Таящийся ужас 2 - Страница 46

Она остановилась на перекрестке у подножия холма и огляделась — никого. Напротив нее начиналась аллея, проходящая позади домов, пересекающая проезд, в котором располагался ее дом номер 16 по Десмонд-стрит. Однако примерно середина аллеи была погружена в черную тень, так что она предпочла свернуть налево и добраться до дома кружным путем. Рядом с аллеей располагался магазин пластинок и, проходя мимо, она посмотрела на витрину. Неожиданно ее внимание привлекло что-то в глубине витрины. Это была картинка, освещенная непонятным образом и изображающая сидящего на вершине холма человека. Интересно, что это за пластинка? Но вот, картинка словно ожила: кресло-коляска двинулась вниз по холму, сидевший в ней человек, поднял руки, и от них потянулись ленты развевающихся во все стороны рваных бинтов. Скрип колес за спиной Вив явно приблизился.

Девушка с воплем повернула за угол на Десмонд-стрит, одновременно расстегивая на ходу сумочку в поисках ключей. В нескольких комнатах на верхних этажах горел свет, луч света падал и из гаража, который располагался чуть дальше входной двери. Но она не успела достичь этого спасительного источника свободы от мрака, потому что опять услышала этот звук — теперь уже прямо перед собой.

Она бросилась к входной двери, с силой прикусив пальцы, чтобы не закричать. Если бы у нее хватило смелости нажать кнопку звонка! Но даже если кто-то и спустится, то что она ему скажет? Она не уверена, что в доме еще кто-то не спит. Она дрожала, отчаянно стремясь достичь убежища. А поскрипывание за спиной все продолжалось, но, как ей показалось, больше не приближалось. В гараж заехала машина, из офиса вышел какой-то человек. Вив хотела позвать на помощь, но слова словно застряли в горле; вместо этого она бросилась на свет — прямо навстречу источнику скрипящего звука: оказалось, что он исходит из гаража, точнее, от висящей над ним таблички с надписью: «ОТКРЫТО — ЗАКРЫТО», слабо покачивающейся на металлическом стержне.

Шеи Вив коснулось чье-то дыхание. Она в ужасе обернулась. На улице никого не было — только легкий ветерок гулял между домами. Она почувствовала приближение новой угрозы, но уже с другой стороны, плечом толкнула дверь и буквально ввалилась в холл. Внутри было темно и тихо. Открытая дверь поджидала запоздавших жильцов. Она стала шарить рукой по стене в поисках выключателя. Из гаража выехала машина и, метнув лучи своих фар на стеклянную дверь, высветила пустой холл. Не успели еще лучи света сдвинуться с места, как Вив была на своем этаже.

Квартира располагалась справа по коридору, в торце которого за окном покачивалась ветка дерева. Дрожащими пальцами Вив вынула ключи, не отводя глаз от окна. Были ли пересекавшие его полоски лишь частями оконной рамы — или там появилась дополнительная деталь, так похожая на ручку кресла-коляски? И был ли черный предмет, смутные очертания которого перемещались за окном, всего лишь стволом дерева или же это было что-то еще? И потом, откуда этот странный запах мази?

Она стала тыкать ключом в замочную скважину, — не замечая, что держит его вверх ногами, в сердцах дернула, сорвала с цепочки и уронила. Готовая разрыдаться. Вив наклонилась и начала на ощупь искать его. По полу скользнула тень — возможно, ее собственная. Она застыла на месте, не находя в себе сил оглянуться, затем в последнем пароксизме паники выпрямилась, нащупала замочную скважину, распахнула и с силой захлопнула за собой дверь.

Ей стоило немалой смелости включить свет; однако, когда она все же сделала, это, первое, что бросилось ей в глаза, были платья Мэвис, в беспорядке разбросанные по кровати. «О, эта сука! Оставила ее одну после того как пообещала, что не отойдет ни на шаг! Ну что ж, это была ее квартира и ей одной решать, кого сюда впускать — это относилось и к креслам-коляскам тоже». Из груди Вив послышалось несколько истеричное хихиканье. Ну, она еще Мэвис покажет! Она заперла дверь на замок и накинула цепочку. Разумеется ночью Мэвис не придет, но когда все же объявится, ей придется молить Вив, чтобы та впустила ее. А сейчас она собиралась лечь в постель и гори все синим пламенем; это ее квартира, и она полностью взяла себя в руки.

