Таверна «Ямайка» - Страница 7

— Да, дядя.

— Очень хорошо. А теперь убирайся, и если ты задашь мне хоть один вопрос, я тебе переломаю кости.

Она вышла из кухни, налетела на что-то в передней и стала наугад пробираться в свою комнату, не зная, куда идти, но внезапно увидела лестницу; затем пробралась кое-как по неосвещенному коридору мимо двух дверей по разные стороны прохода. «Наверное, комнаты для приезжих, — подумала Мэри, — они ждут гостей, которые здесь теперь не бывают, никто не ищет приюта под крышей «Ямайки». Тут она натолкнулась еще на одну дверь, повернула ручку и увидала при слабом свете огарка свечи, что это и есть ее комната, потому что там на полу стоял ее чемодан.

Стены были грубыми и не оклеенными, дощатый пол не застелен. Какой-то перевернутый ящик служил туалетным столиком, на нем стояло треснутое зеркало. Не увидела Мэри ни кувшина с водой, ни умывальника и с грустью подумала, что ей придется умываться в кухне. Кровать заскрипела, когда она присела на нее, а два тонких одеяла были сырыми насквозь. Мэри решила, что не будет сегодня раздеваться, а приляжет в дорожной одежде, хотя платье ее было в пыли, или закутается в плащ. Она подошла к окну и выглянула. Ветер стих, но дождь все еще продолжался, — колючий моросящий дождь, стекавший грязными струйками по стеклу.

Из дальнего конца двора донесся какой-то шум, затем послышался странный стон, напоминавший рев раненного зверя. В темноте ничего нельзя было разглядеть, но ей показалось, что она видит очертания человеческой фигуры, мерно раскачивающейся из стороны в сторону. Девушка была под впечатлением рассказа Джоза, и ей почудилось, что это виселица, а на ней висит мертвое тело. И только спустя какое-то время, когда она постаралась успокоить свое воспаленное воображение, Мэри поняла, что это был столб с вывеской таверны, которую, видимо, расшатало ветром, и теперь она раскачивалась при малейшем дуновении. Это была простая стертая вывеска, видно было, что она видала лучшие времена, но ее белые буквы потускнели и стали серыми от пыли, а вывеска продолжала извещать всем: таверна «Ямайка».

Мэри закрыла ставни и забралась на кровать. Зубы ее стучали от холода, ноги и руки онемели. Она долго сидела скрючившись, не в силах заснуть, охваченная отчаянием, и спрашивала себя: можно ли как-нибудь вырваться из этого дома и добраться до Бодмина. Хватит ли у нее сил, чтобы проделать пешком этот долгий путь, или она свалится посреди дороги от усталости, а когда очнется, то увидит над собой снова отвратительную огромную фигуру Джоза Мерлина.

Она, наконец, легла, закрыла глаза, но тут же возникло его лицо с издевательской улыбкой, затем он вдруг насупился, затем затрясся в гневе, и в ее пылающем мозгу то возникала копна его жестких черных волос, то крючковатый нос, то огромные пальцы, в которых было столько изящной силы.

Мэри чувствовала, что попала в сети, как пичужка, и, как бы она ни старалась, ей отсюда теперь не вырваться: если захочет освободиться, ей лучше уйти сейчас же, не медля, вылезть через окно и пуститься бежать без оглядки по этой белой дороге, змеей извивающейся среди болот. Завтра будет уже поздно.

Она подождала, пока он поднимется по лестнице. Ей было слышно его бормотание. К ее облегчению, Джоз свернул в другой коридор влево от лестницы. Затем хлопнула дверь где-то в конце коридора, и наступила тишина. Девушка решила, что ждать нечего. Если она останется хоть на одну ночь под этой крышей, смелость ее покинет, это будет конец. Она сойдет с ума, этот страшный человек ее сломает, как тетю Пейшенс. Мэри открыла дверь и вышла в коридор. На цыпочках добралась до лестницы, остановилась и прислушалась. Ее рука была уже на перилах лестницы, она готова была спуститься вниз, когда услышала звук в другом конце этажа. Кто-то горько рыдал в подушку, всхлипывая и стараясь заглушить стоны. Это была тетя Пейшенс. Мэри остановилась, подождала немного и вернулась в свою комнату. Что бы ее ни ожидало и как ни страшно ей было, она поняла, что никуда не уйдет из «Ямайки». Она должна быть рядом с тетушкой Пейшенс. Мэри будет защитой и утешением этой бедной женщине, постарается понять ее, не позволит больше Джозу Мерлину издеваться над ней. Семнадцать лет мать ее справлялась одна, знала такие трудные времена, какие Мэри вряд ли предстоит когда-либо пережить. Нет, она не убежит из этого дома из-за полоумного негодяя, не устрашится жизни в этом зловещем месте, забытом Богом и людьми. Если бы на ее месте была мать, она бы не испугалась, у нее хватило бы мужества бросить вызов врагу. Да, бросить вызов и победить. Она бы не отступила.

