Таверна «Ямайка» - Страница 5

— Неужели ты в самом деле приехала? — простонала она. — Ты действительно моя племянница Мэри Йеллан? Дочь моей дорогой сестры?

Мэри кивнула. Она благодарила Бога, что ее мать не может видеть свою сестру в эту минуту.

— Дорогая тетя Пейшенс, — сказала она мягко, — я так рада снова видеть вас. Прошло столько лет после вашего приезда в Хелфорд.

Женщина продолжала гладить Мэри, ее одежду, словно хотела убедиться, что это не сон. И вдруг прильнула к Мэри, уткнулась ей в плечо и разрыдалась громко, отчаянно, горько всхлипывая и ловя ртом воздух.

— Да перестань же ты, — зарычал муж. — Так-то ты встречаешь гостью! И о чем это ты, собственно, рыдаешь, чертова дура?! Неужели ты не видишь, что девчонка хочет есть? Отведи ее в кухню и накорми. Дай ей бекона и что-нибудь выпить.

Он поднял чемодан Мэри, словно это был бумажный пакет.

— Я отнесу это в ее комнату. И если на столе не будет еды, когда я спущусь вниз, вот тогда тебе будет о чем плакать, и ты тоже получишь, — добавил он, приблизив свое лицо к лицу Мэри и зажав ей рот указательным пальцем. — Ты смирная или можешь кусаться? — и он снова захохотал так громко, что эхо отозвалось под потолком, и, шутовски балансируя чемоданом на плече, стал подниматься по узкой лестнице.

Тетушка Пейшенс взяла себя в руки. Сделав над собой отчаянное усилие, она улыбнулась, поправила волосы жестом, который Мэри смутно помнила, попыталась что-то сказать, но это у нее не получилось. Тогда она жестом пригласила Мэри следовать за ней. Они прошли еще один темный коридор и теперь находились в кухне. Там горели три свечи, в печи еще догорал огонь.

— Ты не должна обижаться на дядю Джоза, — сказала тетушка совсем уже другим тоном, почти подобострастно, как хорошо выдрессированная собака, привыкшая к жестокости хозяина и готовая разорвать любого, кто посмеет на него поднять руку. — К твоему дяде надо приноровиться, ты сама видишь. У него свои причуды, и посторонние не всегда его понимают. Он ко мне всегда очень хорошо относился, с первого дня, всегда был мне хорошим мужем.

Она привычно переходила от буфета к столу и обратно, накрывая стол к ужину, расставляя на нем хлеб, сыр, что-то еще, а Мэри жалась к огню, стараясь отогреть замерзшие пальцы.

В кухне пахло горящим торфом, было много дыма. Он заполнял углы и поднимался к потолку, висел в воздухе тонкой голубой дымкой. У Мэри начали слезиться глаза, щекотало в носу. Даже во рту ощущался вкус дыма.

— Ты скоро привыкнешь к дяде Джозу и полюбишь его, — продолжала тетушка. — Он неплохой человек, очень смелый. Его все знают в округе и уважают. Никто не скажет дурного слова о Джозе Мерлине. У нас временами собирается веселая компания, не всегда бывает так спокойно, как сегодня. Это людная дорога, кареты подъезжают ежедневно, и люди вежливо обращаются с нами, очень вежливо. Вот только вчера заезжал сосед, и я дала ему с собой пирог, чтобы он отвез домой… Сама испекла.

«Миссис Мерлин, вы единственная женщина в Корнуолле, которая умеет так хорошо печь пироги». Именно так он и сказал. И даже сквайр[1] Бассат, знаешь, наверно, из Северного Холма, ему здесь принадлежат все земли, так он недавно проезжал мимо меня, я шла по дороге — это было во вторник — и он снял шляпу: «Доброе утро, мадам», — так он сказал и поклонился мне из седла. Говорят, он любил приударить за женщинами в молодости. В это время Джоз вышел из конюшни — он там чинил колесо. «Как жизнь, мистер Бассат?» — говорит Джоз. «Процветает, как вы, Джоз», — отвечает сквайр. И оба они начинают хохотать.

Мэри что-то пробормотала в ответ на эту тираду, но она видела, как тетушка Пейшенс отводила глаза, как быстро она произносила слова, боясь сделать паузу. Это беспокоило Мэри, сердце ее сжималось от боли. Тетушка во время своей болтовни походила на ребенка с богатой фантазией, который сам выдумывает истории и начинает в них верить. Мэри было тяжело видеть тетушку в этой роли, она с нетерпением ждала, когда же это кончится, когда та замолчит, ибо в некотором роде этот поток слов был страшнее ее недавних слез. За дверью раздались шаги, Мэри поняла, что Джоз сейчас войдет. Возможно, он даже стоит давно за дверью и слышит этот разговор. Она вся сжалась.

