Тени старого дома - Страница 2

– Прости, что покидаю тебя, – сказал Джо. – Я не могу выразить, как люблю тебя...

– О, не надо.

– Нет, послушай. У меня появилась великая идея. Едем со мной.

– Зачем? – уставилась я на него.

– Едем. Мы постараемся добыть денег, займем, если надо. Черт побери, Энн, с твоей помощью я могу натворить дел в два раза больше. Я всегда удивлялся, как мне удалось завершить работу только за три месяца. Это замечательное решение!

Это был наиболее романтический путь устройства наших дел. Но хотя эта мрачная мысль дошла до моего сознания, я вытеснила ее оттуда. Мы говорили не о романтике, мы говорили о двух взрослых людях, мучительно ищущих приемлемый выход.

– Это скверная идея, – сказала я. – Неужели ты думаешь, что я откажусь от своих летних планов и возьму на себя роль твоей секретарши? Залезать дальше в долги ради сомнительного удовольствия лицезреть твою работу по двенадцать часов в день, бегать взад-вперед с бумагами и приносить кофе?

У Джо вспыхнуло лицо и раздулись ноздри.

– Я предлагаю тебе способ провести вместе это лето. Я думал, что это важно для тебя.

– Да. Я догадываюсь, – сказала я, пристально разглядывая в задумчивости свои стиснутые руки. – Вопрос в том, насколько это важно для меня.

– Именно.

– Я подумаю об этом.

Я думала об этом раньше. Подумаю немного и в течение следующей недели.

Три месяца не такое уж долгое время, чтобы не подарить его тому, кого любишь. Однако принятие такого решения влекло за собой еще большее осложнение наших взаимоотношений. Если бы я поехала с Джо, это не было бы свободным подарком любви, это была бы уступка и капитуляция. Он же не шел на компромисс. Приняла бы я его предложение или нет, для него бы ничего не изменилось. Выбор был за мной. И не только в этой конкретной ситуации, но вообще до тех пор, пока мы будем вместе. Посвятить ли мне свою жизнь целиком Джо, готовя для него и убирая, воспитывая детей, печатая его бумаги и получая в награду надпись типа: «Эту книгу я посвящаю своей жене, печатавшей рукопись и внесшей ряд ценных замечаний»? Или же мне печатать собственные рукописи и самой писать подобные снисходительные посвящения?

Менее существенным, но тем не менее важным было то обстоятельство, что летом мне нужно было сделать кое-что еще. Кевин Блэклок был моим другом и коллегой. Так же как и я, он преподавал английский. И, подобно мне, был беден и амбициозен. Мы работали над книгой. Учебное пособие для высшей школы мало что давало для престижа, но нам очень нравилась наша работа, и мы надеялись заработать хоть немного денег. Нам хорошо работалось вместе, по крайней мере до того момента, как Джо вторгся в мою квартиру и в мою жизнь. Последние месяцы я видела Кевина не часто. Он воспринял мои многочисленные извинения вполне добродушно, заметив в заключение с улыбкой, являющейся одной из привлекательных его черт: «Я понимаю, Энн. Я сам был в такой ситуации. Забудем на время о книге. Мы вернемся к ней следующим летом».

Трудно было относиться плохо к такому человеку. И нельзя было не поддержать его в этой работе.

Я попыталась заставить себя проникнуться чувством ответственности по отношению к Кевину, ожидающему моего окончательного решения.

Когда я сказала Джо, что не поеду с ним, он только пожал плечами.

– Решать тебе, – сказал он.

Решение было принято, и мучительные колебания оставили меня. Я меняла его по пять раз в неделю, пока не стало слишком поздно, чтобы принять его предложение. Последний месяц прошел как в лихорадке. Вдобавок к заботам о проведении семестровой работы я схватила грипп, и все дни проходила в каком-то тумане. Джо был занят еще больше, чем я, но по мере приближения нашего прощального вечера в нем все больше ощущался прилив чувств, и мы провели пару действительно чудесных недель. Изысканный ужин, последняя ночь, прощальные мгновения – романтика!

Романтично было с самого начала. Я все пустила в ход – цветы на столе, свечи, шампанское во льду, для которого я приспособила бак для кипячения. В общем, все было очень впечатляюще.

