Тау - ноль - Страница 8

Освещение было скверным: нестерпимый блеск на солнце, чернильная темнота в тени, если не считать лужиц нерассеянного света от фонариков на шлемах.

Слышимость была не лучше. Слова с трудом пробивались сквозь звуки затрудненного дыхания и пульсирующей крови внутри скафандра, а также через космический шум в шлемофоне. Поскольку в скафандрах не было системы очищения воздуха, сравнимой с корабельной, газообразные отходы устранялись не полностью. Они накапливались в течение часов, пока работающий космонавт не оказывался в дымке испарений пота, воды, углекислого газа, сероводорода, ацетона… и его белье, насквозь мокрое, не прилипало к телу… и он смотрел на звезды утомленными глазами сквозь фасетчатый щиток, а головная боль лентой обвивала его голову.

Тем не менее, бассердовский модуль — рукоять кинжала с шишкой — был отсоединен. Отвести его в сторону от корабля было тяжелой и опасной работой. Лишенный трения и веса, он все же сохранял каждый грамм своей значительной массы инерции. Ее было так же тяжело остановить, как и привести в движение.

Наконец он оказался за кормой на кабеле. Федоров сам проверил его положение.

— Готово, — буркнул он.

Его люди присоединили свои страховочные веревки к кабелю. Федоров сделал то же самое, поговорил с Теландером на мостике и отключился. Кабель втащили обратно на корабль, а вместе с ним бригаду инженеров.

У них были причины торопиться. Пока модуль следует за кораблем по той же орбите, но потом начнут действовать дифференциальные факторы. Они скоро вызовут нежелательное смещение в относительных центровках. Но все должны быть внутри корабля до начала следующего этапа процесса.

«Леонора Кристина» распростерла паутины своих черпающих полей. Они сверкали в свете солнца — серебро на фоне звездной черноты. Издалека корабль напоминал паука, одного из крошечных искателей приключений, которые отправляются в полет на бумажных змеях, сделанных из росистого шелка.

Внутренняя энергетическая установка «Леоноры Кристины» питала энергией генераторы черпающих полей. От их управляющей сети исходило поле магнитогидродинамических сил — невидимых, но действующих на протяжении тысяч километров; динамическая взаимная игра, а не статичная конфигурация, тем не менее, поддерживаемая и подгоняемая с точностью, близкой к абсолюту; невероятно сильная и невероятно сложная.

Поля охватили дрейфующее бассердовское устройство, привели его в микрометрически точное положение по отношению к корпусу корабля и зафиксировали на месте. Капитан Теландер осуществил последнюю проверку с Патрулем на Луне, получил «добро» и отдал команду. С этого момента инициатива перешла к роботам.

Невысокое ускорение, с которым корабль шел на ионном двигателе, придало ему скромную скорость, измеримую в десятках километров в секунду.

Ее хватило, чтобы запустить межзвездный двигатель. Имеющаяся энергия возросла на невообразимое количество порядков. При полной единице гравитации «Леонора Кристина» начала движение!

В одной из садовых комнат стоял обзорный экран, обращенный вовне.

Чернота и бриллианты, обрамленные папоротником, орхидеями, нависающей фуксией и бугенвилией, шокировали взгляд. Фонтан звенел и сверкал. Здесь воздух был теплее, чем в большинстве мест на борту; влажный, полный зелени и благоухания.

Бассердовские системы еще не были развиты до ровного движения электрических ракет. Корабль постоянно вздрагивал. Вибрация была слабой, на пределе заметного, но она проникала сквозь металл, кость, а, быть может, и сны.

Эмма Глассгольд и Чи-Юэнь Ай-Линг сидели на скамейке среди цветов.

Они прогуливались по кораблю и разговаривали, нащупывая путь к дружбе.

Однако, войдя в сад, обе умолкли.

Внезапно Глассгольд вздрогнула, словно от боли, и отвернулась от экрана.

— Напрасно мы сюда пришли, — сказала она. — Давай уйдем.

— Почему? — удивленно спросила планетолог. — По-моему, здесь чудесно.

Это лучше, чем голые стены, которые мы сделаем приятными для глаз не раньше, чем через много лет.

— От этого не убежишь, — Глассгольд указала на экран.