Тетя Пейшенс тоже услыхала его шаги, она побледнела, закусила губу.

— Ну что, наседки, уже раскудахтались, — хрипло пробурчал Джоз. Глаза его сузились, лицо было суровым. — И в самом деле, чего реветь, если можно поболтать. Я все слыхал, ты, набитая дура, растрещалась, как индюшка. Думаешь, твоя драгоценная племянница поверила хоть единому твоему слову? Но ведь ты и ребенка не в состоянии понять, где тебе догадаться, что у нее на уме.

Он дернул на себя стул, стоявший у стены, и со стуком придвинул его к столу; стул заскрипел, когда Джоз тяжело опустился на него. Хозяйским движением он взял себе большой ломоть, обмакнул его в соус и отправил в рот. Жир потек по подбородку.

— Тебе нужно поесть, — сказал он, отрезал тонкий кусок хлеба, поделил его на части и аккуратно намазал каждую дольку маслом для Мэри. Это было сделано очень деликатно и так непохоже на его собственную манеру есть. Такой внезапный переход от грубости к изысканной заботе показался Мэри чем-то устрашающим. Ей чудилось, что в этих пальцах была скрыта какая-то таинственная сила, которая неким волшебством превращала эти толстые обрубки в искусных и ловких помощников. Если бы он отрезал ей толстый кусок и швырнул через стол, она не оскорбилась бы, это было естественно для него. Но внезапный переход к светским манерам, быстрые и изысканные движения его рук были довольно зловещим признаком, его иным лицом. Она сдержанно поблагодарила и принялась за еду.

Тетушка поставила на огонь сковороду с беконом. Она еще не вымолвила ни слова с той минуты, как муж вошел в кухню.

Молчали теперь все. Мэри чувствовала: Джоз пристально наблюдает за ней. За ее спиной тетя Пейшенс возилась с горячей сковородой. Вдруг она выронила ее и вскрикнула. Мэри хотела помочь, но Джоз заорал не нее с другого конца стола:

— Хватит здесь одной идиотки, — гремел он. — Сиди на месте, и пусть твоя тетушка сама разбирается там. Это ей не впервой. — Он откинулся на спинку стула и стал ногтем ковырять в зубах. — Что ты будешь пить? — спросил он. — Бренди, вино или эль? В этом доме можно умереть от голода, но от жажды здесь не умрешь. Горло у нас здесь никогда не пересыхает. — И он захохотал, подмигнув Мэри и высунув язык.

— Если можно, я бы выпила чаю, — сказала Мэри. — Я не пью крепких напитков, даже вина не пью.

— Ах, вот как. Ну что же, тем хуже для тебя. Сегодня ты будешь пить чай, но бьюсь об заклад, что через месяц-другой попросишь бренди.

Он протянул через стол руку, чтобы пожатием скрепить пари.

— У тебя довольно мягкие лапки для девушки, привыкшей работать на ферме, — сказал он, удерживая ее руку в своей. — Я думал, они будут обветренные, шершавые. Ничто так не раздражает мужчину, как вид уродливых рук, наполняющих его кружку. Мои постояльцы, конечно, не самые изысканные джентльмены, но мы и служанку в баре никогда не держали. — Он насмешливо поклонился ей и отпустил ее руку.

— Пейшенс, дорогая, — обратился он к жене, — вот тебе ключи, сходи, ради Бога, принеси мне бутылочку бренди. Меня одолевает такая жажда, что и рекой ее не залить.

Жена тут же подбежала к нему за ключом и быстро шмыгнула в коридор, а Джоз снова принялся ковырять в зубах, присвистывая время от времени и наблюдая, как Мэри ест свой хлеб с маслом и запивает его чаем. У нее так стучало в висках, что она боялась внезапно потерять сознание. Девушка даже не смотрела на дядю, она слишком была измучена, да теперь уже и на нее перешла частица того подобострастного ужаса, который Джоз внушал своей жене. Мэри чувствовала, что они обе попали в его ловушку, из которой не выбраться. А ему доставляло удовольствие забавляться их страхом. Он напоминал ей гигантского кота, который играет с попавшей в его когти мышью перед тем, как ее съесть.