Тени в темных углах. 3ачарованное озеро - Страница 2

Но легче от этого не стало. Родители купили небольшую квартиру в недешевом «муравейнике», назначили скромное денежное содержание, но на порог не пускали, как и вся остальная многочисленная родня. Квартиру Канг пропил через два месяца, а еще через два родители перестали платить и содержание, когда Канг занял под него в три раза большие деньги, выписав вексель на отца…

Оставалось либо перебраться на Вшивый Бугор (где он оказался бы далеко не первым из благородных), либо бросаться с какого-нибудь столичного моста головой вниз. Однако показал себя счастливый случай. Еще в университете Канг, вдохновившись иными голыми книжками, написал свою. И теперь отнес ее к печатнику. Тот решил рискнуть и не прогадал: голая книжка с придуманным им завлекательным названием «Болотные упыри» и соответствующей картинкой на обложке продалась очень даже неплохо. Тогда печатник поселил Канга в своем доме (отчего с бегом времени затяжелели две служанки и кухарка), ограничил в крепких напитках, выдал стопу бумаги, бутыль чернил и заставил трудиться.

И дело, как ни удивительно, пошло. Возможно, благодаря придуманной хитроумным печатником системе: полтора месяца Канг не разгибаясь трудился за столом, а потом две недели потреблял крепкие напитки в любом желаемом количестве. Таким манером он за десять прошедших лет насочинял сорок книжек, и все хорошо продались. Уже через три года Канг стал обладателем трехэтажного особняка с садом (где и обитал по сию пору), но трудился по той же системе. Что любопытно, за него в тот же год вышла замуж та самая заневестившаяся бывшая Школярка (Балле сказал по этому поводу: «Три вещи непостижимы: пути звезд, бег морских волн и женская душа»).

Надо отдать ему должное, говорил Балле: освободившись от жесткой опеки печатника, Стайвен Канг все остальные годы строго соблюдал прежнее расписание – полтора месяца упоенно писал, две недели заливал в утробу все, что крепче фруктовой воды. Его читатели и читательницы с придыханием рассказывали всем и каждому, что их любимый сочинитель несколько раз в год путешествует по самым глухим и отдаленным уголкам королевства, собирая истории для новых книжек (и гордится тем, что именно он придумал для них новое словечко «жутик», каковое сейчас красуется на обложке каждой книги). Очень может быть, словечко он сам и придумал, но вот с путешествиями обстоит очень даже иначе: сочинитель в жизни не покидал столицы, а по захолустным уголкам Арелата ездят дюжины две его, так сказать, приказчиков, они и собирают разные завлекательные случаи, страшные легенды, не вышедшие за пределы этих мест, и тому подобное подспорье для Канга. Балле и сам совершил пару таких путешествий (его семья небогата, а студиозус может взяться далеко не за всякий приработок, простолюдинам гораздо легче). При этом Балле ни словечком не заикнулся сочинителю, что они дальние родственники: Канг и ближних-то, начиная с родителей, терпеть не мог за то, что бросили его в трудную минуту, – мало того, при первом удобном случае изображал их в виде главных злодеев…

Балле рассказал: один из таких «приказчиков» и раздобыл в северной глухомани королевства известную только там легенду о Черной Карете, что разъезжает ночами без лошадей по проселочным дорогам и приманивает неосторожных, которых потом никто и никогда больше не видел. Однако студиозус добавил: надо отдать Кангу должное, все привезенное он не переписывает, а расцвечивает изысками собственного воображения (приходящего, есть такие слухи, как раз во время очередного загула). Так обстояло, помимо прочего, и с голой книжкой «Бродячая карета» – Канг перенес действие в столицу, карету без лошадей сделал этаким оборотнем, каждую ночь менявшим облик от облезлой извозчичьей до роскошной дворянской. Так она и разъезжала по безлюдным улицам, при виде подходящей добычи заранее останавливалась и призывно распахивала дверцу. Припозднившийся путник туда заглядывал – кто из чистого любопытства, кто из желания найти там что-то ценное. И всякий раз исчезал, так что и косточек не находили. Самое занятное: эта история потом стала натуральной городской легендой, так что иные отчаянные мальчуганы (как и Тарик с друзьями три года назад) поздней ночью, украдкой выбравшись из дома с колотящимся сердцем, бродили по улицам потемнее, надеясь встретить Бродячую Карету – и, высмотрев ее загодя, вовремя убежать. Иные даже уверяли, что это им удалось, но доказательств не было никаких…

