публики, а клиент пожимает вам руку и благодарит за неоценимую помощь. Кто знает, возможно, дело в самовнушении или в благотворном влиянии репутации, но факт остается фактом: слишком часто наша оценка проделанной работы категорически не совпадает со впечатлениями людей со стороны.

“Организаторы конференции позднее прислали мне несколько отзывов, — призналась Пегги. — Если им верить, все было не так уж плохо. Кто-то из рецензентов даже заявлял, что это была лучшая сессия, которую ему довелось наблюдать в своей жизни. Впрочем, настолько восторженных откликов было немного, десятая доля процента на грани статистической погрешности. Думаю, люди заметили, что мне не понравилось, как все прошло. Да и пара не получила сколько-нибудь значимой обратной связи”.

Много лет назад Пегги Пэпп написала предисловие к книге Failures in Family Therapy (Провалы в семейной терапии) Сандры Коулман. В своем эссе Пегги рассуждала о том, сколько смирения и мужества требуется для того, чтобы открыто говорить о собственных неудачах. Она писала: “Любая неудача неизбежно сопровождается мучительными размышлениями, долгими сожалениями и желанием молиться всем богам, чтобы в следующий раз они послали нам больше мудрости” [Coleman, 1985, р. 11].

Мы решили поинтересоваться у Пегги, что она думает об этой цитате сейчас, много лет спустя. Как ей кажется, насколько это перекликается с тем, что она отважилась честно и открыто поделиться с нами историей своей терапевтической катастрофы сейчас?

“Мне по-прежнему кажется, что эта идея играет исключительно важную роль, особенно если вы часто выступаете с докладами, написали много книг или имеете определенную репутацию. В таком случае люди непроизвольно будут возлагать на вас завышенные ожидания: раз вы именитый эксперт, значит, должны всегда знать нужные ответы, должны всегда быть мудры и рассудительны, проводить каждую сессию идеально, как по учебнику. В реальной жизни так не бывает. Мне кажется, человеческое поведение — настолько таинственная и непредсказуемая штука, что, если мы отказываемся смиренно и покорно принимать все его парадоксы, мы невольно отметаем собственную чуткость и обрекаем себя на невосприимчивость ко множеству житейских дилемм и неурядиц, с которыми сталкиваются наши клиенты. Иногда для того, чтобы помочь человеку, нужны не приемы, техники и методики, а мудрость и проницательность. Необходимо подлинное понимание сути человеческих страданий”.

Вдруг Пегги замолчала, словно сама запуталась в том, что только что пыталась объяснить, и не могла сформулировать свою мысль. Ее доводы звучали логично, но почему-то на мгновение она растерялась, всем своим видом давая понять, что сейчас ей бы не помешало немного одобрения и поддержки от слушателей. Мы с радостью были готовы предложить и то, и другое, тревожно замирая в предвкушении того, что она скажет дальше.

“Раз уж мы заговорили о смирении, — продолжила она, — должна признать, что я всегда поражалась человеческой стойкости. В январе я устроилась на новую работу в одну из больниц Гарлема. Преподаю там семейную терапию интернам психиатрического отделения. Как-то раз ко мне на прием пришел один мужчина, отец. Это был крайне малообразованный человек с огромными финансовыми проблемами, до предела неблагополучный во всех отношениях. Он был безработным, у него была инвалидность. В свои годы он так и не научился читать и писать, зато успел отсидеть срок в тюрьме. Он отличался вспыльчивым, буйным нравом и не умел контролировать частые вспышки гнева. В прошлом он был наркоманом и алкоголиком, но умудрился сам победить зависимость. И вот этот человек с той еще историей за плечами сидел у меня в кабинете. Я спросила его, какой результат он надеется получить от нашей работы, и он ответил: “Я хочу быть хорошим отцом для моего сына и хочу улучшить свои отношения с Бетти (так звали его сожительницу)” После этой встречи я еще долго задавалась вопросом о том, как же этот человек умудряется находить в себе столько мужества, чтобы продолжать надеяться на лучшее даже в столь, казалось бы, безнадежных обстоятельствах. Меня поразила сила его духа. Именно это я имею в виду, когда говорю о смирении. Коллеги из клиники отзывались об этом человеке как об очень трудном, упрямом и неподатливом клиенте, который не являлся на приемы, отказывался сотрудничать и отчаянно сопротивлялся попыткам ему помочь. Его считали «запущенным случаем». При этом никто не задумывался о том, что он пропускал сессии не потому, что не хотел работать с психотерапевтом, а просто потому, что ему было тяжело добираться до клиники. Эта мысль не приходила никому в голову. Именно поэтому я постоянно говорю о смирении и об умении обуздать собственную гордыню”.

Один из любопытных побочных эффектов бесед на провокационные темы заключается в том, что часто такой диалог еще долго звучит у человека в голове даже после завершения разговора. Мы как раз размышляли о том, каково это — испытать прилюдное унижение, как это отличается от оплошности, допущенной за закрытыми дверями, и какие уроки можно извлечь из столь малоприятного опыта, когда получили неожиданное письмо от Пегги. Оказалось, мы были не единственными, кто никак не мог выбросить из головы эту беседу. В письме Пегги Пэпп призналась, что наша беседа побудила ее задуматься о новых подходах к обучению будущих психотерапевтов с акцентом на уважении к культурным различиям клиентов, а эти мысли, в свою очередь, напомнили ей о еще одном примере вопиющей терапевтической катастрофы.

“Я работа с одной парой в Институте Акермана. Девушка была англичанкой, а ее муж — выходцем с Ближнего Востока. Она как раз была беременна первым ребенком. Всю сознательную жизнь ее преследовали периодические острые приступы депрессии. Зная себя, она опасалась, что у нее может начаться послеродовая депрессия и это помешает ей заботиться о малыше. Мать мужа хотела приехать в Америку и пожить с ними на время родов, но жена категорически возражала против подобной затеи и твердила, что в первые месяцы после рождения ребенка не хочет видеть рядом с собой никого, кроме супруга. Муж очень боялся оскорбить свою мать отказом, но в конце концов согласился на компромисс. Мы договорились о том, что его мать прилетит в страну, но поживет отдельно до тех пор, пока жена не привыкнет к материнству, и только после этого переедет к ним. Я была довольна собой, мне казалось, что ценой немалых усилий мы все же умудрились найти вполне приемлемое для всех сторон решение”.