Тени утренней росы - Страница 7

Герой может сам, по своей собственной воле, пуститься в странствия, как Тесей, услышавший по прибытии в Афины ужасную историю о Минотавре. Или же он может быть послан или унесен в свое приключение какой-нибудь благожелательной или злонамеренной силой, как в случае с Одиссеем, которого носили по Средиземноморью ветры разгневанного бога Посейдона. Приключение может начаться с простой ошибки; или герой может всего лишь случайно прогуливаться и его блуждающий взор остановится на чем-то, что увлечет его с проторенных дорог человечества.

4

Ни кофе, ни булочка, ни йогурт не лезут в глотку. За утро я уже раз пять брала в руки телефон и после мучительных колебаний возвращала его обратно на журнальный столик. Ну что, что сложного — взять и набрать номер? Да, но сделать это — значит дать ему понять, что я в принципе не против, что я заинтересована в нем. Вечное мое проклятие — боязнь ответственности сказать слово или совершить поступок. А что, если позже придется об этом пожалеть?

Захватив с собой телефон (так, на всякий случай, вдруг позвонит Ритка или мама), я вышла на террасу и притворилась, будто любуюсь окрестностями. В саду надрывались цикады. Теплый ветерок раскачивал ветви олив, шевелил высокую траву, У подножия гор лежало бескрайнее синее море, прекраснейшее из всех морей, колыбель жизни.

Одиннадцать тридцать. Дальше тянуть невозможно. Или звонить, или не звонить. Я рухнула в плетеное кресло и раскрыла книгу.

Часто в реальной жизни и нередко в мифах мы встречаемся с печальным случаем зова, оставшегося без ответа, ибо всегда можно попросту обратить свое внимание на что-то другое. Отказ призыву превращает приключение в его противоположность. Погруженный в рутину, в тяжкие труды, человек теряет способность к значимому решительному действию и превращается в жертву, требующую спасения. Его цветущий мир становится пустыней, а жизнь кажется бессмысленной, несмотря на то что, подобно царю Миносу, он может преуспеть в создании прославленной империи. Какой бы дом он ни построил, это будет дом смерти — лабиринт с исполинскими стенами, предназначенный для того, чтобы скрыть от человека его собственного Минотавра.

Поистине, все против меня!.. Ну что мне в этом парне, в его рисунках или рассказах? И ведь мой номер телефона он даже не спросил. Нарочно не спросил! Чтобы вынудить меня сделать следующий шаг без всякой поддержки.

Что ж, ладно. Я набрала номер, услышала в трубке его хрипловатый голос и бодро затараторила:

— Привет, это Елена. Надеюсь, я тебя не разбудила? Хм… я рада. Как насчет прогулки по горам?

Несколько минут легкомысленной болтовни, обсуждение времени и места встречи — и вот уже у меня поднялось настроение и, как следствие, прорезался зверский аппетит. Надо же! Все оказалось проще, чем я предполагала. Теперь еще одно: нужен мне макияж или нет?..

Я жду его на обочине дороги между Пиджи и Лутрой. Заблудиться здесь невозможно. Незадолго до назначенного срока он появляется, вылетая из-за поворота с ужасно солидным ревом, на бешеной, как мне представляется, скорости. Тормозит, тормозит еще и, наконец, останавливается в двух шагах от моей машины. Снимает очки и делает взмах рукой. Вот и я!

На нем рубаха защитного цвета, как у военнослужащих, которая ему очень к лицу, и те же вылинявшие до небесной голубизны джинсы. Вытянутые коленки. Обтрепанные края штанин. И тут же сверкающий на солнце золотой крест в распахнутом вороте рубахи. На шее крест, на запястье браслет, в левом ухе серьга. Умри все живое.

Тем же порядком, что и накануне, мы следуем к монастырю Аркади. Путь наш тернист и полон неожиданностей. Крутой поворот. Подъем. То и другое одновременно. Ладони у меня взмокли от нервного напряжения. Но что делать, не поворачивать же обратно.

Наконец мы на месте. Выхожу из машины, оглядываюсь по сторонам и сразу понимаю — оно того стоило. Плоскогорье Аркади — единственное на Крите, где произрастают знаменитые итальянские сосны, пинии. Они здесь повсюду. Сосновый запах просто сбивает с ног.

— Элена! Посмотри сюда!

Я иду на зов и замираю, восхищенная. У моих ног крутой обрыв, справа и слева могучие сосны с раскидистыми ветвями и пушистыми веерами мягких зеленых игл, а внизу, много ниже, — серая лента дороги, по которой мы взобрались сюда. Лента, свернувшаяся в петлю.

Нейл наблюдает за мной, стоя под аркадой мемориального комплекса, сооруженного уже в наше время в память о событиях 1866 года, когда осажденные турками монахи вместе с укрывшимися в монастыре повстанцами по благословению игумена Гавриила взорвали пороховые склады, что привело к гибели как турецких солдат, так и защитников монастыря.

— Они предпочли смерть позорному плену, — сказал, пожимая плечами, Нейл. — Греки, для них такое нормально.

Это неожиданно и странно: переступив порог, вы сразу невольно останавливаетесь, чтобы не наступить на высеченный прямо на полу равносторонний крест, помещенный в круг, а в следующую минуту, еще не успев опомниться, видите перед собой музейную витрину, где на полках за стеклом выставлены на всеобщее обозрение человеческие черепа. Прославленные черепа, героические черепа. От одного взгляда на них мороз по коже.

— Вот ужас-то, — прошептала я еле слышно. Нащупала руку Нейла и крепко сжала. — Давай уйдем отсюда.

— Что в этом ужасного? — возразил он. — Все в порядке вещей. И возвратится прах в землю, чем он и был; а дух возвратится к Богу, Который дал его.

Эти слова заставили меня обернуться. С моим парнем творилось что-то неладное. Только что он стоял со мной рядом веселый и оживленный, а теперь выглядел так, будто внезапно заболел. Отсутствующий взгляд, по-прежнему устремленный на полки с черепами, поблескивающие на висках и на верхней губе мельчайшие капельки пота…

— Нейл, посмотри на меня.

Он не шелохнулся. Глядя в его бледно-зеленые глаза, остекленевшие, точно в кислотном трансе, я не придумала ничего лучшего, чем потрясти его за плечо.

— Эй, ты меня слышишь?

Он глубоко вздохнул, провел пальцами по лбу.

— Прости, я задумался.

Хороша задумчивость! Надо, что ли, на всякий случай поинтересоваться, как на этом острове вызывают врача.

В четырех километрах от Аркади нам встретилась развилка с дорожным указателем «Аркади — прямо, Амнатос — налево», и Нейл включил поворотник, а затем коротким взмахом руки предупредил меня, что уходит налево. В самом деле, что нам лишних пятнадцать минут. Я и сама была не против выйти ненадолго из машины, сделать глоток воды (приближалось самое жаркое время дня) и постоять перед воротами Амнатоса, на фризе которых высечена надпись: «Начало мудрости — страх Господень».

— Долгое время я не понимал смысла этих слов, — признался Нейл, — мне казалось, что страх перед Богом подобен страху перед зубным врачом, и значит, в этом есть что-то унизительное. Но страх Господень — это не страх перед наказанием, которому Бог должен непременно подвергнуть нас за какой-то грех или просто неблаговидный поступок. Это боязнь впасть в этот грех независимо от того, последует ли за ним наказание. Боязнь не столько БЫТЬ наказанным, сколько ЗАСЛУЖИТЬ наказание. Понимаешь? Боязнь оказаться недостойным.

— Недостойным чего? Милости Божьей?

— Можно и так сказать. Если считать за милость обладание силой, необходимой для преодоления препятствий, характерных для пограничной зоны, с последующим расширением из сферы смертного в сферу бессмертного.

— Трансформация в божественное? Слияние, растворение, тебя это не пугает?

— Трансформация — не растворение. При этом человек не утрачивает индивидуальности, а прорастает в вечность, подобно зерну.

Зерно Элевсинских мистерий. Жизненный цикл зерна, воплощенный в бессмертных образах Диониса и Осириса. Через какие страхи и терзания приходилось пройти неофиту, прежде чем перед ним открывалась высшая истина посвящения: для души, сходящей с неба, рождение есть смерть.

Итак, он верующий. Кто бы мог подумать. Но при первой нашей встрече там, в Превели, когда…