Тем временем. Телевизор с человеческими лицами - Страница 8

Ведущий. Будущее – главное в наших взаимоотношениях с прошлым.

Рогинский. Вот именно. Вместе с памятью о Победе – память о цене Победы. С памятью о достижениях – память о цене великих строек. Цена, которую народ заплатил за то, что мы вот так здесь сидим сейчас и разговариваем. Только так, через человека…

Ведущий на секунду останавливает разговор и показывает зрителям фотографии людей, убитых в Бутово. Измученные и просветленные лица. Глаза, в которых вот-вот отразится смерть.

Рогинский. Только через человека мы можем придти к созданию единой памяти, тогда-то она и станет качественно другой.

Ведущий (благодарно и растроганно). Если не пропалывать историю, она зарастает… И вывод, который я для себя делаю из того, что услышал от вас: мы должны заслужить право на будущее причастностью к объемному прошлому. Цельному, противоречивому. Иначе оно не наше. Если мы его дистиллируем, если мы его просеиваем, если мы на кучки его разделяем, то это кучка, а не прошлое, это часть, а не целое. А мы – внутри целого, потому что русская история продолжается.

Занавес опускается, мешая Ведущему окончательно впасть в моралистический пафос.

Мы часто пользовались юбилеями как поводом для разговора по существу – об истории и дне сегодняшнем. В 2007-м исполнилось 20 лет со дня премьеры фильма Абуладзе «Покаяние»; фильма, который сгустил, сжал до символических образов общее ощущение: история идет на новый разворот, и прежде чем в него вписаться, необходимо восстановить свое сознание. «Покаяние» по-гречески – «метанойя», перемена ума, души, приведение внутреннего мира в порядок; состояние, противоположное «паранойе». Но что же такое – общественное покаяние?

В разговоре приняли участие Николай Сванидзе, историк, журналист – на канале «Россия» несколько лет подряд выходит его цикл «Исторические хроники», охватывающий по годам все русское ХХ столетие; Андрей Зубов, историк – только что под его редакцией завершена работа над трехтомной историей России ХХ века; Евгений Попов, писатель, один из основателей российского PEN-центра и один из авторов и составителей того самого альманаха «Метро2поль», который сильно подкузьмил советской власти; протоиерей Максим Козлов, настоятель храма Святой мученицы Татианы. А также немецкий политолог, представитель фонда Генриха Белля в России Йенс Зигерт.

На главный вопрос программы отец Максим отвечает просто: «В трезвом церковном понимании, покаяние в собственном смысле слова есть вещь безусловно индивидуальная. Таинство покаяния как одно из семи церковных таинств не подразумевает коллективности, как и всякое таинство, это встреча человека с Богом. И поэтому разговор об общенациональном покаянии, тем более призывы совершить его неким внешним актом на Красной площади или у экранов телевизоров, это абсолютная профанация церковного понимания». Оговорившись, впрочем, что можно и нужно стремиться к тому, чтобы народ, общество меняли свое внутреннее отношение к пройденному периоду истории, к тому, что за плечами.

Слово берет Николай Сванидзе.

Сванидзе. Общество не имеет возможности каяться перед Господом тайно. Так, чтоб знали только я и Господь. Общество – это совокупность граждан, и всякое покаяние или признание, – а я сейчас скажу, почему я употребляю именно это слово – может происходить только публично. А что такое покаяние для общества? Это признание фактов своей истории; признание как таковое: было. Признание не для других, а для самих себя. Каются ведь не только страшные грешники. Каяться должен каждый человек, который и не грешил так уж основательно. Но каждому живому человеку есть в чем каяться. И обществу тоже всегда есть в чем каяться, в чем признаваться. Что такое, скажем, покаяние Германии? Это признание того, что было при Гитлере. Покаяние России – это признание того, что было при Сталине. Германии было легче в чем-то, потому что она проиграла войну. От нее сама история потребовала покаяния. От России история объективно не потребовала никаких признаний, поэтому должна возникнуть внутренняя потребность в них, иначе мы будем раз за разом, упорно и победоносно наступать на одни и те же грабли. Поэтому надо просто сказать: это было.

