Театр «Современник» - Страница 11

М. Козаков — Каменев, А. Вознесенская — Инна

Декабристы

Полосатая, серая с черным, как будка времен николаевской империи, суконная рама, окаймляющая место действия. А над сценой парит и давит золотая царская корона... В этом символически очерченном и неподвижном пространстве стремительной чередой проходят события и годы — 1816, 1817, 1820, 1824, 1825, балы, пирушки, сходки, споры, апофеоз заговора, поражение, допросы и казематы Петропавловской крепости... Театр ведет спектакль не как развлечение, а как урок: спектакль без любовной интриги, почти без женских ролей, без юмористических дивертисментов... Пьеса Леонида Зорина названа трагедией. Это оправдано. И не только потому, что в зрительном зале ни смешка, ни улыбки, что трагичен конец — пять петель, свешивающихся над сценой, разгром, казнь... Трагично все — начиная с раздоров и споров в тайном обществе.

...Театр «Современник» был прав, когда романтическому ореолу предпочел более близкий ему и созвучный духу времени реалистический анализ, помогающий изобразить исторических героев, по известным словам Маркса и Энгельса, «суровыми рембрандтовскими красками, во всей своей жизненной правде»...

Едва войдя в атмосферу действия, мы выделяем для себя в пестрой сутолоке лиц — двух, за встречами, спорами, внутренним поединком которых будем теперь неотрывно следить до конца действия. Это — Пестель и Никита Муравьев...

В трилогии, поставленной «Современником», подкупает серьезное, уважительное отношение к истории: не как к преданию и книжной традиции, а как к сгустку мыслей и страданий людей, не безразличных нам сегодня...

В. Лакшин. «Посев и жатва». «Новый мир», 1968, № 9

О. Табаков — Рылеев

В. Сергачев — Никита Муравьев, И. Кваша — Пестель

Сцена из спектакля

М. Козаков – Николай I, Н. Каташова – императрица

О. Ефремов – Николай I

Сцена из спектакля

Народовольцы

Декабристы в муках и колебаниях решали вопрос о насилии, о кровопролитии... Теперь поборники идеи революции все надежды на победу связывают именно с удачей покушения на царя... Мало того, в совершении казни царя они видят высшее осуществление своего долга... Театр по праву увидел главный пафос спектакля в утверждении красоты Духовного облика его героев. Следя за перипетиями действия, мы отчетливо понимаем, какой ценой завоевали эти люди, эти рыцари идеи право на свое решение...

Действие спектакля необычно по построению. Его хроникальность весьма своеобразна. Близость к документально точному воспроизведению подлинных исторических событий сочетается с неожиданными смещениями, со свободным переходом от одного времени действия в другое, даже с наплывами, воссоздающими зримо то, что живет в воображении героя... В этом смысле особенно замечательна, например, сцена, в которой изображается «единение» верхов с народом. Разыгрываемая сцена воспринимается прежде всего как результат остросатирического отстранения... Стремясь к исторической правде, театр последовательно прочерчивал в «Декабристах» тему их отдаленности от народа. В «Народовольцах» она приобретает неизмеримо большую напряженность... Особенно замечательна и красноречива в раскрытии темы народа сцена казни первомартовцев!..

Через весь спектакль проходит сквозной мотив своего рода поединка двух непримиримо враждебных сил, олицетворенных Желябовым и прокурором Муравьевым. Интересный и трудный для исполнения замысел с замечательной убедительностью реализован в спектакле О. Ефремовым (Желябов) и Г. Фроловым (Муравьев).

...Кроме Желябова надо выделить и по месту, занимаемому в развитии действия, и по богатству и тонкости прорисовки Софью Перовскую — А. Покровскую.

Б. Ростоцкий. «Трилогия о революционном подвиге». «Театральная жизнь», 1968, № 23

Сцена из спектакля

А. Покровская — Софья Перовская

О. Ефремов — А. Желябов

Е. Евстигнеев — Александр II, В. Никулин — Гольденберг, Л. Толмачева — Вера Фигнер

Г. Фролов — Муравьев

Сцена из спектакля

Н. Каташова – нищенка, О. Табаков - крестьянин

Большевики

Ответственность вождей революции перед народом, партией и перед собственными нравственными убеждениями — главная тема драмы Михаила Шатрова.

У Евстигнеева есть два замечательных момента в роли. Когда народные комиссары прерывают заседание, чтобы разъехаться на рабочие митинги, Загорский (Олег Табаков) протягивает безоружному комиссару просвещения свой револьвер. Надо видеть, как берет его в руки Евстигнеев, как по-профессорски запихивает опасную игрушку в портфель, не найдя ей другого, более достойного места! Свердлов ставит на поименное голосование декрет о красном терроре. Первое слово за Луначарским. Евстигнеев великолепно играет паузу: ему нелегко принять такое решение. Рука Луначарского медленно, вяло идет вверх и, достигнув какой-то точки, вдруг обретает жесткость линий. Выбор сделан. Для Луначарского — Евстигнеева вынужденный террор — еще и личная драма, которую надо преодолеть.

Ленина нет на сцене, он лежит без сознания рядом с комнатой Совнаркома. «Как бы поступил Ленин?» — вот ведущий мотив осиротевшего Совнаркома, более других воплощенный в Свердлове — Кваше.

Мысль и сердце Ленина бьются в строчках неотправленных телеграмм, которые, сдерживая слезы, диктует молоденькая секретарша (арт. А. Покровская). Эти поразительные документы властно врываются в совнаркомовское обсуждение, дают ему точный классовый и одновременно глубоко человечный настрой. Как это важно — вдруг вырваться из удобных современных кресел и вместе со всем зрительным залом, вместе с членами ленинского Совнаркома и ВЦИКа петь «Интернационал» в финале спектакля «Большевики»! Только вера и глубокое понимание происходящего способны объединить многих разных людей в таком единодушном настроении...