Темный Лорд (СИ) - Страница 65

Таррэн почувствовал легкую дурноту и несильно пошатнулся, хорошо понимая, КТО мог бы нанести столь безупречные линии на еще живое тело. Так ловко, идеально ровно, невероятно спокойно! Нет, равнодушно! Потому что сделать такое мог лишь тот, для кого не имела значения чужая боль. Только одно существо на Лиаре было способно бестрепетно располосовать нежную кожу острейшим лезвием, не слыша исходящего криком человеческого ребенка - и исключительно для того, чтобы получать потом при взгляде на эту мясницкую работу некое эстетическое наслаждение. Зачем неизвестный изувер сотворил подобное? Непонятно. Но Таррэн четко знал - это была заслуга Темного. Того самого, из-за которого чудом уцелевший после пытки Белик так люто возненавидел все племя Перворожденных.

Но еще он вдруг понял и то, что тот эльф, при одной мысли о котором возникало отвращение к собственному народу, все же не успел закончить свою кошмарную работу, не завершил начатое, не докончил страшный узор. Что-то ему помешало. В отличие от людей, Таррэн успел заметить кое-что другое: жуткие следы на коже Белика, все больше напоминающие ему холодное прикосновение эльфийского клинка, повторялись не только наверху, но и внизу - вся левая голень и бедро мальчишки были жестоко исполосованы вдоль и поперек. Не зря там с простыни аж капало! То же самое, похоже, творилось на спине, ягодицах и даже на груди, странным образом походя на небрежно накинутую сверху, богато изукрашенную тогу. Как раз справа налево, от кончиков пальцев на правой кисти, через все туловище, к левой пятке. Тогда как левая рука и правое бедро мальчика оказались почти не тронуты - простыня там была сухая и чистая.

- Матерь божья! Да кто ж его так?!! - беззвучно ахнули люди. - Урантар!!!

Дядько лишь растянул губы в жутковатой улыбке, но красноречиво промолчал и бесшумно исчез в лесу, по пути даже не взглянув на окаменевшего от внезапного понимания эльфа. Он не стал ничего объяснять, не стал обвинять или корить других в гибели мальчика. Зачем? Все равно это ничего не изменит. Зачем что-то говорить? Зачем доказывать? Для чего спорить или искать виноватых? Нет смысла рвать сейчас глотку и спрашивать с кого-то за чужую смерть. И надежды на ответ за нее тоже нет. Поэтому он просто взял и ушел в непроглядную темноту - вместе с горестно вздыхающим Каррашем, показывающим путь к будущей могиле хозяина, с его подпорченными кровью вещами и флегматично жующим серым жеребцом, на спине которого пристроил оружие и позаимствованную на время лопату.

Его никто не остановил.

Страж вернулся только к утру, медленно ведя в поводу своего усталого скакуна - насупленный, мокрый от щедро выпавшей росы, чем-то сильно раздосадованный и откровенно задумчивый. Он рассеянно кивнул подскочившим на месте караванщикам, передал хозяину тщательно вычищенную лопату, проигнорировал остатки вчерашнего ужина и все в том же угнетающем молчании велел выступать.

Воины, старательно отводя глаза, поспешили подчиниться.

- А где Карраш? - рискнул поинтересоваться Гаррон, которого присутствие ядовитой твари, лишившейся накануне обожаемого хозяина, начинало сильно заботить. А ну, куснет кого? Он и так был злющий и готовый на всякие пакости, а теперь, когда его некому приструнить, мог просто обезуметь от горя.

Дядько странно улыбнулся.

- Карраш не приучен бросать хозяина. Хоть живого, хоть мертвого.

Южанин вздрогнул и поспешно прикусил язык. Вот теперь ему стало ясно, почему после полуночи отчаянный плач гаррканца так внезапно оборвался - словно его обрезали. Или же милосердно оборвали мечом, позволив мирно упокоиться рядом. С тем, чтобы Карраш сопровождал погибшего мальчишку даже после смерти. Говорят, у некоторых народов так принято. Да и сложно себе представить, чтобы норовистый зверь, соображавший порой не хуже иного человека, вдруг согласился подчиняться кому-то другому. Тем более, второго подобного безумца на Лиаре, решившегося с ним связаться, не найти. Кому нужен здоровенный, смертельно опасный полукровка, у которого имелся столь скверный характер? Наверное, седой прав в своем решении, и вздорному Каррашу действительно лучше тихо лежать в могиле рядом с погибшим хозяином, чем пугать и заставлять нервничать оставшихся в живых. Вот только легче от этой мысли почему-то не становилось.

