Те, которые - Страница 2

Договор оказался в полной негодности.

«Пацаны» перестали корчить из себя старых школьных приятелей. Первый заорал:

– Га-а-адство!

Второй вытащил из внутреннего кармана кастет.

Верка заголосила. Я покаянно оттирал договор, невнятно мыча.

– Хрен с ним, – процедил первый «пацан», и второй с некоторым разочарованием убрал кастет в карман. – Завтра придем. И не дай бог!

Гости ушли, не попрощавшись.

Осталось выпроводить и некоторых из хозяев.

– Вера, – сказал я и внутренне содрогнулся от этого голоса, – сбегай до магазина.

– Так денег нет, миленький! – Верка вытащила из-за батареи темную тряпку и принялась отчищать мою одежду, хотя тряпка от одежды по цвету не отличалась.

– Так найди! – рявкнул я.

Чужая память похвалила меня. Именно так и надо было поступать с этой бестолочью. Верка вжала голову в плечи и выскочила за дверь. Я попытался захлопнуть за ней замок, но затея провалилась из-за отсутствия последнего. Пришлось выламывать рейку из шкафа и подпирать дверь, благо открывалась она внутрь.

Затем я попытался принять душ. Это удалось осуществить не сразу. Для начала я потратил часа два на чистку ванны и заодно – на приведение в рабочее состояние унитаза. Верка уже успела вернуться, ломилась в двери, чем-то призывно булькала и что-то причитала. Я не реагировал.

Еще какое-то время ушло на поиски мыла и свежего белья. Мыло нашел. Белье – нет. Пришлось начать со стирки. И только после того как относительно чистая одежда была развешена по батареям, я получил химически чистое наслаждение в виде душа.

Сразу стало легче. Удалось даже придумать что-то вроде плана.

Проще всего оказалось избавиться от парней с договором. Я решил его все-таки сначала прочитать, а потом выбросить. Документ оказался очень интересным. Я очень кстати всего три… нет, четыре жизни назад занимался юриспруденцией. Так вот, в этом договоре не хватало только пункта «Все описанное здесь подпадает под действие статьи УК РФ 159 “Мошенничество”». Сразу становилось понятно, что «пацаны» – ребята недалекие. Скорее всего, кустари-одиночки с кастетом.

Поэтому назавтра я их встретил радушно и сразу позвал в комнату. «Пацаны» откровенно удивились моему трезвому и почти опрятному виду, но перспектива наконец закончить эту бодягу заставила их забыть об осторожности. Они пошли со мной, вручили свежий экземпляр договора и даже оказались настолько любезны, что пояснили вслух некоторые непонятные для меня моменты.

Я вежливо поблагодарил их, но на требование «подписать по-бырому» достал работающий диктофон. Пресекая естественное желание «пацанов» расхерачить пишущее устройство о мою голову, с кухни появился участковый в компании с понятыми. Он слегка надавил, я чуть-чуть добавил – и «пацаны» поплыли. Если бы они оказались тертыми парнями, то хладнокровно послали бы всех в совершенно определенное место, потому что, честно говоря, все эти диктофоны и понятые с точки зрения суда – глупость и провокация. Но «пацаны», судя по всему, впервые встретили отпор, да еще и с привлечением правоохранительных органов. Они тут же, на подоконнике, настрочили признательные показания.

Когда наряд уводил «пацанов», участковый даже пожал мне руку:

– Спасибо, Петрович. Я уж думал, ты только чернила бухать умеешь.

И тут же добавил поперек собственной логики:

– Может, тебе мерзавчика проставить? За помощь в повышении раскрываемости?

От мерзавчика я твердо отказался. Участковый, по-моему, огорчился и ушел, недоверчиво на меня поглядывая.

Следующая проблема – избавиться от Верки – оказалась более сложной. Верка не обладала интеллектом Марии Кюри (и даже внешне ей проигрывала), зато хватку имела такую, что любая анаконда лопнула бы от зависти. Слава богу, в первый же день удалось найти в шкафу и установить дверной замок, иначе она проникла бы в мое жилище и окопалась бы в нем, зарывшись в бетон перекрытия.

Я ей грозил, просил, убеждал, даже слегка побил. Верка все терпела, со всем соглашалась, иногда плакала, но от двери квартиры старалась не отходить. Перед операцией по захвату «пацанов» я упросил участкового подержать ее в «обезьяннике», но он, собака неблагодарная, немедленно выпустил Верку, как только операция была завершена.

Тогда я просто перестал Верку замечать. Если пыталась проникнуть в жилище, молча отпихивал. Хватала за рукав – вырывался, глядя в стену, и уходил. Мне было жалко ее, честное слово, но сейчас было не до личной жизни.

В конце концов она это поняла, напоследок устроила показательный скандал, чтобы все соседи слышали, какой я импотент и выродок, и ушла.

Теперь можно было спокойно заняться третьей, главной, темой для размышлений – а дальше что?

Я бродил по квартире, механически собирал мусор и складывал его в центре комнаты на куске обоев, а попутно думал.

Бросить и это тело, надеясь, что в следующий раз повезет больше? Это, конечно, выход. Но неожиданно во мне взыграло ретивое. Что я прыгаю, как кузнечик? У меня есть мозги… Ну ладно, мозги у меня основательно отравленные бормотухой, но огромадный опыт дает кое-какие преимущества. В конце концов, это интересно – вывести в дамки шашку с первой линии доски. Строго говоря, моя шашка даже на доске не значится, валяется где-то за ее пределами.

Куча мусора в центре комнаты росла, зато вокруг нее понемногу образовывалось пригодное для жизни пространство. И от этого становилось легче на душе.

Когда я волок мусор к помойке, решение почти созрело. Я собирался доказать миру, что совсем пропащих людей не бывает. Оставалось только придумать, как именно моя шашка пройдет мимо всех других – своих и чужих – и окажется на последней горизонтали, чтобы перевернуться и продемонстрировать всем свою внутреннюю сущность.

Контейнер был совершенно полон, мне пришлось потрудиться, чтобы новая порция удержалась на макушке мусорного Эвереста. Это удалось, что я счел отличным предзнаменованием. Отошел на пару шагов и полюбовался. В этом была своя прелесть: жесткое зеленое основание контейнера ограничивало нижнюю часть айсберга отбросов, зато верхняя часть рвалась наружу, как отряд бунтарей. Пластик бутылок и жесть банок торчали турелями орудий. Обрывки ткани и пакетов напоминали боевые знамена в руках аквилиферов, ведущих за собой отряды. Обломки досок и проволока смахивали на разрушенные линии укреплений.

«О! – обрадовался я. – Да я художник! Отличная функция тела!»

«Функцией тела» я зову талант, который хранится в оболочке. Есть руки, которые созданы для рисования, уши, обеспечивающие идеальный музыкальный слух, ноги, приспособленные для долгого изнурительного бега. Ну и мозги, конечно. Мозг прирожденного карманника и мозг интуитивного психолога устроены и работают по-разному. Все это и есть «функция тела».

Самое забавное, что хозяева оболочек часто и понятия не имеют, для чего предназначены их руки, ноги, уши, а главное – мозги. Не умеют прислушаться к себе, больше доверяют чужому мнению или собственной лени. А я умею. Научился за многие годы.

И эти годы дали понять, что ярко выраженная «функция тела» – вещь редкая. На сей раз мне повезло. Мой алкаш имел глаза Рембрандта. Обнаружились у него (теперь у меня) в комплекте и воображение Дали, и упорство Гогена, и рука Саврасова. Саврасов, кстати, – близкая аналогия. Он, говорят, своих «Грачей» за поллитру воспроизводил неоднократно.

Домой я возвращался в неплохом настроении.

И его не замедлили испортить.

У входа в квартиру ждал участковый. Вид у него был виноватый.

– Привет, Петрович! – сказал он и сунул мне в руки листик.

Я пробежал ее глазами Рембрандта. Это было судебное предписание. За неуплату отключить все, что отключается. Воображение Дали тут же нарисовало апокалипсическую картину пещерного существования. Однако упорство Гогена потребовало не сдаваться.

– А сделать что-то можно? – спросил я как можно жалобнее.