Таящийся ужас 2 - Страница 94

Полагаю, что мы так и стояли бы там вплоть до сегодняшнего дня, не сделай, я движения по направлению к выходу. При первых же моих словах она очнулась от транса — по крайней мере отчасти, пробормотала что-то на хинди, обращаясь к богине, после чего неохотно повела меня наружу.

— Как она прекрасна, — сквозь зубы тихо произнесла женщина, даже не глядя на меня. Даже ее голос сейчас звучал как-то отрешенно, словно она говорила сама с собой. — И как могущественна.

— Хотя это и выражается в довольно странной форме, — не удержался я.

Лицо Кали хранило все то же странное, отрешенное — а может, божественное? — выражение.

— А сейчас мы посмотрим процедуру жертвоприношения, — сказала она.

Произнеся эти слова, она словно забыла про мое существование и пошла через территорию храма к окружавшей его стене. Я шел следом и думал о том, что сама она, вероятно, приходит сюда ежедневно, независимо от того, есть у нее турист, которого надо сопровождать, или нет.

В тот момент я искренне считал, что мой интерес к процедуре ритуального заклания козла носит сугубо интеллектуальный, но отнюдь не эмоциональный характер, и уж, конечно, в нем не было даже намека на патологическое, болезненное влечение — разве что меня охватил тот же интерес, который толкает массу людей к месту автомобильной катастрофы. Но получилось так, что даже сейчас, спустя несколько недель, тот же кошмар продолжает изводить меня. Как ни странно, но из всех достопримечательностей Калькутты, которые я мог в то утро осмотреть в обществе Кали, я выбрал именно жертвенное убийство пяти козлов, совершенное во имя богини.

Из расположенного неподалеку небольшого загона привели пятерых молодых, отчаянно блеющих и вращающих от страха глазами животных, которые шли друг за другом. На мужчине, который привел их, была забрызганная кровью одежда; даже его небритое лицо хранило на себе следы алых пятен, напомнивших мне о пурпурных отпечатках бетеля, оставленных на калькуттских улицах любителями жевать этот орех. Козлов придерживали специально предназначенные для этого священнослужители. В то солнечное утро я увидел, как животных одного за другим расположили в особых деревянных загончиках — по одному в каждом, так что наружу торчали лишь их головы, которым предназначалось вскоре пасть под ударами кинжала или сабли. Ноги животных были туго связаны. Священнослужители начали читать каждому из них молитвы на хинди.

Взмах кинжала — и голова животного падает на землю, вырывается фонтан крови. Наклонившись, палач поднял ее и поднес к маленьким медным чашам, позволяя крови стечь в каждую из них. Люди, освящавшие животное, выдвинулись вперед, окунули кончики пальцев в чаши с кровью, нанесли себе на лоб красные кружочки и снова принялись читать молитвы — теперь уже над мертвым телом. После этого козлиную тушу подвесили на крюк на стену храма и освежевали, а мясо роздали прихожанам.

— Пищу в Индии никогда не выбрасывают, — пояснила мне Кали.

Над территорией двора кружили полчища мух; каждые несколько секунд откуда-то появлялись собаки, жадно слизывавшие с земли остатки крови. Прежде чем приступать к очередному жертвоприношению, палач старательно отгонял собак прочь.

Зрелище одновременно зачаровало меня и вызвало отвращение. Однако мои чувства не шли ни в какое сравнение с тем, что переживала Кали. Выражение ее лица, напряженность ее фигуры во время всей процедуры жертвоприношения свидетельствовали о полной отрешенности, погруженности в происходящее. Мне показалось, что она всем телом подалась в сторону места, где происходило это кровавое действо. При этом она не была лишь пассивной наблюдательницей, нет, она буквально слилась с происходящим, была поглощена им. Создавалось впечатление, что именно она была палачом, осуществлявшим жертвоприношение, хотя позже я понял, что она скорее напоминала другую Кали — богиню, во имя которой все это совершалось.

Словно она сама принимала все эти освященные кровью подношения. Если бы только я мог в тот момент осознать все это! Если бы я хоть наполовину смог тогда все это понять! Если бы хоть заподозрил что-то…

И снова я был первым, кто подал знак, что пора уходить.

Девушка молчала, пока мы шли от храма по тротуару и высматривали пустое такси. Двигалась она очень плавно, грациозно, ее сари едва колыхалось, взгляд сияющих глаз был абсолютно пустым, а выражение лица наводило на мысль о том, что она словно пребывает во сне.

— Вы почувствовали отвращение? — наконец спросила она.

— Пожалуй. Немного. Но в большей степени я был поражен происходившим.

Как и полагалось воспитанному туристу, оказавшемуся в чужой стране, я во многом постарался скрыть охватившее меня омерзение при виде совершаемого убийства. Как показали дальнейшие события, в моих словах было больше правды, чем мне самому казалось.

— В самом деле? А обычно иностранцев все это шокирует.

— Я — особый иностранец, — с улыбкой проговорил я.

При этих моих словах, выразивших кажущееся удовлетворение от увиденного, она сделала нечто такое, что мне никогда не забыть. Она прикоснулась ко мне. Это было совсем легкое прикосновение к запястью, быстрое, нежное скольжение кончиков пальцев: снова та же связь, то же чувство, которое я испытал в самом начале нашей встречи. Но, взглянув на нее, я понял, что она хотела сказать этим жестом: что мы с ней — прости меня, Господи, — похожи друг на друга.

Легкая улыбка, тронула ее губы.

— В старину, — произнесла она, — богине Кали приносили в жертву не козлов, а людей.

Я кивнул и почувствовал, что она ждет от меня чего-то большего — чтобы я осудил жертвоприношение людей? Я продолжал молчать, а когда снова взглянул на нее, заметил, что улыбка ее стала шире и в глазах появилось выражение голода. Глаза ее, как если бы она в действительности была всемогущей богиней, готовы были проглотить меня.

И — о Боже праведный, прости меня! — я действительно хотел, чтобы это произошло.

— Я рада… что вы это почувствовали, — пробормотала она. — Очень рада.

Мы продолжали идти молча. Однажды ее бедро скользнуло по моему — мне показалось, словно что-то обожгло мне душу.

— Я бы хотела, чтобы вы увидели другую Кали, — сказала она, когда мимо нас проезжало такси, но она даже не сделала попытки остановить его. — Ведь меня тоже так зовут.

— Кали?

Она кивнула.

— Я взяла себе это имя в честь богини, — девушка улыбнулась, совсем мягко. — Я же сказала вам, что богиня очень любила людей, а точнее, мужчин. Эта Кали тоже их любит.

— Не хотели бы вы зайти ко мне домой? — спросила она после некоторой паузы.

Даже сейчас у меня нет уверенности в том, действительно ли я услышал козлиное блеяние, когда вошел в комнату Кали, или это был плод моего воображения, остаток воспоминания о голосах обреченных животных в храме. Как бы то ни было, после того как мы вышли из такси и очутились в невероятно грязных, поистине нищенских трущобах (улицы там чем-то напоминали канализационные трубы), она повела меня по переулку, настолько узкому, что, когда навстречу нам вышла священная корова, мы были вынуждены снова вернуться назад, чтобы пропустить это громоздкое животное. Кали жила в маленькой комнатушке, располагавшейся под неким нагромождением деревянных некрашенных построек, на первый взгляд сколоченных каким-то пьяным плотником. В комнате не было ни одного окна, а из обстановки в ней находилось лишь самое необходимое: продавленная кушетка, диван на деревянных ножках, несколько стульев, стол, поцарапанная тумбочка и лампа, которую девушка зажгла при входе. Часть комнаты оставалась скрытой за занавеской.

— Пожалуйста, садитесь, — предложила она. — Я принесу вам попить.

Она вышла в дверь и буквально тут же вернулась, держа в руках стакан с чуть теплой темной жидкостью. За какое-то мгновение до этого я снова, но на сей раз отчетливо, расслышал блеяние козла. Создавалось впечатление, что животное находится где-то совсем рядом, хотя с учетом обстановки вполне могло быть так, что оно принадлежало соседу. Признаюсь, этот звук обеспокоил меня, поскольку напомнил мне кровавую процедуру в храме.