Она стянула свитер, сняла юбку, чулки, бросила все на стул у двери: она слишком разгорячилась и замоталась, чтобы делать что-то еще. Даже простыни показались ей сейчас слишком обременительными. Она открыла окно, — вдохнула свежий ночной воздух, чтобы хоть немного прочистить ноздри от густой вони, которая, казалось, пропитала всю комнату, затем, не снимая лифчика, залезла в постель, нащупав кончиком пальца ноги одно из платьев Мэвис. «Неряшливая сука — она что, надеется, будто я за нее стану распаковывать вещи? Пусть завтра же отодвигает свою кровать».

Вив лежала, позевывая, потом протянула одну руку над головой, чтобы нащупать шнурок ночника и окунуться уже в свою собственную, домашнюю темноту. Резко двинув ногой в сторону, она скинула с кровати ненавистное платье Мэвис. Дернула за шнур, услышав характерный щелчок, — веревочка выскользнула из пальцев. Нахлынула темнота. Платье Мэвис соскользнуло на пол, но, когда зашевелились и другие платья, которым вроде бы полагалось лежать спокойно, Вив в последнюю долю секунды света успела заметить, что на том месте, где только что лежал наряд Мэвис, показалась медленно двигающаяся полоска грязного бинта.

Она лежала в постели, окутанная приятной, успокаивающей темнотой; губы ее были чуть растянуты в улыбке, которая была сейчас тем единственным, во что воплотились ее глубокое удовлетворение и безмерное облегчение. Наконец-то похороны позади. А ведь никто так и не удивился, что мальчик вдруг свалился в воду, никому и в голову не пришло, что она могла спасти пасынка, возникни у нее подобное желание. «О, бедная миссис Фавел, какое это для нее потрясение!» — даже сейчас, находясь в объятиях сомкнувшейся вокруг нее тьмы, ей слышались эти голоса, смутные и такие далекие. Но теперь она не испытывала даже намека на угрызения совести, охватившие ее в тот миг, когда ребенок в последний раз исчез под водой, а сама она, тоже порядком вымотанная, выбралась на берег. Перестала она думать и о том, как вообще отважилась совершить такое, ей даже удалось убедить себя в том, что она ничего не знала про эту яму на дне, какая она глубокая и какое там сильное течение.

Из соседней комнаты доносились шаги мужа. Он тоже ни о чем не догадывался. «Теперь у меня осталась только ты», — сказал он тогда. Его внезапно покрывшееся морщинами лицо выражало безмерную скорбь. В первые дни ей было особенно тяжело, однако когда тело Джимми наконец опустили в могилу, вместе с ним исчезли и мучившие ее остатки сомнений и терзаний.

Если оценивать вещи трезво, трудно было представить, как у нее вообще хватило сил решиться на такой шаг. Сам по себе ее поступок носил явно импульсивный характер, но раздражение и ненависть, которые вызывали в ней его поразительное сходство с родной матерью, подстегивали ее. И еще этот метроном! Десятилетнему ребенку пора бы уже перестать забавляться подобными игрушками. Если бы он хотя бы играл на рояле, метроном был бы необходим ему для контроля темпа, то это было бы понятно. А так просто — нет, нет, это было уже слишком!

Она была просто не в силах больше выносить этот звук. А потом, когда она тайком спрятала метроном, как же он ее изводил постоянным Напеванием того дурацкого мотивчика, который диктор утренней детской программы, передаваемой по пятницам, преподнес в качестве объяснения шутливого названия «Симфония метронома», данного кем-то бетховенской «Восьмой»! До сих пор в уголках ее памяти звенели эти идиотские, абсурдные, лишенные всякого смысла словечки, адресованные Бетховеном изобретателю метронома: