Тень Сохатого - Страница 16

Завидев идущего по коридору Гафурова, Турецкий поморщился. Этот человек был ему неприятен, и Александр Борисович подозревал, что чувство его взаимное. Однако Гафуров шел навстречу, и от рукопожатия было не отвертеться.

Гафуров широко улыбнулся Турецкому – искоркой сверкнул золотой зуб:

– А, Александр Борисович! Наше вам!

Они остановились и пожали друг другу руки. Турецкий хотел было идти дальше, но Гафуров его удержал.

– Послушай, старик, – обратился к Турецкому Гафуров со своей извечной восточной загадочной полуулыбкой, – зачем тебе это надо, а?

– Что именно? – не понял Турецкий.

Гафуров дернул уголком рта:

– Брось, старик. Ну зачем ты копаешься в деле Ласточкина? Тебе что, своего дела мало?

Турецкий ничего на это не ответил, тогда Гафуров продолжил:

– Я слышал, генеральный страшно недоволен тем, что ты так долго с ним возишься. Дело-то пустяковое. Повздорили два толстосума, один другого пришил. Сажай этого фраера, и дело с концом. Народ тебе только спасибо скажет. И то дело – Боровский не только Риневича той пулей пришпилил, но и на своей паразитической деятельности крест поставил. Как говорится – одним выстрелом двум зайцам яйца отстрелил!

Гафуров рассмеялся, довольный своей шуткой, но Турецкий оставался серьезным.

– Мне бы твою уверенность, – негромко проворчал он.

Гафуров перестал смеяться и удивленно приподнял черные «шамаханские» брови:

– А что у тебя за сомнения? Ведь убийство-то было при свидетелях. Да и Боровский твой вроде бы не отпирается. Я же говорю – дело плевое. Ты становишься излишне щепетильным, Турецкий. И это не к добру.

Турецкий небрежно пожал плечами и сказал:

– Посмотрим. Извини, мне пора.

Он повернулся, чтобы идти, но Гафуров сказал ему в спину:

– Ласточкину не отвертеться. Я кое-что раскопал.

Турецкий остановился и обернулся:

– Что?

– Я говорю, Ласточкин влип. Интересный фактик: глава администрации закрытого города Лесной в Свердловской области незаконно предоставил «Юпитеру» налоговые льготы на сумму девять миллиардов рублей. Часть соглашений с администрацией города Лесной подписана Антоном Ласточкиным. Так что он влип.

– Это предположение или у тебя есть факты?

Гафуров самодовольно кивнул:

– Есть. Все есть. От этого он уже не отвертится.

Турецкий посмотрел Гафурову в глаза и сказал с легкой усмешкой:

– Что ж, если он виноват, то он ответит. Извини, у меня много дел.

Он отвернулся и зашагал по коридору.

– Только не лезь в мое дело, Турецкий! – крикнул ему вслед Гафуров. – Не наступай мне на пятки! Я этого не люблю!

– Ничего, полюбишь, – проворчал себе под нос Турецкий, но оборачиваться не стал.

Гафуров постоял, посмотрел ему вслед, затем пожал плечами, повернулся и пошел по своим делам.

– Пятнадцать… Шестнадцать… Семнадцать… Восемнадцать… Девятнадцать… И… Давай, Геня, жми! Не позорь мою больную голову!.. Двадцать! – объявил Алик Риневич и пару раз хлопнул в ладоши, изображая бурные аплодисменты.

Боровский спрыгнул с турника на землю и, тяжело дыша, отошел в сторону, уступая место другому бойцу. Риневич подошел к нему и одобрительно похлопал по потной лопатке:

– Молодец, мужик. У меня больше восьми никак не получается.

– А больше и не надо, – хрипло выдохнул Боровский.

Алик покачал головой, окидывая взглядом плотную, мускулистую фигуру Боровского, и сказал:

– Не скажи. Бабы любят амбалов. Мне бы такие бицепсы, как у тебя, я бы пол-области перетрахал. Кстати, Геня, нынче делаем ноги.

Боровский вытер ладонью пот со лба и хмуро посмотрел на Алика:

– Опять в самоволку? Куда на этот раз?

– Да мы тут с ребятами прошерстили окрестности и нашли неподалеку клуб. Тут, в соседней деревне.

– И че там?

– Че, че! Телки! Одна другой лучше. И во-от с такими буферами. – Алик показал, с какими. – А рядом хата, где самогонкой можно разжиться.