Такие мысли были у Мэри в ту ночь, она молила Бога послать ей хоть короткий сон. Каждый шорох врезался в ее ноющее тело, как удар ножа. Она лежала, считая долгие минуты, потом часы, и когда первые петухи пропели где-то на дворе, она, наконец, забылась мертвым сном.

Когда Мэри проснулась, дул сильный западный ветер, солнце едва пробивалось сквозь тучи. Ее разбудил скрип ставен на ветру, и она увидела, что уже довольно поздно, видимо, больше восьми утра. Выглянув в окно, девушка обратила внимание, что дверь конюшни открыта, а на земле видны свежие следы от подков. Мэри с облегчением подумала, что хозяин, должно быть, куда-то уехал, и хоть ненадолго она сможет побыть с тетей Пейшенс наедине.

Торопливо распаковав чемодан, достала толстую старую юбку и фартук, тяжелые башмаки, в которых работала на ферме, и через десять минут была уже в кухне и мыла посуду.

Тетушка Пейшенс вошла через заднюю дверь, неся в фартуке свежие яички из курятника.

— Вот посмотри, что я тебе принесла, — сказала она многозначительно. — Ведь ты не откажешься от этого угощения? Вчера ты была слишком измучена, чтобы думать о еде. И я припасла тебе сметанки.

Сегодня тетя вела себя вполне нормально, несмотря на покрасневшие веки и темные круги под глазами — след тяжелой ночи… Она явно старалась выглядеть бодрой. Мэри заключила, что Пейшенс теряла над собой власть лишь в присутствии мужа, вела себя как напуганный ребенок, а когда его не было, она с той же детской незлобливостью готова была все забыть, и у нее снова появлялась способность радоваться жизни и получать удовольствие от повседневных приятных забот, таких, например, как приготовление завтрака для Мэри.

Они обе старались не говорить о вчерашнем, не упоминать имени Джоза. Куда он поехал, по какому делу, мало интересовало Мэри, ей было все равно, она просто радовалась, что его нет дома. Она видела, что тетушка старается избежать разговора о своей жизни в этом доме, казалось, боится ненужных вопросов, и Мэри, идя ей навстречу, начала подробно рассказывать о Хелфорде, о болезни матери, ее смерти, о том, как ей было тяжело все это пережить.

Пейшенс слушала внимательно, то кивала головой, то сокрушалась, поджимая губы и издавая восклицания, но Мэри не была уверена, что она понимала все, как нужно. Казалось, что годы жизни, проведенные в постоянном ужасе и тревоге, повлияли на эту женщину: страх никогда не покидал ее и мешал ей сосредоточиться на чем-то одном.

Утро прошло в заботах по хозяйству, что дало Мэри возможность ближе ознакомиться с расположением помещений в доме. Это была темное, плохо спланированное здание. В бар вел отдельный ход с боковой стороны дома, и хотя там сейчас никого не было, воздух был тяжелый и спертый, напоминая о последней попойке: пахло старым табаком, стоял кислый запах дешевого вина, и можно было легко представить, что здесь происходит, когда в комнату набиваются посетители, заполняя все эти темные, не очень чистые скамейки.

Несмотря на неприятные ассоциации, которые вызывал бар, это было единственное помещение в доме, где ощущалась жизнь, оно не наводило тоску, скуку. Остальные комнаты выглядели необитаемыми, запущенными, даже гостиная на первом этаже, казалось, давно стояла без употребления, она словно и не помнила уже, когда в последний раз в нее заглядывал утомленный путник и согревался у горящего очага. Комнаты для посетителей наверху были одинаково плохо отделаны и требовали ремонта. Одна из них была превращена в складское помещение, там вдоль стен громоздились какие-то ящики, валялась мешковина, изъеденная крысами и мышами. В комнате напротив на проломанной кровати стояли мешки с картошкой и репой.