Теплокровные (СИ) - Страница 12

Зашумевший чайник выглядел каким-то инородным, стоя на бугристой изрезанной столешнице. Дамир уселся на подоконник, как Макс в день заселения.

— Как там тот пацан, у которого мамаша с приветом?

Интересно. Он приехал сюда на ночь глядя, чтобы спросить про Даню?

— Не особо. Ведущая ось у грузовичка сломалась.

Дамир тихо хмыкнул, будто сдержал смех. Макс покосился на него, разливая кипяток по чашкам. Наверное, подсознательно пытался понять, с кем всё-таки имеет дело. Хоть намёком. А главное — зачем он пришёл.

— Так, а что с мамашей? Пьёт?

Вот уж меньше всего Макс ожидал от Дамира досужего любопытства.

— У неё другая зависимость. — Он поставил на плиту сковородку и начал нарезать квадратные куски хлеба на четыре части. — Она живёт страданиями. Достань сыр из холодильника, пожалуйста.

Дамир слез с подоконника, протянул ему сыр.

— В смысле мазохистка?

— Спасибо. Ну, не так линейно, но в каком-то смысле да.

Дамир не вернулся на свой подоконник, а остался стоять рядом, глядя на его нехитрую готовку. Макс чувствовал его присутствие физически. Казалось, что со стороны, где тот стоял, у него даже волоски на теле приподнялись.

— Тогда я не понял про страдания.

Вот же змея. Заглядывает в глаза, того и гляди плечом пихнёт. Макса со студенчества так не разводили. Он настругал ломтики сыра, разложил их сверху на гренки в сковородке.

— Проще говоря, она не может получать от жизни удовольствие, если не испытывает сильных переживаний. Не в радость ей спокойная жизнь. С одной стороны, скучно, с другой — тревожно.

Сыр начал оплывать на гренках, потянуло поджаренной хлебной коркой.

— Бред, — резюмировал Дамир. — Кому хочется страдать, если нет причин?

— Это не вопрос её выбора. Она сформировалась такой. Как все мы, она — то, что она есть.

Дамир перекрестил руки на груди, привалился бедром к шкафчику, но тут же выпрямился — шкафчик шатался весьма ощутимо. Макс выключил огонь под сковородкой.

— А как можно такой сформироваться? — по тону — Дамир явно считал, что «никак».

Макс достал единственную глубокую тарелку и начал подцеплять вилкой горячие гренки с сыром.

— К страданиям, страхам, обидам и всякому такому говну приучаются в детстве. Агрессивная сварливая мать, жестокий или, наоборот, равнодушный отец, или его вообще нет — и ребёнок несёт все свои чувства дальше по жизни, подыскивая людей и ситуации, в которых эти чувства будут воспроизводиться. Чай у меня только ромашковый, имей в виду.

Макс поставил на стол дымящуюся тарелку с гренками и кивнул Дамиру на стул.

— Прошу.

Он сходил за самодельной табуреткой, тоже уселся за стол, привалившись спиной к стене. Вытянул ноги. Кухня была такая маленькая, что Макс доставал ногами до шкафчика у противоположной стены. Дамир принюхался к чашке, нахмурился, но спросил не про чай.

— Не пойму — как это должно работать на практике? Ты что, поклонник теории, что люди выбирают партнёров, похожих на своих родителей? По мне, так это полная фигня.

Макс зацепил пальцами гренку, подул на неё и с удовольствием хрумкнул.

— Не, ну это прям совсем упрощение до бессмыслицы. Хотя бывают попадания конкретные, конечно. Например, дочь алкоголика и драчуна выходит замуж за такого же, ну и так далее. Но сам механизм работает не на образ родителей, а на то, что ребёнок чувствовал в отношениях с ними.

Дамир тоже вытянул ноги через всю кухню, устроился поудобнее, не сводя глаз с Макса. А у того уже всё чесалось от этих взглядов. Вот ещё бы и в своей голове разобраться, кстати.