О Белике предпочитали не говорить. Не потому, что без него в дороге разом стало тоскливо и как-то пусто; не для того, чтобы не ворошить лишний раз прошлое, не испытывать жгучего стыда и грызущего чувства вины за случившееся; не вопрошать себя раз за разом: "а можно ли было помочь?.. если бы он сказал раньше?.. если бы все повернулось по-другому?". Но еще и затем, чтобы не усугублять и без того мрачного настроения Урантара, от которого никто не дождался этим тяжким утром больше ни единого слова.

Дядько по-прежнему ехал самым первым, подчеркнуто в стороне от остального обоза, который пообещал довести до Бекровеля в целости и сохранности. Не смотря ни на что. Но в особенности - подальше от благоразумно притихших эльфов. Точнее, одного из них, который так остро напоминал ему одним своим видом о причине недавней трагедии. Да, Белика уже не вернуть, ничего не исправить, не помочь и не изменить, но от понимания этой горькой истины становилось лишь хуже.

Таррэн хорошо понимал его чувства и не навязывался, хотя вопросов накопилось за прошедшее время - море. Однако пока не приглушилась горечь потери, не притупилось мерзкое чувство вины и не поутихла боль, приходилось сдерживаться: люди очень болезненно относились к гибели близких. Тем более, когда это случалось так нелепо и быстро, как с Беликом. У Перворожденных не принято предаваться печали по безвозвратно ушедшим. "Iig naare tylaly illissae - вечная память павшим" - вот их бессмертный девиз. Не тревожь память о мертвых. Кто ушел, того не зови больше по имени: они все равно не услышат...

Но пусть Урантар побудет наедине со своими мыслями, пусть остынет, поразмыслит, развеется. Пускай время немного стушует границы отчаяния и вернет его к реальности. Стражи - не те люди, которые могут позволить себе вволю скорбеть по погибшим, им слишком часто приходится терять друзей и соратников, чтобы каждый раз надолго уходить в глухое отчаяние и тоску. Не станет этого делать и Дядько. Конечно, боль не пройдет бесследно, она еще долго будет тревожить его по ночам и возвращаться в кошмарных снах, но внешне он останется таким же невозмутимым и спокойным, как был. Может, поседеет окончательно и станет немного более замкнутым, но он выдержит. Стерпит. Справится. Иначе не носил бы сейчас гордое звание Стража Пределов.

И Урантар тоже хорошо это знал.

Он привык скрывать чувства, умел прятать боль, отстраняться от нее, когда это было нужно. Он стойко держал предательский удар коварной судьбы и не показывал подавленным попутчикам даже краешка бушующего в душе урагана, потому что это было недостойно воина. Единственное, что он себе позволил - это время от времени оглядываться назад, на виднеющиеся вдалеке, поросшие молодым березняком холмы, среди которых оставил вчера Белика. И смотрел подолгу, пристально, так внимательно, словно старался запомнить до мельчайших подробностей место его последнего упокоения. Молча прощался до тех самых пор, пока очередная зеленая стена не скрыла пригорок из виду.

В караване не слышалось разговоров, не доносился заливистый смех, не звучали молодые голоса, с усмешкой подтрунивающие друг над другом. Пение беспечных птах тоже куда-то исчезло, из-под копыт не прыскали в разные стороны кузнечики, не метались в панике полевки, не висели плотным покрывалом докучливые комары. Только невесело скрипели колеса, глухо отзывалась земля на касание тяжелых копыт, да доносилось тихое пение летнего ветра, изредка прерываемое печальным шелестом листьев и отрывистыми, негромкими фразами перекликивающихся возниц. Казалось, мир ненадолго вымер. И на какое-то время напрочь позабыл о том, что в нем есть другая жизнь. Он будто корил людей за ошибки и всем своим видом напоминал о том, чего они недавно лишились.