Тень всадника - Страница 30

– Когда у меня на кафедре выступал профессор Энтони Сан-Джайст…

От неожиданности Дженни пропустила фразу, не поняла смысла, зато отлично поняла, что было важно для Инги Родней: заявить, что именно у нее на кафедре выступал Сан-Джайст.

Проснулся хозяин, знаменитый физик.

– Я слушал одну лекцию Сан-Джайста. Как говорят в науке – другое измерение. Потрясающее впечатление.

– Сан-Джайст лучший специалист по французской истории, – заметил кто-то из гостей.

Новую тему подхватили со всех концов стола.

– Когда он опять приедет с лекциями?

– Говорят, он еще в Лос-Анджелесе.

– Враки. Он был в Вашингтоне и давно вернулся в Париж.

– Его трактовка якобинской диктатуры чрезвычайно оригинальна.

– Особенно в устах француза, которые помешаны на своей революции.

– Я помню его рассказ о маршале Нее. Такое ощущение, как будто он живой свидетель, лично присутствовал при расстреле.

Тут по ритму ужина должна была последовать реплика: «Вот этот соус к рыбе вам особенно удался, дорогая Мэри», но черт дернул Дженни:

– Профессор Сан-Джайст мне говорил, что маршала Нея не расстреляли. Существует гипотеза, по которой вместо Нея расстреляли другого человека.

На несколько секунд Дженни оказалась в центре внимания, и симпатичный брюнет напротив нее протянул «э-э…», собираясь задать вопрос; несколько секунд всего, ибо последовала автоматная очередь Инги Родней, не веером, а в упор.

– Что меня восхищает в нынешних студентах – это колоссальная мифомания… – (Это я студентка? Я зарабатываю больше тебя, старая корова!) – Они уверены, что им принадлежит весь мир. Дженни, бесспорно, привлекательная девочка, у нее много поклонников. Утверждают, что она была любовницей одного очень известного у нее на родине артиста. Вполне возможно, у него было миллион девок. Он умер, поди проверь… – (Тони бы сказал: «У нее досье на тебя».) – Милочка моя, извини за резкость, но все-таки… Если ты и переспала с кем-то, это еще не означает, что он был твоим любовником. Поверь мне, я в таких вещах разбираюсь. Если ты слушала лекцию профессора Сан-Джайста, это не означает, что он тебе персонально говорил. Ты просто прослушала лекцию и запомнила ее, что, согласимся, уже прогресс. У нынешних студентов ветер в голове, я, как преподаватель, увы, это наблюдаю. Не обижайся на меня. Американцы очень доверчивы, все, что им скажешь, принимают за чистую монету. Поэтому я и внесла коррективы.

Дженни чувствовала, что ее щеки пылают, будто их отхлестали мокрой тряпкой.

– Э-э… – протянул симпатичный брюнет, – дорогая Мэри, ваш соус к рыбе сегодня особенно удался…

Сменили тему. Дженни вышла в соседнюю комнату и позвонила бебиситтер. Потом набрала номер своего телефона:

– Тони, ты где? Тони, возьми трубку. Привет. Ничего. Эля легла? Сказку ей доскажет Линда. Она сейчас приедет на такси, ты в него садишься и едешь. Да, срочно. Вот адрес, записывай. Нажимаешь интерфон на фамилию… Пятый этаж, справа от лифта…

– За мной приедут, можно? – спросила Дженни, отвечая на сочувственный взгляд хозяйки.

– Милочка, куда ты торопишься? – проворковала Инга Родней. – Еще не вечер.

Когда Тони появился в гостиной, Инга завопила:

– Какой приятный сюрприз! Почему скрывали? Темнила ты, хозяйка.

И побежала обниматься с Тони. Хозяйка ничего не понимала. Ей объяснили. Легкий шок. Хозяин встал из-за стола. Чрезвычайно польщен. Не соизволит ли профессор Сан-Джайст разделить их компанию? Тони просек ситуацию. Соизволил. Сел рядом с Дженни, поцеловал ее в щеку. Зажурчала светская беседа. Поразительно, что Инга Родней не спряталась под стол, а весьма активно в ней участвовала. Какое самообладание у бабы!

Через полчаса Дженни сказала:

– Прошу прощения у общества, но мне завтра к восьми утра на работу. Тони, поехали!

Инга Родней (сама!) позвонила Дженни в госпиталь (телефон взяла у хозяйки?) и по-русски, как старой знакомой:

– Дженни? Ну ты вчера дала шороху! Поздравляю! Признаюсь, была бы в хорошей форме, я бы его у тебя отбила. Мэри мне сказала, что ты вице-президент компании? Растет молодежь! Да, ты хочешь записаться на семинар? Нет проблем! С какого дня? Когда решишь, позвони мне домой. И вообще, ребята, заходите ко мне на чаек, всегда буду рада.

Дженни подобострастно заверила, что они зайдут, обязательно и непременно.

Естественно, про этот звонок Дженни не могла не рассказать Тони. Пусть профессор знает, что она знает, какой он знаменитый. Его реакция была неожиданной.

– Я скотина и старый болван. Должен бы сообразить, что для тебя заезжать за мной в обеденный перерыв и отвозить в библиотеку – непомерная нагрузка. Отныне встаю вместе с вами, и ты меня высаживаешь по дороге в госпиталь.

Все ее протесты и заверения, что ей лишний раз промчаться по городу, когда нет особого движения, одно удовольствие, не дали результата. Профессор, по его словам, твердо решил принадлежать к тому младому племени, которое просыпается в шесть утра.

На следующий день встал раньше всех, принял душ, успел побриться. В машину сел бодрый и веселый. Дженни планировала доставить его хотя бы до Беверли-Хиллз, но они застряли на Лорел-каньоне.

Тони взглянул на часы:

– Ты опаздываешь. Тормози здесь, на углу Голливуд-бульвара.

– Тони, тебе топать полгорода!

– Ничего, через час дотопаю.

– Через час? Это невозможно! Позвони мне сразу из библиотеки.

Тони взял свой атташе-кейс, приветливо помахал рукой.

Ровно через час раздался звонок:

– Прибыл, стою в вестибюле.

В полдень Дженни впрыгнула в «понтиак» и понеслась в библиотеку. Нашла профессора в читальном зале, на его столе толстые фолианты в темно-коричневых переплетах. Тони снял очки, в глазах тревога.

– Что случилось?

– Ничего. Хочу выпить с тобой где-нибудь кофе.

– Дженни, ты с ума сошла!

– Сошла. Ты только сейчас заметил?

Она сразу узнала каменное распятие над воротами, длинный коридор с высоким сводчатым потолком – и обрадовалась, как будто попала домой. Инга Родней, молодая, красивая, в полупрозрачном платье с талией, поднятой до груди, бросилась ей навстречу, обняла: «Ты хочешь записаться на семинар? Нет проблем! Мы свободны, Роз, сегодня танцуем до утра». И они танцевали на булыжной мостовой городской площади, меняя кавалеров, и один из них, бесстыжий, прижал ее, навалился и, кажется, получил, чего желал (в темной комнате гостиницы?), но все равно было очень весело, танцы продолжались, пары скользили по паркету в огромном зале с зеркалами и вазами с цветами, а она восседала на тронном кресле, и все подходили к ней, почтительно целовали руку, пока музыканты не заиграли что-то совсем не соответствующее – «Гуд бай, мой мальчик, гуд бай, мой милый» – и Инга Родней (сделавшая три подтяжки) не прошептала со скрытым торжеством в голосе: «Бал кончился, Ваше Величество!..» И страх, животный дикий страх: неизбежное свершится! В опустевшем зале шаги. Она не поднимала головы, видела лишь сапоги и белые, в обтяжку военные брюки своего Властелина. И он сказал: «Ты не можешь иметь детей, мне нужен развод. Это не моя злая воля, так диктуют интересы Империи». И она плакала и кричала – плакала и кричала про себя, беззвучно, – она знала, что внешне изображает на своем лице улыбку, и говорила ласково: «Сир, я родила Евгения и Гортензию, я хочу дать тебе наследника, дело не во мне…» И услышала то, чего больше всего боялась услышать: «Не спрашивай меня, как и почему, но я убедился, что могу иметь детей». И она поняла: все ее обманы и уловки напрасны, она перешла в тот возраст, когда надо просто смириться… «Мой Властелин и Повелитель, все будет так, как ты прикажешь» – и, чувствуя, что уже никого около нее нет, она повалилась на квадратную кровать под балдахином и запричитала навзрыд. Она знала, что эта кровать под балдахином – последнее ее прибежище в последней обители.