Тень всадника - Страница 34

…Боковым зрением отметила, как Зина проскользнула к Тони и увела его на танец. Что ж, нормально. Правда, слишком к нему прижимается. Ладно, сегодня праздник, все дозволено.

Бессмертное аргентинское танго двадцатых годов. Та-ра-та-та, та-та-та… Дженни вел Стенли, хахаль Кэтти. Вел очень плотно. Та-ра-та-та, та-та-та… Южноамериканский темперамент. Там-та-ра-та-та-та – намекала мелодия. Дженни почувствовала, что Стенли в боевой готовности. Зинка, паскуда, просто прилипла к профессору. Пары сблизились, и Дженни услышала…

Тони:

– У вас довольно редкое для России имя.

Зина:

– Потому что аристократическое. Помните в «Даре» у Набокова: «Ты полуженщина, ты полумнемозина, полумерцанье в имени твоем». И в этих стихах спрятано имя героини. Полумнемозина, полумерцанье – Зина Мерц! А еще…

Там, та-ра-та-та, та-та, та! – зарыдали струнные бурных двадцатых годов, заглушив еще одно литературоведческое откровение Зины. Стенли буквально оторвал Дженни от пола, прогнулся, выставил ногу и прокрутил Дженни так, что…

– Совесть надо иметь, Стенли, – сказала Дженни, обретя равновесие. Отпихнула партнера и скрылась в женской комнате.

«С такой рожей только пугать детей, – думала Дженни, глядя на себя в зеркало. – Сдохнуть можно! Зинка, блядища, чье литературное образование остановилось на „Приключениях Буратино“, козыряет Набоковым!»

Было огромное желание тут же разоблачить мерзавку, спросив во всеуслышание: «Зинуля, где происходит действие „Дара“? В Америке?» Однако пикантность ситуации заключалась в том, что когда-то в интимной беседе Дженни призналась подружке в постыдном проколе времен своей юности. Рижский поэт, волочившийся за Дженни, процитировал ей эти строчки. Дженни тогда еще Набокова не читала, в Союзе его книги были большой редкостью. Дженни легкомысленно повторила понравившуюся цитату ленинградскому художнику, а тот, не моргнув, осведомился: «Это при их первой встрече в Нью-Йорке?» Дженни поплыла…

Какая память у холеры! И ведь знает, что ничем не рискует, что я не буду выводить ее на чистую воду. Но раз Зинка применила такую домашнюю заготовку, значит, намерения серьезные. Грабеж среди бела дня! Вот и доверяй подружкам…

Дженни решила не портить торжества, не устраивать сцены. А вечером предупредить Тони: отобью все твои мужские причиндалы, если когда-нибудь увижу тебя в Зинкином обществе!

Повесила на лицо улыбку, поправила, чтобы не качалась, и вышла в ресторанную залу.

А потом гости окружили раскрасневшуюся Элю и хором исполнили: «Хэппи берсдей ту ю».

Эля была очень довольна. Праздник удался на славу.

Делая очередное «сальто-мортале» по городу, Дженни увидела на траверзе пиццерию «Неаполитано», где они с Тони пили кофе, когда она заехала днем к нему в библиотеку. По идее, Тони должен сидеть в читальном зале. Пиццерия, если пешком, достаточно далеко. Впрочем, для Тони это не расстояние.

Повинуясь внезапно проснувшемуся охотничьему инстинкту, Дженни заложила крутой вираж (прибавив пару пациентов кардиологам) и спикировала на свободное место перед «Неаполитано». Опустила квотер в счетчик, хотя задерживаться в мафиозном заведении не собиралась.

Застукала. Беглого взгляда хватило, чтоб определить: на воркующих голубков не похожи. Однако вопрос принципа, уговор дороже денег.

Протянула профессору ключи:

– Тони, в машину!

– Мне надо расплатиться.

– Я расплачусь.

Крайне невежливо. Пусть. А теперь посмотрим в глаза подколодной, послушаем, что она наплетет. Подружка называется. Назначает тайные свидания.

Они просидели молча несколько минут, и Дженни поняла, что Зинке ее громы и молнии – как слону дробинка. Было ясно, что профессор ей дал от ворот поворот и отныне ей все равно, семь бед – один ответ. Дженни даже пожалела подружку. Зачем подставилась и порвала отношения с Дженни? Глупо. Все-таки их столько связывало…

– Обидно, – сказала Зина, поднимая сухие глаза, – обидно за Сан-Джайста. Ты его бросишь, Дженни. Уж я-то тебя знаю лучше, чем кто-нибудь. Ты его бросишь. И тогда я ему не завидую.

И вышла на улицу, не обернувшись.

Без всяких разговоров профессора отправила наверх, в кабинет. В бессрочную ссылку. «Ужинаешь сам и будь добр помыть за собой посуду». Слава богу, бессонницей не страдала. Засыпая, подумала: «Если поскребется в дверь, набью морду!»

Утром на столе ни крошки, кухня в идеальном порядке. Профессор приветлив. Поехал с ними, сошел, как обычно, на Голливуд-бульваре, поцеловал Элю, потопал в библиотеку.

На третью ночь Дженни ждала. Не скребся. И вообще вел себя так, будто не он, а она в чем-то провинилась.

В пятницу предупредил, что домой его привезут поздно. Кто? Возможность встречи с аристократической Зинаидой Дженни исключала.

Сквозь сон услышала, как хлопнула входная дверь. Полежала полчаса. Облачилась в халат. В общем-то наказание несоразмерно проступку. Небось плачет и рыдает. Если начнет подлизываться… Посмотрим.

«Сидит милый на крыльце с выраженьем на лице». Милый явно много выпил, что не мешало ему и закусывать. А главное, выражение на лице говорило: Тони погрузился в какие-то свои проблемы, он сейчас далеко-далеко, где кочуют туманы, где нет места ни ей, ни тем более другим бабам. Он ответил ей вымученной улыбкой, Дженни махнула ему ручкой. Бай! И тихо закрыла за собой дверь в спальню.

Опыт подсказывал, что нельзя такую ситуацию пускать на самотек. Самолюбие на самолюбие, камень на камень, кирпич на кирпич, умер наш Ленин Владимир Ильич. И не успеют оглянуться, как между ними вырастет Берлинская стена отчуждения, которую потом и отбойным молотком не пробьешь. Пора было выяснять отношения. Ладно, не будем гордыми, возьмем инициативу на себя. В конце концов, или у них любовь, или пусть сматывается к своим проблемам, к Зинке, к ядрене фене. Ее дом – не общежитие.

Обустроила уик-энд. Уломала Джека, чтоб взял Элю на ночь. Нежный папаша пылал к Дженни лютой ненавистью. Мало того что день рождения дочери справляли без него, так во главе стола в ресторане сидел твой ебарь! (Еще одно оскорбленное самолюбие! У всех проблемы, только у Дженни безоблачное существование, порхает в небесах!) Пришлось поунижаться, пропустить мимо ушей матерный речитатив в адрес Тони.

– Эля всем говорила, что лучший подарок, железную дорогу, получила от папы.

Джек хмыкнул и смилостивился.

Короче, вывезла профессора за город. Прогулка по лесу. Сосновый воздух, птички щебечут, солнце прорезается сквозь серую дымку, которую непонятно откуда нанесло на Калифорнию. Тропинка уводит подальше от автомобильных стоянок, от крика и плача детей, запаха шашлыков и жареных сосисок, от музыки транзисторов – в глушь, в первобытную природу. То, что доктор прописал.

Герр профессор начал оттаивать. Свидание с Зиной было чисто по делу. Неужели? Выяснилось, что она знакома с человеком, который его интересует.

– А больше ничего не выяснилось, она за… тебя не хватала?

– Дженни, она достойная женщина, немного романтическая, по-своему несчастная.

– А ты всеобщий утешитель, огнетушитель?

– Дженни, в любом случае не надо было Зине хамить.

– «Я футболистка, в футбол играю, свои ворота я защищаю». Песенка эпохи нэпа. Знает ли профессор историю про советский нэп?

– Знаю. Но ты выступала с позиции силы. Лежачих не бьют.

До чего же зануда ее профессор!

Они вышли на поляну с незатоптанной лесной травой, где должны были расти земляника Бергмана, аленький цветочек, русские незабудки и ландыши, колокольчики и ромашки (если бы они водились в этом климате), в сказочный райский уголок, где речей не произносят и отношений не выясняют, а просто занимаются любовью, ну хотя бы за теми кустами… Хулиганская идея? Как к ней отнесется резонер-профессор? Ведь они неделю постились…

– Поцелуй меня, ты мне нравишься, поцелуй меня, не отравишься, – промурлыкала Дженни и инстинктивно кинула взгляд в сторону – нет ли свидетелей?