Мой внешний вид не был столь выразителен. Я не думаю, что мое имя сыграло со мной злую шутку, хотя я иногда удивляюсь, почему матери дают своим сухопарым рыжеволосым детям имя Энн. Мои волосы не каштанового и не красновато-золотистого оттенка. Они в точности цвета моркови, а в сырую погоду свиваются в тонкие плотные колечки. Когда я была того же возраста, что и уродливый ребенок в комическом стриптизе, моя фигура выглядела почти так же. Когда я стала постарше, мои формы не изменились, только немного вытянулись. И завершающий удар судьбы последовал, когда я узнала, что вынуждена буду носить очки.

В тот теплый майский вечер пар от четырех горшочков, булькающих в печи, осел на стеклах моих очков так, что глаза стали подобны большим пустым кругам.

Джо опаздывал, поэтому у меня появилось время, чтобы протереть очки. Привести в порядок прическу я не успела. Но Джо, казалось, не занимало это. Он, как обычно, набросился на еду. Атмосфера была вполне домашней. После ужина Джо развалился на кушетке, положив голову мне на колени, и шутливо заворчал, что объелся.

Это был уже не первый случай, когда я смутно ощущала, что любовь и домашняя жизнь могут быть несовместимы. Я устала. Шесть часов, проведенных в чадящей кухне, выбили из меня всю чопорность. В мойке меня ожидали сваленные туда горшочки, сковородки, тарелки – практически вся наша посуда. Мне очень не хотелось просить Джо помочь мне помыть посуду в этот прощальный вечер, но она стояла перед моими глазами, как огромная качающаяся жирная пирамида, усиливая ощущение сильной усталости.

Однако когда Джо стал предпринимать попытки заигрывания, ему удалось пробудить во мне интерес. Но тут произошло то, чему я не могу найти объяснения.

Внезапно на меня нахлынуло отчаяние. Все отрицательные эмоции, которые я когда-либо испытывала, собравшись и усилившись, нависли надо мной огромной всеобволакивающей тучей. Я ослепла и передвигалась на ощупь, мой рот исказился гримасой страха, мои уши оглохли от собственного крика. Мне показалось, что это длилось всего несколько секунд. Когда я вышла из этого состояния, то обнаружила, что стою, вцепившись пальцами в Джо, а лицо мое мокро от слез. Мой нежный возлюбленный принял сидячее положение и дал мне хорошего пинка. Я увидела его лицо сквозь слезы, покрывающие стекла моих очков, его выпученные от ужаса глаза, устремленные к двери. Его рот вытянулся в прямую уродливую линию, а рука поднялась.

– Не надо, – сказала я, ловя ртом воздух. – Я в порядке. Я... Пожалуйста, не надо, Джо. Дай мне минуту.

Джо скользнул к противоположному краю кушетки и с оцепенением наблюдал, как я искала носовой платок, чтобы привести себя в порядок. Конечно же, этой вещи у меня не нашлось. Через секунду Джо вскочил на ноги и принес коробку с бумажными носовыми платками. Снова садиться он не стал. Он стоя наблюдал, как я протираю лицо и вспотевшие ладони и шарю в поисках очков. Надев их, я почувствовала себя не такой беспомощной, и беззащитной.

Подобно благородному рыцарю на поединке, ожидающему, пока его соперник придет в себя, Джо наконец решил, что теперь я готова возобновить сражение.

– Что за дьявол в тебя вселился? – потребовал он ответа.

– Теперь уже все, – я обхватила руками голову. – Теперь прошло. Боже мой, как это было ужасно! Я так испугалась, так...

И тут я остановилась – я, с моим, как я думала, даром умеренного красноречия, я, искушенная в остротах и красотах давних английских литературных традиций, не могла найти слов, чтобы описать то, что я испытала.

– Ты помнишь, что ты говорила? – спросил Джо. – Ты помнишь, что ты делала?

Словно немая, я покачала головой. Нужные слова все еще ускользали от меня, подобно порхающим в темноте ночным бабочкам, уклоняющимся от расставленной для них сетки.

– Ты постоянно повторяла: «Не уезжай, пожалуйста, не покидай меня», – сказал Джо.

Для ответа я нашла не те слова, что нужно: не милые порхающие бабочки, а жалящие осы: