Те, с которыми я Вячеслав Тихонов - Страница 2

Дело было в Пенькове

Следующая картина «На семи ветрах» тоже на меня произвела огромное впечатление за счет того, что в ней снимался Тихонов. Хотя я понимаю, что это не так, что уже с этого момента все самое замечательное, что делал Тихонов в кино, было накрепко связано с именем Станислава Иосифовича Ростоцкого, накрепко связано. И, допустим, такой великий режиссер, как Андрей Тарковский, терпеть не мог эту картину. Он считал (даже когда писал потом об «Ивановом детстве») и говорил: «Более фальшивого, так сказать, фильма с фальшивой образностью я не видел» – и приводил пример: «Там, вот, значит, госпиталь стоит. В госпитале, там, Лариса Лужина лечит, так сказать, раненого Тихонова. А потом немцы наступают, стреляют из пушек, одна стена обваливается, и там идут прямо внутрь госпиталя немецкие танки. Какая фальшь, какая фальшь!» Ну да, с точки зрения Андрея Арсеньевича, действительно фальшь, потому что он внутренне ценил, понимал и принимал другую образную систему. Но существует же так называемая русская наивная живопись, волшебная страница русской живописи, когда сверхсложность жизни сводится к очень простым, практически наивным понятиям, где добро и зло начинают существовать так, как будто они незыблемо даны нам в этих ясных, простых и понятных образах от Господа Бога, один раз и на всю жизнь. И вот эта наивность верности, наивность любви, наивность вот таких бескомпромиссно нежных отношений друг к другу, которые, кстати, и помогли нам выиграть войну. А уж кто вообще, как не Ростоцкий, знал, что давало жить человеку на войне, что давало ему надежду победить и выжить. Ростоцкий знал это превосходно. А Тихонов вот эту наивнейшую, казалось бы, на наш уже полуциничный взгляд, на наш, так сказать, вообще взгляд… ладно, любовь-морковь, Господи спаси. Да? Вот Тихонов во все это дело не просто поверил, – было видно, что он из тех, он из тех… И может быть, самым таким огромным откровением у Тихонова в этой картине, – во всяком случае, которое сражало опять-таки вот всех зрителей, от Тихого океана до Балтийского моря, – все были напрочь сражены тем, когда Тихонов там пел.

Дело было в Пенькове  

Тихонов закончил мастерскую Сергея Аполлинариевича Герасимова, великого русского педагога, особенно грандиозного в своей режиссуре, в его глубочайшем и тончайшем понимании актера. Тихонов каким-то образом вот эту герасимовскую школу абсолютной правдивости актерского существования в мире, не только усвоил, он ее так поразительно сохранил. И когда второй великий выпускник герасимовской мастерской Сергей Федорович Бондарчук, причем нужно сказать, что они не были любимчиками Сергея Аполлинариевича Герасимова, просто как-то он их видел слегка даже боковым зрением все время. И вот потом они из бокового зрения как-то перемещались в центр его интересов. И я бы не сказал, что это доставляло ему такую уж огромную радость, потому что Герасимов, как всякий большой художник, был ревнив и амбициозен. И я сомневаюсь, что он так уж торжествовал по поводу того, что Сергей Федорович Бондарчук – не лучший его ученик – вдруг снимает эту грандиозную, которая поразила воображение людей всего мира, киноэпопею «Война и мир», где роль князя Андрея играет Вячеслав Тихонов. Сложнейшую, противоречивейшую роль, поскольку более противоречивого честного знатока человеческой души, чем Лев Николаевич Толстой, наверное, и не было в русской культуре человека. А из противоречивейших людей, о которых говорил Толстой, может быть, одним из самых противоречивых, из самых сложных персонажей был князь Андрей Болконский.

И я знаю, какие вообще муки испытывал Сергей Федорович Бондарчук, когда он искал исполнителя на роль Болконского. И самым главным претендентом был Иннокентий Михайлович Смоктуновский, который так и не сыграл эти две грандиозные толстовские роли: Каренина он не мог сыграть по здоровью (у него начинался туберкулез глаз), ему запретили сниматься в кино, и князя Андрея. Конечно, с одной стороны, я – ну огромнейший такой фанат Иннокентия Михайловича Смоктуновского, но, с другой стороны, я понимаю, как точно поступил Бондарчук, когда взял своего товарища по институту Вячеслава Васильевича Тихонова для исполнения роли князя Андрея. Он очень мучился, Вячеслав Васильевич, очень мучился, когда его утвердили на эту просто, конечно, фантастическую роль. Он страшно переживал по поводу того, сможет ли он с его естественным, простым, настоящим отношением к белому свету, за которое его знали и любили все зрители, сыграть вот эту противоречивейшую фигуру. Ему было необыкновенно трудно, ему было страшно трудно… Но тем не менее в нем жил какой-то, как ни странно, дух студенческого товарищества. Я потом уже знал Вячеслава Васильевича довольно хорошо как самого знаменитого человека в России… Я его знал. И он мог быть очень разборчивым. Он мог очень деликатно, но при этом твердо отказаться от чего угодно. Он не мог отказаться только от одного: когда ребята, с которыми он учился, ему что-нибудь предлагали. Иногда он сомневался, но выбор всегда был в пользу студенческого братства, вгиковского братства. И в общем-то он начал играть князя Андрея в силу вгиковского студенческого братства, в силу абсолютной веры в то, что его приятели по школьной скамье, в данном случае Сергей Федорович Бондарчук, его не подведут. И Сергей Федорович Бондарчук был в невероятно трудных душевных обстоятельствах тогда, когда он снимал «Войну и мир». Он был тем человеком, который вынужден был каждый день контролировать все и отсекать все, что могло нанести вред картине, вред Толстому. Вот это чувство у него было всегда железным. Все, что вредно Толстому, – все нельзя делать. И он ни разу не изменил своему нежному и серьезнейшему отношению к этому восхитительному персонажу.

Война и мир

И конечно, есть куски в «Войне и мире», грандиозно сыгранные Тихоновым и грандиозно поставленные Бондарчуком, которые абсолютно достойны того, что думал и писал когда-то сам Лев Николаевич Толстой. Это, может быть, самое главное и самое настоящее, что произошло в этой грандиозной, совершенно грандиозной работе.

Потом была немыслимая, невиданная, нечеловеческая слава. Я как раз познакомился с Вячеславом Васильевичем вот в этот момент его, так сказать, какого-то… Вы знаете, такой славы сейчас нет ни у одного актера. Нет, ни Гоша Куценко, ни Сережа Безруков… Я не знаю, кого еще назвать. Они даже не представляют. Они вообще даже не представляют этого, как вам сказать… Это были не фанаты, это было подлинное, настоящее народное обожание Тихонова. К Тихонову было ужасно родственное отношение, отношение, как к себе самому. Даже не к себе самому – как к любимому члену собственной семьи. То есть это не было: «ох, как он поет, ну как он давал, чика-пака-па-ка-та-чи-ка». Ничего он не давал: ни «чика», ни «пака» – ничего, так сказать, не выводил людей из обычного, так сказать, привычного им способа жизни в этой стране, в этой бедной, всегда бедной стране, в этой всегда несчастной стране. Но тем не менее, играя князя Андрея, он сыграл одного из нас всех, одного из нас всех, которого все в какой-то момент исторической судьбы родины называли князь Андрей.

Война и мир

Война и мир

Поэтому, когда князь Андрей появлялся на улице, творилось нечто немыслимое. Просто улицы вставали. Вставали автомобили. Слава богу, раньше не было этих «чик-чирик, чик-чирик». «Можно мне с вами сфотографироваться?» – «Можно!» – «А нельзя, так я тебе сейчас этим аппаратом глаз вышибу». Ничего этого не было. Они просто вставали и автографов не просили, ничего. Открывали вот так вот дверцы своих несовершенных советских автомобилей и открыв рот смотрели… Он особенно по улицам не ходил, Тихонов, он знал все это ощущение. Единственное, чего никто не хотел понять, – это сложности его душевной жизни, когда его вот так сканирует огромнейший народ ежесекундно. Это же нужно понять, что происходило с душой этого нормального, обыкновенного, хорошего человека. Но вот он когда куда-то проходил, все тут же останавливались и открыв рот смотрели, потому что они видели, как по улице идет он в образе князя Андрея.