Темные зеркала (СИ) - Страница 3

– Кто вы? – с изумлением спросил он.

– Варягин я, Андрей Тимофеевич. Не признали?

– Андрей Тимофеевич, – словно что-то вспоминая, проговорил Яновский. – А не с вами ли давеча я разговор имел?

– Так со мной. Вот, чаю с ватрушками попробуйте.

Яновский автоматически взял ватрушку, укусил ее, и вновь положил на стол. Тот, который назвал себя Варягиным, казался ему опухшим без бороды и усов, да и само помещение выглядело иначе. За окном быстро темнело, и звуки, которые врывались в комнату с посвежевшим воздухом, были другими. Не слышался цокот копыт и крики извозчиков, зато стоял какой-то неумолчный шум и грохот. Стесняясь показаться смешным и поэтому, не задавая лишних вопросов, Яновский решил сделать вид, что все в порядке.

– Темно становится, – откашлявшись, пробормотал он и покосился на светящееся в темноте зеркало. – Может свечку зажечь, а, как считаете, Андрей Тимофеич?

– Свечку? – в свою очередь удивился Варягин. – Помилуйте, какие свечи, когда электричество не отключали? Вот, когда отключат, тогда и свечами будем баловаться. А сейчас, извольте, – он повернул какую-то штуковину в стене, и комната осветилась таким ярким светом, словно само солнце засунули в стеклянный абажур, свисающий с потолка.

Яновский подивился такой странности, но тут же нашел объяснение всему, что происходило вокруг.

– А зеркало-то, – сказал он, указывая светящийся прямоугольник. – Там все и продолжается, значит, я еще сплю. Черт знает, что такое снится. И призраки всякие, и умереть успел. Надо бы проснуться, – понизил он голос, словно обращаясь к самому себе.

– Господи, ну какое зеркало, – изумился Варягин. – Вы что же, телевизор не узнаете? Николай Васильич, а чувствуете вы себя как? Может к врачу обратиться? Только пятнадцать минут и прошло с нашего разговора, а вы словно с другой планеты свалились. Дать градусник?

– Нет-нет, все в порядке, – поспешил заверить Яновский. Он твердо решил вести себя так, словно ничего и не случилось. Прояснится как-то. Сны вечно длиться не могут. А пока начал разговор издалека:

– А вот напомните-ка мне, дорогой Андрей Тимофеевич, о чем мы с вами речь вели до …мммм… моего сна?

– Так о войне ж, – встрепенулся Варягин.

– Это про то, что, мол, Киев на Москву нападет? – съязвил Яновский.

– Вы уж скажите. Киев да на Москву. Москва нынче на Киев пошла…

Николай Васильевич от удивления так выкатил свои небольшие глаза, что они стали что плошки, как у той шамаханской царевны.

– А Крым? – переспросил он. – Вот вы тут давеча говорили, что турки и так далее…

– Крым? Крым-то теперь наш.

– Это я помню. Стало быть, турки не наступали?

– Турки нет, не наступали, никто не наступал. Но Крым мы вернули.

– От кого вернули? Помилуйте… Чей он был, коли и так наш и турки не наступали? Что вы меня путаете, ей богу…

– Так украинский же…

– То есть принадлежал Украине? Так, понятно… А Украина чья, если не наша? Сами у себя отбирали?

– Украина – отдельное государство, – отчеканил Варягин, теряя терпение. – Уже двадцать три года. И Крым все это время был при ней.

– То есть, – вскричал Яновский. – Если верить вам, то царь пошел на Украину, как на какого-то там татарина?

– Нет у нас никаких царей давным-давно, – пробурчал художник. – У нас власть, избранная народом.

– А… Безвластие, стало быть. А царь, значит, от бунтовщиков в Киев подался? Так?

– Не так. Нет царя, нет царей. Ничего нет… Глупости какие говорите, а я все это слушать должен.

Яновский почувствовал, что совсем теряет нить разговора. Кто-то явно сошел с ума, но кто из них двоих? В тот самый момент, некая лысая голова в зеркале заговорила о том же, мол, Крым мы забрали и наш он теперь. Ей-то, голове, откуда знать болезной? А Варягин уж подскочил ближе и газету свежую в руки сунул. И не просто свежую, а наисвежайшую, аж 2014 года. Почти двести лет прошло с последнего разговора. Вот тут Яновский и понял, что значит «воля, которой нет смерти». «Выжил», – пробормотал он чуть слышно. И тут же запричитал, заламывая руки:

– Это же мир иной. Как разобраться, как понять? Вы уж, Андрей Тимофеич, хоть обрисуйте, что тут и как. Дурак ведь я дураком, ничего не понимаю. Ох, болезнь проклятущая, что со мной делает.

