Тени в темных углах. 3ачарованное озеро - Страница 3
Может, и странно, может, и смешно, но Тарика в первую очередь занимало другое: коли уж старуха несомненно преисполнилась к нему враждебности, то вряд ли будет соблюдать старые порядки, заведенные дядюшкой Пайолем. А значит, судьба орешника и старой мельницы насквозь туманна. Без орехов еще можно прожить, а вот старую мельницу, их давнее обиталище, будет не на шутку жаль…
Задумки предстоящих действий уже окончательно оформились в то, что военные люди называют «планом кампании». Да и время завтрака подходило, опаздывать не полагалось, и он пошел в кухню.
Сидя за столом, быстро определил, что взгляды папани и мамани порой по-вчерашнему сцепляются, но уже как бы затухающе, что ли. Ну да, Дастер и Делла провели веселую и бурную ночь, и вряд ли им стала помехой гроза с молниями и громом – Тарик бы пренебрег любыми громами и молниями, окажись ночью с ним рядом… Но не стоит пестовать сладкие мечтания, еще ничего не решено.
Маманя покончила с завтраком первая и сказала: она сегодня затевает большую стирку, пойдет замочит белье, а посуду вымоет потом – Нури с утреца будет занята в огороде. Когда она ушла, папаня посмотрел на Тарика словно бы с затаенным лукавством и, шумно прихлебывая чай, сказал:
– Ну, Тарик, радуйся: через неделю поедем-таки в Кудрявую Межу и пробудем там дня два. Вчера на лавку прислал письмо земан. Телята нагуляли мясца, можно их торговать. Того ротозея-пастушонка как следует отходили розгами и к скотине больше не подпускают, так что можешь радоваться…
С напускным безразличием Тарик сказал:
– А чего ради особенно так радоваться, папаня? Нет, я всякий раз рад в деревню поехать, но чтоб так уж от радости прыгать…
Папаня оглянулся на приотворенную кухонную дверь и немного понизил голос. В глазах у него играла та же лукавинка:
– А дочка земана? Как бишь ее? Сдается мне, у вас очень даже слаживалось…
– Да с чего вы взяли, папаня? – пожал плечами Тарик с видом полнейшей невинности.
– Притворяйся больше! – фыркнул папаня. – Хоть я и был тогда в растрепе чувств из-за нежданного телячьего падежа, однако ж сразу заметил, едва мы с земаном в дом вошли: пока нас не было, вы там время зря не теряли. Ну, положим, девчонка имела вид самый невиннейший – ну да юбчонки этому с ранних лет учены. А вот ты, сынуля, был малость встрепанный и словно бы недовольный. Мы, мужики, никогда не умеем так искусненько чувства прятать… Вольничали, а? Да ладно, и так все ясно, чего там. Ладно, говорится же, что сын не дочка, в подоле не принесет… Так что скоро свидишься со своей зазнобой, и будет у вас аж два денька. А насчет осторожности в этих делах, чтобы не вышло тяжеленья, я тебе совсем недавно растолковывал, когда стало ясно, что ты уже кой к чему годный… Или не рад? Девчонка симпотная, хоть, чует мое сердце, егоза еще та – ну так у незамужних это даже и достоинство… Тебе к ней, ежели рассудить, не свататься. И парень смолоду погулять должен. Но только смотри, – поторопился он добавить. – Скажу тебе как большому: я в молодые годы изрядно погулял, а потом нашел такую, что двадцать годов от нее гулять не тянет… – Он снова посмотрел на кухонную дверь, на сей раз с некоторой мечтательностью. – Веришь?
– Верю, папаня, – ответил Тарик.
Искренне это сказал, вспомнив то, что наблюдал ночью, – никак не похоже, чтобы Дастер и Делла друг другу прискучили, счастливчики…
– Так что готовься вскорости в дорогу, – сказал папаня. – Рад?
– Еще как, – сказал Тарик.
Вот на сей раз он откровенно кривил душой – белый свет сошелся на Тами, и он поймал себя на том, что начисто забыл даже имечко этой егозы из Кудрявой Межи. Однако папаня, похоже, ничего не заметил, сказал удовлетворенно:
– Вот и готовься к дороге. Подарочек ей какой-нибудь прихвати, что-нибудь такое городское, чего в деревне нет. Поел? Ступай в огород, тебе сегодня две бочки накрутить. Я-то думал, гроза будет с ливнем, сами наполнятся, а обернулось иначе – посверкали молниями тучи и уползли. Ну, бывает и так… Ступай.