– Опять напьешься, и башка с утра будет раскалываться, – неодобрительно сказал Геня. – Мало тебе того сотрясения? Тебя вообще должны были демобилизовать, а ты тут в Максима Перепелицу играешь.

Алик поморщился (он терпеть не мог, когда друг начинал его поучать):

– Да ладно тебе нудить. Не демобилизовали же, значит, все в порядке с башкой.

– Просто скандала не хотели, – сказал Боровский.

Алик махнул рукой:

– Че теперь-то об этом базарить? Все уже позади. Короче, ты идешь или нет?

Генрих подумал и ответил:

– Нет.

– Ну и дурак, – пригвоздил его Алик. И сердито добавил: – Сиди тут и дрочи, как старый пень. А мы с пацанами развлечемся как следует.

– Рядовой Риневич, к перекладине! – раздалась команда.

Алик вздохнул, тихо матюкнулся и медленно, вразвалочку двинулся к турнику.

А к Генриху подошел еще один приятель – невысокий, тощий и шустрый – по кличке Заноза. Заноза весело посмотрел на Генриха и спросил:

– Слышь, Боровский?

– Чего? – с неохотой отозвался Генрих. Этот мелкий, язвительный и болтливый парень был ему не по душе.

– Ты че, в натуре, с нами не идешь?

Генрих покачал головой:

– Нет.

– А че так?

– Не хочется.

– Чего? Баб? – съязвил Заноза. – А кого хочется?

Генрих метнул на него грозный взгляд, и Заноза примирительно поднял руки:

– Молчу, зёма, молчу. Уж и пошутить нельзя.

Заноза отошел, но еще некоторое время ехидно косился на Боровского.

Генрих сел на лавочку, рядом с Леней Розеном.

– В самоволку, что ли, зовут? – спросил Розен.

– Ну.

Леня внимательно посмотрел на Генриха.

– А ты? – спросил он.

– А я не собираюсь, – ответил Боровский.

– Ясно.

Некоторое время они молчали. Генрих незаметно поглядывал на Розена. Парень и впрямь был очень красив. Точеный профиль, нежная кожа, бархатистые глаза – прямо Ален Делон в молодости. Леонид перехватил взгляд Генриха, и тот поспешно отвел глаза. Теперь уже Розен разглядывал лицо Боровского. Это вывело Генриха из себя.

– Чего ты на меня так смотришь? – сурово спросил он.

Розен усмехнулся:

– Да так, ничего. Нравишься ты мне.

Боровский повернулся к Розену и сдвинул черные брови:

– В каком смысле?

– В прямом, – с прежней полуулыбкой, полуусмешкой ответил Леонид. – Как мужчина.

Боровский покраснел и торопливо оглянулся – не слышал ли кто признания Розена? Но рядом никого не было, бойцы сгрудились у турника. Леонид заметил беспокойство Боровского и сказал с какой-то непонятной печалью в голосе:

– Да ладно, Генрих, не напрягайся, я пошутил.

– А я и не напрягаюсь, – отозвался Боровский, стараясь придать своему голосу легкомысленный тон.

– Вот и молодец, – ответил Розен.

Несколько секунд они сидели молча, не глядя друг на друга. Обоим вдруг стало страшно неловко. И если преобладающим чувством Боровского был стыд, то Леня Розен чувствовал только боль.

Наконец он поднялся со скамьи, тихо произнес: «Так держать, Геня» – и, по-прежнему не глядя на Боровского, направился к остальным парням.

Генрих посмотрел ему вслед и почувствовал непонятную тоску. Он понял, что то, чего он так боялся, произошло. И произошло давно. Теперь уже можно… нет, нужно было себе в этом признаться.

Это было через несколько дней после той памятной драки с «дедами». Едва только улеглись страсти, Леонид Розен подошел к Боровскому и сказал:

– Твои синяки уже проходят. Ты стал выглядеть лучше.

– Хочется верить, – усмехнулся в ответ Генрих. – Ты тоже неплохо выглядишь.

Розен улыбнулся своей ясной, чистой улыбкой.

– Да, – сказал он. – Шрамов на лице не останется, а это самое главное. Ты ведь знаешь, как важна для актера внешность.

– С твоей внешностью все в порядке, – заверил его Боровский. – Так что держи хвост пистолетом. Мы еще автографы у тебя брать будем.