– Это бывает, – посочувствовал художник. – Это просто затмение. Склероз. Чаю попейте и все, как рукой…

– Нет уж, поведайте мне, неразумному, – настаивал Николай Васильевич. – Расскажите, что и как было за последние двести-то лет.

Варягин немного помялся, а потом медленно с расстановкой, словно нехотя, принялся рассказывать о том, о сем. По мере рассказа лицо его обретало все более красный цвет, и перехватывало дыхание, но не от ужаса, как предположил было Яновский, слушая рассказ, а от гордости. Все-все описал, и как царя выгнали, и как новый социалистический строй порушили, и как теперь жить думают. Если бы не Крым, просто бы и не знали как… Патриотизма совсем не осталось, а тут как раз и подвернулось и теперь…, наконец-то, есть, чем гордиться. Он так и сказал, мол, горжусь теперь своей страной, а раньше того и в помине не было. Посетовал же сам на себя, что вот стал таким чувствительным, прослезился даже. Гордо показал флаг, что приобрел в соседней лавке только вчера.

Из всего этого Яновский сделал тайный вывод, что Варягин не тот, а какой-то другой, новый, глупый. И не знакомый ему. Тот, старый, помнится, был художником. Да и этот – тоже. Вон в углу мольберт задвинут, красного дерева, однако.

– А нет ли у вас чего нового? Может, написали картинку какую? Давно я тут не был, – неожиданно громко спросил он.

– А как же…, – знакомо ответил незнакомец. – Есть, есть…

– Портрет неизвестного? – выдохнул Николай Васильевич, и весь покрылся испариной.

– Да что вы, обижаете…

Варягин отвернул от стены холст…

– Да что же это такое? – удивленно спросил Яновский, ожидая увидеть портрет, что так ярко запечатлелся в его памяти. Картина, представшая его глазам, напоминала месиво черно-бурой краски, небрежными мазками, покрывавшей всю ее поверхность. Так выглядит грязь под ногами во время паводка. – Что же это?

– Я назвал ее «Ужасы войны», – горделиво ответил Варягин. – И покупатель уже есть, – торопливо добавил он, заметив выражение лица собеседника. – Да что там, покупатели в очереди стоят за моими картинами.

Убедившись, таким образом, что Варягин не тот, и квартира не та, и время не то, и мир не тот, Яновский мрачно глянул исподлобья на луну, аккурат в этот час повисшую за стеклом и горько вздохнул. «Луна-то, луна хоть та или тоже подменная?», – подумалось ему, и горькие мысли одна за другой, догоняя и обгоняя друг друга, закружились в его усталой голове.

– Пойду, – угрюмо сказал он.

– Куда же вы, – удивился Варягин, – рано совсем – детское время, да и чай допить надо.

Николай Васильевич вдруг обернулся, подскочил к художнику и паучьими своими руками вцепился ему в ворот:

– Правда ли, правда ли то, что ты мне сейчас наговорил? Или все это лишь морок и сейчас исчезнет, как исчез тот призрак в зеркале?

Варягин искоса и с отвращением глянул на темные пальцы у своего горла и осторожно высвободился:

– Все правда, – подтвердил он. – Так все и произошло.

– Старческая жадность некогда великой державы, – пробормотал Яновский, отпуская от себя художника. Руки его безвольно упали вдоль тела. – Стыдно, стыдно-то как… Что-то делать! – вдруг вскричал он. – Менять, менять все надобно!

Он распахнул двери, ожидая увидеть за ними проход, но увидел лишь стену, из аккуратно уложенных кирпичей. Постучал по ним кулаком, но услышал только глухой звук, похоронивший последнюю надежду на то, что за стеной есть хоть какая-то пустота. Нет выхода!

В отчаянии он обернулся к Варягину, и тут заметил, что лицо его искажает какая-то недобрая ухмылка, сползает маска хлебосольного и благостного хозяина, а по бокам головы медленно и уверенно режутся два рожка, как молочные зубы у младенца.