– А больше сегодня ничего не надо по дому, папаня? – спросил Тарик уже от двери.
– Ничегошеньки. Так что можешь до темноты шлындать. – Он лукаво подмигнул: – А то и по темноте. Мать говорила, ты на новую, на гаральяночку, глаз положил?
– Да ну, так уж и положил… – сказал Тарик. – Еще незнамо, будет ли она со мной дружить или прислонится к другому… Ничего еще не решено…
– Ну, авось ты и в этом везучий, в меня… – Отец снова подмигнул, но продолжал серьезно: – Только посматривай. Девчонку я не видел, а дядю ее видел: когда шел в лавку, он как раз со двора выезжал верхом. Мужик, сразу видно, хваткий и решительный, как все гаральянские егеря. Навидался я их. Это наш, уличный, в случае чего тебе просто по шее накостыляет, а гаральянец очень даже свободно может и уши отрезать или еще что-нибудь… Горячий народ, по своим ухваткам живет, а они не всегда с нашими и совпадают, посуровее будут… Учти.
– Непременно учту, – пообещал Тарик, и в самом деле склонный отнестись к предостережениям папани серьезно: кому неизвестно, что гаральянцы – народ вспыльчивый и своеобразный, со своими ухватками. Однако искренности ради нужно сказать, что он, если у Байли кончится впустую, отступать не собирался. Дело не только в том, что Тами красивущая: приятно возбуждало ощущение неясной опасности – ничего похожего на прежнее, тут совсем другое – ухаживать за девчонкой, чей дядя может запросто гоняться за тобой с кинжалом за что-нибудь совершенно безобидное по городским меркам. Очень может быть, что книжки не врут, когда пишут, что ценнее и приманчивее всего та девушка, из-за которой нос к носу приходится сталкиваться со всевозможными опасностями…
В огород он пошел босиком, как всегда, а там и рубаху скинул, повесил на калитку – жарковато было, а впереди – колодец и два раза по сорок ведер, упаришься. Небо чистое, безоблачное, и, как всегда бывает утром, все цвета особенно чистые и яркие, словно мир только что сотворен Создателем и еще не успел переполниться людскими грехами, даже чуточку потускнеть. И тишина вокруг несказанная, покойная. Такое вот летнее утро – смело можно сказать, самое любимое Тариком время года. Яркие цвета, покой, безмятежность разлита вокруг…
Вот только о покое и безмятежности пока что придется забыть напрочь – после того, что случилось этой ночью… Дом бабки Тамаж казался пустым и безжизненным. Если бы старуха не появилась утром по ту сторону забора, Тарик поручился бы, что там давно никто не живет. Отсюда видно: за несколько дней огород пришел в совершеннейший упадок. 3елень не завяла, но ботва морквы поникла, а широкие листья земляных яблок[2] самую чуточку свернулись по краям – сразу видно, их не поливали и не намерены заниматься этим впредь, иначе давно либо сама бабка, либо ее загадочная служанка (а есть ли она вообще?) давно захлопотали бы у колодца. Орешник зеленеет как ни в чем не бывало – он поливки не требует, – но об этих орехах, теперь ясно, следует забыть. Вряд ли тебя станет потчевать орехами старуха, которой ты отрубил ухо…
Вздохнув, Тарик зашел в огород и, как всегда, задержался у калитки, не без приятности разглядывая свои владения. С тех пор как старший брат ушел в солдаты, заботы об огороде лежали исключительно на нем (Нури далеко не во всем помогала). Так что он, как любой мальчишка Зеленой Околицы, прекрасно понимал ту гордость, с которой землероб обозревает свое хорошо возделанное поле…
Справа налево, громко топая, прокатился немаленький колючий комок – ежик Иголыч, ночное создание, возвращался домой после ночных трудов в огороде. На Тарика он, как обычно, не обратил ни малейшего внимания: независим был. Проворно скрылся в немаленькой норке, черневшей меж корнями трухлявого пня – дерево это срубили, когда засохло, еще до рождения Тарика, а теперь там устроился Иголыч. Пришел из дальнего леса шесть лет назад и, как быстро выяснилось, обосновался на постоянное жительство, отчего выходила одна польза: ночью он ловил жуков и гусениц, от которых огороду один вред, зеленых ящерок-плодожорок и даже оплошавших мышей – за что ему каждое утро ставили к норе плошечку с молоком. Многие Тарику завидовали: ежик – создание независимое и вольное, если сам не придет и не поселится, взаперти его держать бессмысленно, это не крол и не домашняя птица…