Темная гора - Страница 4
В небольшой круглой комнате с четырьмя дверями нас окружили служители в белых одеяниях, плотно облегающих тело и голову, оставив лишь небольшую прорезь для глаз. Облачение походило на ушитый хитон для людей-разведчиков или на домашнюю одежду чинцев. Но меня уже ничто не удивляло. Тупо и покорно следовал я приказам. Не удивился и когда в комнату принесли ворох белых тряпок, велев всем переодеться. Гупта ворчливо сказал, что ему можно и так, но после короткой перепалки он стянул хитон и позволил служителям одеть себя. Мне, разумеется, никто не собирался помогать, поэтому я чуть не упал, всовывая ноги и руки в тесное одеяние.
Так я корячился, прислонившись к стене, а потом обнаружил, что отверстие рядом — это окно! Я даже успел разглядеть огни ночных Микен. Огни казались маленькими тлеющими угольками и светились внизу. Далеко внизу!
Я понял, что мы в самой башне Сераписа. Хорошего в этом мало: человек добронравный, коим я считал себя до сих пор, о башне без содрогания и помыслить не мог — никто не знает, куда повернут колеса судьбы!
Сейчас эти колеса превратились в жернова и грозят истереть меня в прах. О жена моя и дети, где вы, что с вами, увижу ли вас?..
Очередная дверь, а я им уже потерял счет, была обшита листовой медью. Смотровое окошко чуть приоткрылось, дверь беззвучно отошла в сторону, служитель в белом приложил ладонь к тому месту, где должен быть рот, приказывая хранить молчание, и ввел нас в некое место, которое не могло присниться даже пьяному гоплиту!
Мы оказались на самом верху башни, под ее сияющим сводом. Свет исходил от бесчисленных светильников, которые уходили вниз, в пустое нутро башни Сераписа. Когда у меня перестала кружиться голова, я увидел, что узкий настил, опоясывающий стену и спиралью идущий в глубины, отделяет от искрящейся бездны другая стена, но прозрачная! Словно огромный стеклянный цилиндр поставили на торец, а затем окружили его камнем и деревом.
Толчок в спину — и я последовал за людьми в белом. Настил под ногами был покрыт толстыми циновками, шаги не были слышны. Мы опускались все ниже и ниже. Бесконечные ряды светильников висели на вплавленных в стекло штырях, а рядом с каждым светильником на почти невидимых нитях дрожало тонкое зеркальце.
Еще я заметил, что зеркалец гораздо больше, чем светильников — они свисали причудливыми гирляндами вдоль оси прозрачного цилиндра на растяжках, натянутых поперек ствола во всех направлениях и сверху донизу. Это бесполезное открытие ненадолго отвлекло меня от тягостных раздумий. Приглядевшись, я понял, почему башня казалась бездонной. Легкая дымка, скрадывающая глубину, оказалась всего лишь паутиной. А потом я увидел и пауков!
Мириады маленьких, с ноготь, внуков Арахны сновали по нитям во все стороны в поисках невидимой глазу добычи. На миг я решил, что здесь предаются запретным мистериям тайные слуги Безумного, и теперь меня ведут на прокорм паукам. Но я взял себя в руки. Во всех жутких историях о Безумном, которые рассказываются во время карантинного безделья, не было ни полслова о башне Сераписа или о пауках… Нет, сама мысль о подобных мерзостях в столь достойном месте крамола, достойная сурового наказания!
Пока я размышлял, отдадут меня паукам или нет, настил незаметно вполз в узкий спиральный коридор. Мы дошли до основания башни из стекла и теперь погружались в недра башни каменной.
Путь наш был недолог — еще одна дверь, а за ней большой круглый зал со стеклянным потолком. Я понял, что вижу дно гигантского стакана, и поежился. А что, если кладка не выдержит, хрустнут ребристые колонны и вся эта махина сползет вниз, выдавив из нас кишки, размазав по мраморным плитам?
В центре зала на небольшом помосте возвышалось странное сооружение. Не то ложе, не то большое кресло с расщепленной надвое спинкой, а над ним растянуто белое полотно. Большие зеркала были установлены на высоких треножниках вокруг помоста, а сверху угрожающе нависали стеклянные конусы, нацелив свои острия на того, кто расположился в кресле.