Тут нет ничего унизительного. Это нужно для нас, для наших детей. А мы упорно повторяем: почему мы должны каяться перед поляками? Почему мы должны каяться перед прибалтами? Да пусть они на себя посмотрят! Но дело же не в этом. Да, им тоже есть в чем каяться, но нам-то, нам – надо посмотреть на самих себя. Вот наша страна, вот мы сами, вот наше будущее и будущее наших детей. Нам просто нужно сказать о себе правду. На мой взгляд, это и есть суть общественного покаяния.

Если говорить о тех авторитетных лидерах нации, которые могут позволить себе, скажем, призвать нацию к покаянию, то мы привыкли ориентироваться именно на интеллигентов. Статусных, не статусных… Между прочим, это глубокое заблуждение, что нация ориентируется именно на интеллигенцию. Нация никогда не ориентировалась на Рыбакова. Я позволю себе даже предположить, что нация и на Лихачева никогда не ориентировалась. И на Солженицына. Интеллигенция ориентировалась, и то не вся, а нация не ориентировалась. У нации – в силу исторических особенностей России – есть только один ориентир, на мой взгляд. Это власть. Причем именно центральная власть. И если власть призывает к чему-то, к покаянию ли или к забывчивости, вот на это нация ориентируется. Кстати, и статусная интеллигенция тоже завуалировано ориентируется на власть. В начале 1990-х годов авторитетен был Борис Николаевич Ельцин. Потом… (Ведущий. В конце 1980-х, в начале 1990-х.) Да. Потом его рейтинг стал снижаться, не в последнюю очередь по причине его огромной активности, которую нация тоже никогда не прощает, потому что там, где активность, там и ошибки. Где активность, там наживание врагов. Но он успел сориентировать страну на признание ошибок прошлого, а потом ситуация переменилась. И все пошло, как пошло.

В разговоре об общественном покаянии без ссылок на немецкий опыт не обходится. Свет, направленный на основных героев, гаснет; в центре экрана – немецкий эксперт, политолог Йенс Зигерт. Он говорит по-русски – о Германии.

Йенс Зигерт. Я тоже знаю русское слово «покаяние», хотя не уверен, точно ли понимаю его. Шестидесятилетний процесс покаяния, очень болезненный, не прямой, со многими отклонениями и метаниями, сегодня стал частью национальной гордости Германии. Звучит немножко громко, но я специально использовал такое слово, потому что есть некое ощущение у немцев, что они прошли этот путь, каким бы болезненным он ни был. И не только был, но и будет, потому что дискуссия не прекращается. Только в последние десять лет историческая наука выявила много новых фактов конкретной вины конкретных людей, которые убивали и унижали других людей. Ведь в дискуссии важно не только указать на общую вину или ответственность. Например, я родился в 1960-м году, в чем я виноват, в чем моя ответственность за гитлеризм? (Хотя, конечно, некую гражданскую и национальную ответственность я лично чувствую.) Но есть люди, которые конкретно делали что-то не так. И про это тоже нужно говорить. А если общество не договорилось о том, что для него значит прошлое сегодня, трудно идти вперед. Мы говорим про экономику, про социальные программы, а в реальности самое большое достижение Германии – что общество в целом прошло совместный долгий путь, осмысляя ужасный опыт. Это отличается от ситуации здесь, в России.

Затемнение. Свет вновь перемещается на русских участников дискуссии.

Слово берет Евгений Попов. Он вспоминает, как некогда пересылал в Красноярск «Архипелаг ГУЛАГ», и один из его знакомцев читал книгу в резиновых перчатках, чтобы не оставить отпечатков пальцев… «Казалось, что прочитают книгу и все наконец поймут, а большевики, как Зощенко писал, зарыдают от собственного хамства. Не произошло этого, понимаете? Вместо этого спорят о всякой ерунде; например о том, можно ли считать патриотом человека, который говорит «эта страна» вместо «наша страна»? Кстати, я вдруг вспомнил, где же я слышал вместе слова «эта» и «наша». Я однажды был в Красноярске, ехал в автобусе, и пьяный мужичок, когда мы проезжали мимо тюрьмы, с гордостью сказал: «Это наша тюрьма. Не ваша».