Одним словом, благодаря болтливости Балле Тарик знал о Стайвене Канге, пожалуй, больше, чем все остальные читатели, вместе взятые. А потому появилась нешуточная надежда, что знаменитый сочинитель может рассказать что-то интересное о женщинах, способных оборачиваться дикими зверями, – почерпнутое не из собственной головы, а из раздобытого «приказчиками» (нельзя исключать, говорил Балле, что иные истории – не плод воображения обитателей захолустья, а в самом деле однажды произошли в глухомани). Вот она на средней полочке – «Моя прелестная зверюга» пера Канга, купленная три года назад. Разве что зверем там оборачивалась не старуха наподобие бабушки Тамаж, а молодая красивущая трактирщица из затерявшегося в западных чащобах городка, и не лесной пантАеркой скидывалась, а лесной тигрой. И разоблачил ее приехавший в те места раскрывать череду загадочных убийств любимый герой Канга – молодой сыщик. Имя у него всякий раз было другое, иногда он служил в Сыскной Страже, иногда в Тайной, но всегда был молодым симпотным острословцем и храбрецом. Иногда все кончалось счастливо, иногда грустно, как в «Моей прелестной зверюге». Поначалу, приехав в эти места, сыщик закрутил с трактирщицей пылкую любовь (Стайвен Канг был мастером любовных сцен, каковые описывал смачно и подробно, но гораздо красивее, чем в растрепках), но потом стал подозревать, что лесная тигра – это она и есть, отчего разрывался меж служебным долгом и чувствами. Конец был печальным и душещипательным: сыщик подстерег лесную тигру на поляне и выпалил в нее серебряной пулей из верного пистолета Громобоя (это ему деревенский знаткой старичок посоветовал так поступить с оборотным зверем, коего обычные пули не берут), а когда тигра умерла, на ее месте лежала обнаженная прелестная трактирщица с пулей в груди. И молодой сыщик уехал из тех мест с разбитым сердцем и опаленной душой…

Так что у Тарика зажглась нешуточная надежда узнать у Стайвена Канга побольше об оборотнях. И эта серебряная пуля – по иным рассказам, безотказное средство против нечистой силы, пусть и не всякой. Ухо Тарик отхватил лесной пантерке как раз кинжалом с серебряной чеканкой на лезвии. Совпадение или нет? Кто бы растолковал…

Между прочим, сегодня у Канга (если только заведенные порядки остались прежними) как раз то, что у почитателей именуется День открытых дверей, так что нужно рискнуть и попробовать. Урочное время еще не скоро, ближе к вечеру, утренние хлопоты на огороде много времени не займут, каникулярный день свободен…

Впервые в его жизни (стоит признать, не такой уж долгой) нечто непонятное и, очень похоже, злобное обосновалось вопреки голым книжкам не в отдаленной глуши, а совсем рядом, по соседству, за невысоким штакетником, меньше всего напоминавшим могучую крепостную стену. Однако Тарик не чувствовал в душе ни страха, ни даже тревоги – как ни странно, наоборот, ощущалось нечто похожее на щекочущий азарт приключения. Ни малейшего зла загадочная пантерка причинить ему не смогла – значит, силенок не хватило. Если бабушка Тамаж только и умеет, что оборачиваться лесной пантеркой, большого вреда от нее не будет – уж понятно, чего она боится. Ну а то, что ей удалось как-то отвести глаза грузалям в порту и остаться невидимой вместе со своим загадочным собеседником (сообщником, ага!), тоже не пугает – Тарик-то ее распрекрасно видел…

Из книжек Стайвена Канга да и других сочинителей следует: оборотня можно убить только серебром – и то же самое говорят иные деревенские легенды. Отсюда насущный вопрос: то, что Тарик отхватил ухо пантерке кинжалом с серебряной насечкой, – простое совпадение или нет? Далеко не все Канг выдумывает, многое берет из жизни – если правда, что легенды глухих мест что-то из жизни заимствуют…