Так получилось, что в этот момент он сканировал пространство за кормой, и показывал Солнце, уменьшившееся до ярчайшей из звезд.

Чи-Юэнь внимательно присмотрелась к своей спутнице. Молекулярный биолог была, как и она сама, небольшого роста, темноволосая, с голубыми глазами, с круглым и румяным лицом и коренастой фигурой. Она одевалась очень просто, и на работе и на отдыхе. И, хотя Глассгольд не была противницей общественных мероприятий, до сих пор она оставалась скорее наблюдателем, нежели участницей.

— За — сколько? — за пару недель, — продолжала она, — мы достигли окраин Солнечной системы. Каждый день — нет, каждые двадцать четыре часа; «день» и «ночь» больше не значат ничего — каждые двадцать четыре часа наша скорость увеличивается на 845 километров в секунду.

— Козявка вроде меня рада снова иметь полный земной вес, — сказала Чи-Юэнь нарочито беспечно.

— Не пойми меня превратно, — торопливо сказала Глассгольд. — Я не стану кричать: «Поверните обратно! Обратно!» — Она попыталась подшутить над собой. — Это было бы нечестно по отношению к психологам, которые признали меня годной. — Шутка не удалась. — Просто… я поняла, что мне нужно время… чтобы привыкнуть к этому.

Чи-Юэнь кивнула. Она, в своем самом новом и ярком чеонг-саме — среди ее увлечений было собственноручное изготовление одежды, — казалась почти принадлежащей к другому биологическому виду. Но она похлопала Глассгольд по руке и сказала:

— Ты не одна так чувствуешь, Эмма. Это предвидели. Люди на корабле начинают сейчас понимать не только умом, а всем своим существом, что значит отправиться в такое путешествие.

— Непохоже, что ты переживаешь.

— Я не переживаю. По крайней мере, с тех пор, как Земля исчезла в солнечном сиянии. Прощаться было больно. Но у меня есть опыт прощаний. Он учит смотреть вперед.

— Мне стыдно, — сказала Глассгольд. — Ведь мне было дано намного больше, чем тебе. Или это сделало меня слабодушной?

— Действительно больше? — приглушенно спросила Чи-Юэнь.

— Н-ну… конечно. Почему ты спрашиваешь? Ты что, не помнишь? Мои родители всегда были благополучными людьми. Отец — инженер на дезалинизационной фабрике, мать — агроном. Негев — прекрасное место, когда растут хлеба, и тихое, дружелюбное, не такое лихорадочное, как Тель-Авив или Хайфа. Хотя мне и нравилось учиться в университете. Я могла путешествовать с интересными спутниками. Конечно, я была счастлива.

— Тогда почему ты записалась для участия в экспедиции на Бету-3?

— Научный интерес… Полностью иная эволюция целой планеты…

— Нет, Эмма. — Локоны цвета вороньего крыла встрепенулись, когда Чи-Юэнь покачала головой. — Межзвездные корабли доставили данные, которых хватит на сотню лет научных исследований прямо на Земле. От чего ты бежишь?

Глассгольд прикусила губу.

— Мне не следовало совать нос в твои дела, — извинилась Чи-Юэнь. — Я хотела помочь.

— Я расскажу, — сказала Глассгольд. — Я чувствую, что ты действительно могла бы мне помочь. Ты моложе меня, но повидала больше. Она сплела пальцы, положив руки на колени. — Хотя я и сама не вполне уверена. Мне казалось, что я обрету… цель. Не знаю. Я записалась добровольцем, повинуясь импульсу, толчку. Когда меня вызвали для серьезного тестирования, мои родители подняли такой шум, что я уже не могла отступить. При всем при том мы всегда были очень близки. Мне было так больно покидать их. Мой большой, уверенный в себе отец вдруг совсем осунулся и постарел.

— Был ли замешан какой-нибудь мужчина? — спросила Чи-Юэнь. — Я расскажу тебе про себя — это не секрет, потому что мы с ним были помолвлены, а все официальные сведения об участниках нашей экспедиции, попали в наши персональные досье.

— Мы учились вместе в университете, — тихо сказала Глассгольд. — Я любила его. Я по-прежнему его люблю. Он едва замечал меня.