Татуировка с тризубом (ЛП) - Страница 9
Я крутился по центру. На пешем переходе, перед самым моим носом, загораживая мне проход, припарковалась громадная желтая "тойота"-внедорожник. Из нее вышла девица, выглядящая, словно мятежная дочка олигарха. Я просто был уверен, что под курткой на пуху на ней надета футболка с надписью "Нирвана". Девица скользнула по мне взглядом, кликнула пультом замка и куда-то направилась.
Мне хотелось найти какое-нибудь местечко с Wi-Fi, чтобы подыскать какую-нибудь недорогую гостиницу, но, как на зло, ничего толкового открыто не было. Ко мне подошел какой-то тип. У него была разлохмаченная, не слишком длинная борода и глаза психа в начальной стадии. Одет он был словно какой-то жулик.
- Вот уже какое-то время я хожу за вами, - сказал он.
Мне стало чуточку не по себе.
- И с какого времени? – автоматически выдавил я из себя.
- Какое-то, - ответил тот, - точно не помню.
- И зачем? – спросил я.
Тот пожал плечами и отправился дальше. Я какое-то время думал, следует ли его догонять, но тут вспомнил его сумасшедшие глаза и тоже пожал плечами.
Я возвратился к месту, в котором перед войной стояла киевская ратуша, а теперь расстилался Майдан Нэзалэжности. Что-то меня дернуло, я повернул голову: псих шел за мной, он был в полутора десятках метров за моей спиной. Возможно, мне показалось, что эти психованные глаза у него словно в комиксах Фрэнка Миллера – нарисованные чисто белой краской, так что резко выделяются на фоне остальной части тела, от остального Киева, теряющихся черно-сине-серой путанице форм и теней. Я приостановился и сделал вид, будто бы читаю надписи, процарапанные и написанные на колоннах площади. То были граффити времен первого Майдана, после его победы покрытые прозрачным пластиком и сохраненные на вечную историческую память. "Ющенко – ТАК!", "Янукович – ДОЛОЙ!", и тому подобные вещи. Я глянул – мужик тоже приостановился. Быстрым шагом я пересек Майдан, прошел Ляшскую Браму с архангелом, мимо каких-то закрытых будок с жратвой и напитками, и вскарабкался на Малую Житомирскую.
Было скользко, и под горку, но из-за того, что под горку – не так холодно. Мне хотелось как можно скорее найти какую-нибудь гостиницу, но не мог обдумать какого-либо осмысленного плана поисков, так что просто двигался по кругу. Вернулся на Майдан и вновь свернул в какую-то из улиц. По крайней мере, сумасшедшего нигде не было видно. Я перемещался между кирпичными домами, замалеванными толстыми слоями краски, из-за чего должны были быть похожими на дома из Великобритании, но они как-то не походили, и я размышлял над тем, что писал Довбор. Над российским характером города. Который вскоре после времен Довбора сделался российско-советским.
Я задумался над тем, каким должен бы стать Киев, чтобы приличным образом представлять Украину, а не напоминать на каждом шагу об империи, которая его – это правда – не основала, но которая создала город таким, каким он является сейчас. Вот как должен выглядеть чисто украинский Киев? Должна ли это быть казацкая метрополия, какая-нибудь гигантская сечь[27]: деревянная, соломенная, с частоколом? Город, словно взятый из Кайко и Кокоша[28], только обвешанный рекламами огромных автомобилей и дорогих наручных часов? Или он должен как-то будить ассоциации с архитектурой Киевской Руги, государства, которое уже в средневековье самостоятельно развалилось на кусочки, которые уже впоследствии залила Литва и монголы?
В те времена, когда строили города, когда придавали им форму – Украины не было, так что в Украине нет ни одного "города с украинским характером". Толком, даже неизвестно, мог ли такой характер вообще быть. Если поглядеть грубо, но честно, то "украинским характером" было лишь то, что прибавили уже после объявления независимости, то есть, в девяностые годы и позднее. То есть, к сожалению, ничего особенно импонирующего. Дешевая покраска, безнадежные вывески, дикие пристройки из досок и кирпича. В принципе, то же самое, что и в Польше. И балконы, застроенные каким-то пластмассовым дерьмом. И – а как же – пивные с "традиционной украинской едой", то есть, обитые деревом столовки, притворяющиеся деревенскими хатами, с официантами в вышиванках. А к этим вышиванкам хозяева этих скансенов заставили официантов носить идиотские соломенные брыли, из-за чего несчастные ребята выглядели сельскими дурачками. А в качестве утешения им оставалось радоваться, что хорошо еще, что не ходят босиком.
Или же – если глядеть столь же грубо – все, что здесь когда-либо было поставлено, имело "украинский характер", потому что иллюстрировало историю Украины, непрерывность ее судеб. Украина всегда была здесь, она никогда отсюда не отправлялась, и тот факт, что на этой земле долгие годы не удавалось создать особый, собственный политический центр – это дело уже совершенно другое. Так что весь этот "украинский характер" культурного пейзажа был бы точным отражением среды, в которой украинскость формировалась как таковая: он был смесью российских и советских влияний, в меньшей степени: польских и германских, в еще меньшей степени: турецких, молдавских и немногочисленных реликтов по-настоящему давнего прошлого.
Я шастал туда-сюда по улицам, среди российских каменных домов, немного покрутился под выстроенным киевскими поляками костелом Святого Александра. Собственно говоря, святой Александр был всего лишь отговоркой: настоящим покровителем костела был московский царь Александр, в честь которого и подыскали святого тезку. Несколькими годами ранее, летом, на ступенях этого же костела я встретил мужика, который, как сам утверждал, был киевским поляком. С волнением он рассказывал мне, путая украинские и русские слова, реже вставляя польские, что я нахожусь в польском городе, потому что Кий – основатель города, был полянским князем. До него совершенно не доходило, что поляне с днепровских берегов и поляне из Великопольши – это два совершенно разных племени.
- Это есть невозможно, невозможно, - повторял он на сильно акцентированном по-восточному польском языке, отрицательно крутя головой, - одно племя, одно племя. – У него на ногах были старые сандалеты, коричневатые носки, на тело наброшена расстегнутая сорочка, под которой обильно потело его бледное, голое тело, потому что жара тогда была чудовищной, казалось, что небо дует на город горячим, собачьим дыханием. Киевский поляк все повторял: "тут поляны – там поляны"[29] и вытянутыми длинными пальцами показывал то туда, то сюда.
Еще пару раз я сталкивался с сумасшедшим, над головой которого в бледном свете немногочисленных фонарей, словно нимб вздымался пар. Я ускорял шаг или, если такое было возможно, менял направление. Но псих не шел за мной как-то настырно. Он не пытался приблизиться. Дистанцию выдерживал, вот только те глаза, как мне, по крайней мере, казалось, светились на его темном лице словно две лампочки трупного света. В конце концов, я снова попал к Андреевскому Спуску. Но на сей раз я не спустился вниз, а начал карабкаться по ступеням наверх, к собору Святого Андрея, который со своими тонюсенькими башенками по бокам нависал над всем этим словно барочная версия мечети с четырьмя минаретами. Или же: словно готовый к старту космический корабль неких барочных пришельцев. О был подсвечен снизу и в мрачно-черной киевской зимней ночи выглядел, словно бы скалил зубы. Лед капитально облепил ступени, так что наверх я поднимался меленькими, осторожненькими шажками, словно старичок.
- А ты туда зачем! – крикнул мне какой-то пьяненький хлопчик из веселой компании, направляющейся вниз, на Подол. – Бога нет!