— Вот мальчик, скажем, жил с бабкой и дедкой в деревне, потому что мать с отцом зарабатывали деньги в городе, старались как лучше вроде бы, но навещали редко. И его чувства — это сплошное ожидание кого-то, тихая тоска по далёкому родителю, обида от невозможности быть постоянно с мамочкой, которая приласкает и поддержит. При этом ребёнок может жить своей ребячьей жизнью, не рыдать и на стены не кидаться, но чувства эти он всё равно переживает. Хорошо, если старики его поддерживали, хвалили и в попу целовали. А если нет? И вот он вырос, а отношения складываются одни других страннее. То его не поддерживают, то с ним холодны, то не звонят неделями. И вроде бы люди разные, но не в людях дело — это он таких выбирает. И испытывает весь тот же букет. Видишь — это не то же самое, что тупо выбирать женщин с таким же цветом волос, как у мамы. Тут всё вообще не про похожесть внешнюю.

— А в чём кайф, если они этого дерьма в детстве наелись?

— А в чём вообще кайф с кем-то вступать в отношения?

Дамир закатил глаза, показывая, какой элементарный вопрос ему задали.

— Потому, что тебя прёт от человека.

— Правильно. А «прёт» — это разве не чувство?

— Чувство.

— Ну и где тут вообще место мысли? Ты же не умом выбираешь, от кого тебя прёт. У тебя этот человек вызывает реакцию, а другой — нет. На самом деле неважно, что ты думаешь. Вот вообще неважно. Главное в жизни — это то, что ты чувствуешь и делаешь. Ты можешь мозгами хотеть перестать курить, а хочешь — и куришь. И как твоя мысль повлияла на твою действительность?

Дамир устроился на стуле поудобнее, чтобы смотреть ровно на Макса. Упёрся локтями в столешницу, жестом показал «стоп».

— Погоди. Вот эта твоя теория, она какая-то…

— Не моя, к сожалению.

— Пофиг. Ты хочешь сказать, что если кто-то в детстве получал тумаков от мамаши, будет потом реагировать только на агрессивных козлих?

— Он будет реагировать на того, кто вызовет в нём такой же набор эмоций. — И глядя на скепсис на лице Дамира, Макс пояснил: — Понимаешь, это взрослый человек может понять, что перед ним агрессивная козлиха. А ребёнок, до определённого возраста, любит своих родителей безусловно. Даже в тот момент, когда мамаша даёт тумаков, когда она его гонит, критикует, попрекает, — он её в этот момент любит. И чувства обиды, стыда, ярости — всё это связывается с любовью в тесный узел. И если он потом находит человека, который такие же чувства в нём вызывает, он воспринимает их как любовь. Он реально думает, что он влюблён, что его прёт. Я понятно объяснил?

У Дамира стало такое сосредоточенное лицо, что Макс не смог сдержать улыбки.

— А эта твоя придурочная? У неё тоже какая херня с родителями?

Макс отхлебнул чая, кивнул.

— Ничего криминального, но и хорошего мало. Язвительный, депрессивный папаша. То он обрушивался на неё с критикой, то уходил в себя и вообще переставал обращать на неё внимание. Её не цепляют нормальные мужики. Такие женщины обычно говорят что-нибудь типа «он такой правильный и скучный», или «не орёл», или «сердцу не прикажешь». А тот, кто будет устраивать ей сцены с обвинениями, швырять трубку и оставлять один на один со своими проблемами, — тот её цепляет. А потом Даня вырастет и будет реагировать только на нервных, зацикленных на своих проблемах женщин.

— Это сын?

— Это сын.

Дамир упрямо сдвинул брови, и Макс с каким-то умилением понял: будет спорить.

— А тебе не кажется, что теория, что всё из детства, — какая-то примитивная уж больно?

— Руки-ноги, нервная система из детства, а чувства вдруг нет. А откуда же они? После тридцати вырастают, как грива у льва? У всего есть начало.

— Но не тянутся они так жёстко. Человек же меняется.

— Чувства меняются так редко и с таким трудом, что психоаналитики зарабатывают на этом целые состояния. Если у тебя есть обида, то ты будешь искать, куда бы её излить. Она же тебя беспокоит, ноет. А единственный способ — это найти ситуацию или человека, в которых эта обида сможет быть размещена. Это, кстати, психологи так говорят — «разместить в ком-то, бла-бла-бла». А человек, на которого не за что обижаться, — ну как он тебе поможет с этим? Ты такого и не заметишь даже.

Макс взял гренку, откусил с хрустом. Поднял одну руку в знак капитуляции, сказал со смешком:

— Что-то надоело мне выступать. Давай ты теперь.

Дамир прищурился, словно что-то додумывал про себя, а затем приподнял свои выразительные брови домиком. Спросил с издёвкой: