Тень всадника - Страница 16

– Долго я провалялся?

– Скажем, так: какой-то отрезок времени. Ерунда по сравнению с вечностью.

– А в этот отрезок времени, случайно, не началась война? Мне показалось, что я слышал артиллерийскую канонаду.

– Вы пропустили важное событие, – оживился врач. – Был подавлен роялистский заговор. Военный комендант Парижа генерал Бонапарт расстрелял мятежников из пушек у церкви Сан-Рош.

– В центре города стрелять из пушек? Невероятно!

– Крутая мера, – согласился врач. – Есть жертвы среди гражданского населения. Но у мятежников было численное превосходство. Баррас не ошибся, назначив комендантом Парижа энергичного человека.

«Ему помогли не ошибиться, – подумал я. – А генерал Бонапарт далеко пойдет».

В начале девяносто шестого года генерал Бонапарт собрался действительно далеко: освобождать Италию от власти австрийской короны. Все офицеры нашей дивизии мечтали попасть в армию, формируемую Бонапартом. На казарменном жаргоне это называлось «кони бьют копытами». Я бы тоже с великой радостью отправился в Итальянский поход. Чем бы он ни кончился – пусть моей гибелью от пули или сабли, – все лучше, чем тот бред, в котором я жил. Да, Жозефина умерла в моем сердце. Я поставил точку. Две точки. Десять точек. Ну и что?.. Я беру увольнительную, иду к дому в Пасси. Открывается дверь. На пороге Жозефина: «Жером?» И она падает в мои объятия. Нет, не так. Жозефина молча поворачивается, поднимается на второй этаж, я следую за ней, мы сидим в гостиной, ее взгляд испепеляет меня: «Гадкий, жестокий мальчик!» Нет, не так. Я прогуливаюсь около казармы, замечаю, что меня сопровождает экипаж с Жан-Жаком на козлах (экипаж больше ни разу не появлялся)… Я пью кофе на площади Святой Екатерины – и вдруг за спиной знакомый голос: «Рыцарь, угостите даму бокалом вина». И вот так, в разных вариациях, это прокручивалось в моей голове. Наваждение не кончилось. Кончилась зима.

Полковник Лалонд смотрел на меня с нескрываемым любопытством, как будто узрел нечто ему неведомое, как будто я трижды повторил его знаменитый сабельный удар. На конверте, что он мне вручил, стояла печать: «Штаб генерала Н. Бонапарта».

В своей комнате я торопливо вскрыл конверт. Одновременно ощутил разочарование и учащенное сердцебиение. На узком листе бумаги строчка круглых букв:

«Жером, верните, пожалуйста, мои письма. Верю, вы человек чести».

Какая умная чертовка! Угадала, что конверт с печатью штаба армии Бонапарта меня обязательно заинтригует. Как она его раздобыла? Хотя при ее связях… Конечно, надо ей ответить.

Длинным посланием с намеком все возобновить? И опять превратиться в игрушку в ее руках? Нет, никогда! Сам факт, что письма не были прочитаны, ее обидит… Надо ли это тебе? Можно объяснить тогдашним твоим состоянием: дескать, естественная защитная реакция. Продолжать гнуть свою линию, то есть дать нейтральный вежливый ответ?

Мои размышления прервал визит капитана Отеро. По его глазам я понял, что слух о конверте из штаба Бонапарта разнесся по казарме. Ведь это могло быть предложением подать рапорт о переводе, и если предложили мне, то кто следующий? Видимо, в полку мне прочили блестящую карьеру, ибо после нескольких ничего не значащих фраз Отеро приступил к делу:

– Готар, из чувства товарищества, полковой корпоративности не могли бы вы походатайствовать, чтобы наша часть была зачислена в Итальянский поход?

Я криво усмехнулся. Небось Отеро пришел как глава делегации. Делегация затаилась в коридоре. Придется разочаровать коллег.

– Сожалею, я не знаком с генералом Бонапартом. Никогда не был ему представлен.

– Готар, шутки в сторону. Существуют другие каналы…

– ???

– Хорошо, ваше право держать в тайне то, что было известно всему Парижу. Но теперь это в прошлом. И одного слова виконтессы Богарне будет достаточно, чтобы повлиять на нашу общую судьбу.

Так получилось, что я не заимел друзей в полку. Возможно, моя вина, хотя я старался поддерживать добрые отношения со всеми офицерами, с Отеро – в первую очередь, ведь он в какой-то степени меня опекал. Однако тут я вспылил. Грубо, сапогами залезать в мою личную жизнь (которой уже не было!)? Значит, из чувства товарищества, полковой корпоративности («Смирна-а-а-а! Направо равня-я-йсь!») я должен просить Жозефину, чтоб она попросила Барраса (до или после ее упражнений под столом?) замолвить словечко перед Бонапартом о нашей кавалерии-сиротке?

– Что известно Парижу, мне неведомо. Давно не был в увольнении. А вам, Отеро, известно, что Баррас побаивается Бонапарта. Вы мне сами объясняли: Директория утвердила план итальянской кампании, ибо желает услать подальше строптивого, непредсказуемого генерала. Расстрел роялистов из пушек в центре Парижа произвел сильное впечатление не только на публику.

– При чем тут Баррас? – изумился Отеро.

С минуту мы глупо глядели друг на друга.

– Наверно, вы не в курсе, – пробормотал Отеро извиняющимся тоном. – В высших сферах об этом только и говорят.

– Не вхож в сферы, – отрезал я сухо.

– Готар, официальная церемония назначена через неделю. Генерал Наполеон Бонапарт женится на Жозефине Богарне.

Мой ответ уместился в две строчки:

«Мадам, клянусь жизнью, письма были сожжены невскрытыми. Об их содержании никто никогда не узнает».

Долгие годы я размышлял над этой историей. По прихоти судьбы мой путь пересекся с траекторией кометы. Финал закономерен. Я не был достоин даже находиться с ней рядом. Да, Баррас сам познакомил Жозефину с Бонапартом, намеревался с ее помощью контролировать генерала. Да, кто-то заранее позаботился, чтоб убрать меня с дороги. Все так, но я-то вел себя как болван, по чужой подсказке, меня элементарно спровоцировали, я оказался послушной куклой в чьих-то руках. Я пускал сопли, лез на стенку, а проницательная Жозефина сразу догадалась: «Кто? Зачем? Кто нами играет?» Интуитивно она поняла то, что я понял гораздо позже.

И когда игра пошла по второму кругу, когда после вынужденного отречения Жозефина угасала в замке Мальмезон, я хотел, я должен был ее навестить.

Но играли уже другой колодой, сменились правила, многие игроки выбыли из игры, и на карту ставили карту Европы.

Крупные заголовки французских газет: «Бернадот вошел в Бельгию!» – вызвали панику в Париже. На севере грохотала вой на. Рушилась империя. Нас с Жозефиной разделяла линия фронта.

И не меня она ждала.

Почему восемьдесят метров с барьерами? Потому что половина из ее класса вообще не могли перепрыгнуть через барьер, тем более на скорости. Ее это сразу выделило, и мальчишки к ней стали относиться не так, как к другим девчонкам, зауважали.

Почему юношеский рекорд Латвии? Потому что Зигрида Юрьевна, тренер «Буревестника», строгая дама с аристократическими манерами (говорили, что она из семейства прибалтийских баронов), которую все побаивались, ее в упор не видела. В глазах Зигриды Юрьевны Дженни была обыкновенной еврейской девочкой, без выдающихся физических данных; такие косолапые плебейки ходят какое-то время на тренировки, потом исчезают бесследно. Почему Дженни буквально страдала от невнимания Зигриды Юрьевны? Бессмысленный вопрос. Просто наступает момент, когда человеку (человечку!) надо, чтоб внешний мир, чужой и холодный, на все взирающий равнодушно, наконец тебя заметил. И как правило, внешний мир олицетворяется в ком-то конкретно: в мальчике в кожаной куртке на платформе «Дубулты», в школьном учителе биологии, в черноволосом итальянце бизнесмене в костюме от Риччи, в пожилом художнике в ленинградском ателье (спокойно сказавшем: «Раздевайся! Да не для этого, дура! Рисовать тебя буду… ню!») или в тренере «Буревестника», что в конечном счете не самый плохой выбор. Дженни тренировалась как одержимая, плюс ежедневно по утрам делала кроссы по парку, она знала, что все зависит от нее самой – ее воли, силы, собранности. И вот в финальном забеге республиканских соревнований она неожиданно для всех, легко перелетев последний барьер, первой коснулась ленточки! И ей не забыть, как на нее тогда смотрела Зигрида Юрьевна (внешний мир ошарашенно трет глаза: что происходит? я пропустила такую девочку?). Естественно, изменились отношения, тренерша ей достала олимпийскую форму made in Bulgary, адидасовские кроссовки, приглашала домой на ужин, где Дженни и научилась красиво орудовать ножом и вилкой.