Татуировка с тризубом (ЛП) - Страница 16
Так что в самую страшную жару все окна в маршрутках плотно закрыты, от солнца и пекла защищают исключительно затянутые занавесочки. Маршрутки мчат по полному солнцу, но внутри царит полумрак, как и большую часть года в этих несчастных странах умеренного климата. И мчат они через восточную Галицию, по земле, которую польский миф лишил какой-либо реальности и превратил в утраченный рай. А она, эта Галиция, Галычына, имеенно здесь, обладает самыми реальными формами, живет самым распрекрасным образом. И все здесь точно такое, как в Польше, только другое. Дома, вроде как, и похожие – а другие. Бензозаправки как будто и похожие – а другие. Бордюры покрашены в цвета бензозаправки. Если "Окко", то желтой и черной краской, словно бы имперская Австрия никуда и не пропадала. "Лукойл" был покрашен в красно-белое, так "Лукойла" уже и нет. С посещениями у них паршивенько было. Тогда владельцы заправки поступили по-хитрому: на характерный красный навес с надписью "Лукойл" летом 2014 года они наложили новенький, разноцветный, с названием австрийской фирмы "Амик", учрежденной несколькими месяцами назад в Вене, и которая махом скупила все станции "Лукойл" в Украине, но даже год спустя не имела своей заглавной статьи в Википедии. Зато их Интернет-страница характеризуется трогательной простотой и экономностью: на ней несколько тонированных снимков, связанных с нефтью и энергией из большой серии фотографий. Фирма "Амик" вовсе не лихая, информации на их странице слишком много не найдешь, зато каждый абзац начинается с очень милой алой капельки, которая, наверняка, должна символизировать нефть – кровь современных обществ, ну а снимки правления представляют собой исключительно улыбающиеся, пышущие энергией лица с немецкими фамилиями. Оперативным директором Amic Petrol является поляк, который перед тем работал в Польше и Чехии на "Лукойл".
Ну да, станции "Амик" обрели новые навесы, но на зданиях виднеется старая, добрая лукойловская красная краска и характерный, лукойловский шрифт надписей. Обслуживающий персонал печален, а среди бензоколонок гуляет ветер.
По дороге частенько исчезают полосы, и их необходимо себе представлять. Естественно, если хочется. Помимо того, водители, точно так же, как и на Балканах, выезжая с подчиненной, любят выехать на средину дороги, а потом глядеть на едущих по главной невинными глазками серны: пропустишь или убьешь?
Летом все это и вправду напоминает сельскую идиллию, потому что маршрутка мчит между зелеными садиками-огородиками, проезжает ручейки и переброшенные через них дощечки, катит мимо зеленых холмов, то тут, то там поросших лесом.
Зимой дело уже несколько иное, зимой зеленая радость исчезает и на первый план выползает трупная синева. Рай превращается холодную, пост-совковую преисподнюю. Обнаженная земля высовывает перед глаза глядящих свои лишаи, раненные конечности, эпатирует белым потрескавшимся кирпичом, ржавеющим пост-апокалипсисом, а с воплей реклам опадает иллюзия радости, остается сплошное отчаяние и впечатление луна-парка в осенний дождь. Или впечатление клоуна из Макдональдса, который, весь в слезах, вусмерть упивается в дешевой, сельской пивной. Именно тогда людям в голову приходят различные странные идеи. Эта долбанная зима, когда ночь настолько тяжелая, что елозит своем черным пузом по действительности и запускает в головы страхи и фантомы о призраках и упырях, а день безжалостен и синюшен, словно сама смерть.
Как-то раз в мою маршрутку в каком-то уж совершенно никаком селе село несколько подростков в черных куртках и черных шапках. Все были пьяны в дупель. Во время езды они открывали двери и свисали на них. Радиоприемник орал: "Фай-дулі-фай. На вулиці Коперника, фай-дулі, фай-дулі-фай, била баба чоловіка, фай-дулі, фай-дулі-фай; на вулиці Перве Мая, фай-дулі, фай-дулi-фай, била баба поліцая, фай-дулі, фай-дулі-фай"[49]. Двери трещали, а пацанам было по барабану. Если бы они выпали, то свалились бы в ту амортизирующую, липкую ночь, в ту холодную, густую безнадегу, которая бы поддержала их, которая бы не позволила сделать им ничего плохого, ведь они: пацаны и та густая, черная безнадега знакомы вечно. Водиле по какой-то удивительнейшей причине тоже все было по барабану, по крайней мере, с самого начала фай-дулі, фай-дулі-фай. Он смеялся, специально ехал медленно, а потом это ему осточертело, мужик вскипел, ебанул их по-хамски, так что те втиснулись между плотно заполнившими внутренности маршрутки людьми и замерли. Мне казалось, что вместо глаз у всех черные ямы. Только одному из них беспрерывно звонила девица. Он ругал ее, называл блядью и тряпкой, но она продолжала звонить, словно была запрограммирована на эти звонки, и ничем другим заняться просто не могла. По радио жужжало "Фай-дулі-фай" и проверчивало мне дырку в голове: "На вулиці Перве Мая, фай-дулі, фай-дулi-фай, била баба поліцая, фай-дулі, фай-дулі-фай; раз по писку, раз по яйцях, фай-дулі, фай-дулі-фай, так-то пиздять поліцая, фай-дулі, фай-дулі-фай"
Таким образом, первым городком за польской границей будет Мостиска. По-польски, Мошцишка. Малюсенький и забитый, обвешанный вывесками словно медалями, восстановленный таким макаром, словно каждый член городского совета желал восстанавливать совершенно другой кусок и совершенно по-другому. В Украине говорят, что все здесь живут с "контрабаса", то есть, с контрабанды. С переброски товара в Польшу. И что все здесь, исключая привычную и приличную "ёб вашу мать", ежеминутно бросаются польской "курва матью", повторяют "я пердолю"[50] и вообще разговаривают на каком-то странном польско-украинском суржике. Имеется такая львовская комедийная труппа, которая называется "Курва Мать", и которая издевается над подобными стереотипами. Ребята записывают песни, снимают клипы. В Клипе "Гимн Мостиски" львовский хипстер[51] из банды "Курва Мать" стоит в каком-то мрачном, по уши напитанном сыростью и осенью месте в Мостиске, между покрытой лишаем детской площадкой и валящейся подворотней и читает польско-украинский рэп: "Это вам группа Курва Мать, будем про Мосцишку розповидать", а потом о том, что мэр города отдал распоряжение, в силу которого каждый, кто не занимается контрабандой, официально объявляется фрайером. В припеве хипстер высыпает стиральный порошок из сумки, изображающей громадный дильпак[52] с коксом или фетой (=амфетамин), танцует перед заржавевшими гаражами, а на фоне дамский голосок поет по-украински: "Польща, я люблю тэбэ".
Как раз в Мостиску, давненько, уже ехал со мной на маршрутке мужик, который вез из Польши мясо. Вез, потому что в Украине копчености, говорил он, и дорогие, и нехорошие, а вот в Польше – и лучше, и дешевле. Единственное, говорил он, нужно следить, потому что и тут может попасться дерьмо.
- Жалко, - прибавлял мужик, а сумку с мясом держал на коленях, - что кота у меня нет. – Если бы, - продолжал он, - был у меня кот, я бы в мясную лавку ходил бы с ним. Выбираешь колбасу, просишь отрезать кусочек, даешь этот кусочек коту, так он сразу знает, из мяса колбаса или не из мяса. Если съест, брать можно. Если не съест, тогда до свидания.
Ну а потом, уже и не знаю каким чудом, от этого мяса мы перешли на исторические темы.
- Дрезден, Лейпциг, - говорил он, а от мяса в его сумке несло мертвечиной, - это же все древнерусские города. Мы же под самый Гамбург подошли, Рим победили. Так, так. Украинец древним Римом правил.