Такого сращивания видеть еще не доводилось! Сразу и не понять, что у него осталось от человека, а что от большого соратника. Затылок продолжался надкрылками, ноги завершались шипастыми клешнями, а рук не было вовсе. И глаза… Когда я встретил его немигающий взгляд, снова вернулись мысли о мерзостных жертвоприношениях.
Его рот искривился не то в усмешке, не то в судороге, он что-то проскрежетал, но слов я не понял. Это было нечто среднее между обычным стрекотом-щелканьем соратника и человеческой речью. Служитель в белом, стоявший над креслом, подозвал нас к себе. Мы поднялись на помост.
— Говорите только со мной, и очень тихо, — прошептал служитель. — Я посредник.
Один из тех, кто шел со мной, по-видимому, сам Гупта, наклонился к нему и что-то шепнул. Посредник шепотом ответил. Потом Гупта, качнув головой, показал ему свиток. Пока они перешептывались, я отвел глаза от сращенного.
Потоки света, бьющие сквозь прозрачный потолок, сходились к навесу и переливались замысловатыми узорами. На миг возникали тончайшие круги, они пересекались множеством линий, но тут же дрожащие пятна распадались на сетку, решетку, какие-то причудливые фигуры, а посреди ряби этого хаоса несколько темных пятен, словно живые, медленно сближались, расходились, сливались…
Звон в моей голове становился все громче, я чувствовал, что могу смотреть на игру света и тени бесконечно, и это дает силу, такую силу, что я могу воспарить, пронзить собой прозрачную стену, каменный свод башни и взмыть в ночное небо. Глаза наполнились слезами, световые узоры расплылись, звон стих, и я пришел в себя. Тряхнул головой и, заметив насмешливый, как теперь показалось, взгляд сращенного, отвернулся.
То ли от сияния зеркал, которые сводили лучи, проходящие сквозь стеклянный цилиндр к навесу над ложем, то ли от крепкого аромата благовоний, клубящихся из маленькой курительницы, подвешенной у головы сращенного, чувства мои обострились. Я стал разбирать слова Гупты и посредника. Впрочем, возможно, они просто заговорили громче.
Высокочтимый требовал, чтобы ему точно указали на злоумышленников, а посредник отвечал в том смысле, что такой ерундой должен заниматься именно Гупта, а их дело — вовремя почувствовать угрозу миропорядку. И еще он говорил о больших тратах на подготовку авгура и взращивание древа равновесия до рабочей зрелости. Многого из его слов я не понял, но одно стало ясно — сращенный вот уже в течение двух или трех декад наблюдает за световой рябью, которую создают светильники, зеркала и пауки, а рябь эта каким-то непостижимым образом имеет отношение ко мне и миропорядку, незыблемости которого будто бы я угрожаю…
Единственное, что я понял из этого разговора, так это то, что месяц или два назад, весьма важные лица заинтересовались неким человеком. И они уверены именно я и есть тот самый человек. Посредник взял у высокочтимого свиток, развернул и склонился к нему.
Потом они заговорили так тихо, что я уже ничего не слышал. Пару раз служитель обращался к сращенному, тот отвечал скрипом и гуканьем. Развернутый свиток в руке посредника свисал почти до пола. Я медленно и осторожно придвинулся к перилам, окружающим помост.
— Если сейчас обделаешься, то языком все вылижешь! — хрипло прошептал мне в ухо один из служителей.
Я дернулся в сторону от него, словно в испуге, а когда служитель отвернулся, то сделал еще один шажок к посреднику и Гупте. Отсюда была видна другая сторона свитка.
Там были изображения человека. Тщательно, как умеют это делать художники из сыска, был нарисован цветными красками голый мужчина — спереди, сзади и сбоку. Отдельно и крупно — голова. Я не каждый день поправляю бороду, глядясь в зеркало, но лицо узнал сразу. Мое лицо!
Это так поразило меня, что тогда я не обратил внимания на какую-то мелкую несообразность. Там что-то было не так с животом…
Наконец высокочтимый Гупта и посредник кивнули друг другу, и нас повели обратно. Когда мы сходили с помоста, сращенный даже не пошевелился, но я был уверен, что если я оглянусь, то мой взгляд уткнется в его глаза, мерцающие сотнями огоньков.