Танки на Москву - Страница 14

Незаметно отсвет грозненского пожара сменился на холодный мертвенный блеск станции. Капитан прильнул к бойнице: неоновые вывески благополучия замелькали перед ним. Иностранные названия прыгали перед глазами. Красотки манекенши завлекали в стеклянный рай магазинов. Дорогие закусочные вызывали слюнотечение. На улицах нарядная толпа стремилась к бездумному и радостному.

Капитан высунулся из машины — танковая колонна, громыхая по брусчатке, уверенно двигалась вперед. Казалось, в опаленных люках мерцали призрачные лики погибших при штурме Грозного. Суровые, в обгорелых шлемах, они с ненавистью дергали рычаги. «Врагу не сдается!» — загремела песня о последнем параде. Регулировщики полосатыми палочками указывали путь. Голубые милицейские фонари угодливо подмигивали.

Красная площадь стояла на часах, отсчитывая вечность. В вышине светилась рубиновая идея, раскинув пятилучие по сторонам. Куранты пробили полночь, и марширующие остановились напротив гранитного мавзолея. Изогнутые стволы орудий выпрямились по струнке, когда на головной танк торжественно поднялся Он:

— Глотайте, сколько можете!

Призыв подействовал магически — колонна, неуклюже развернувшись, двинулась на Кремль. Бронированные челюсти вгрызлись в зубчатые стены. Они кромсали красные кирпичи, похрустывая могильными косточками. Пожирали золотые купола соборов, как многоглазую яичницу. Отплевывались вишневыми ядрами царь-пушки. Рубиновая идея пошла на десерт.

Вскинув трехпалую конечность, вождь наслаждался невиданным зрелищем. Затем, демонстративно оттопырив зад, взмахнул дирижерской палочкой, и барабанщик ударил по пустым черепам. Заиграл дьявольский оркестр — трубач дул в берцовую кость, ксилофонист постукивал по обглоданным ребрышкам, скрипач распиливал смычком обескровленные жилы. На трибуне мавзолея исполнялась классическая какофония — номер 666.

Капитан вернулся в машину. Экипаж готовился к последнему решительному бою. «Аллах акбар! — бормотал Турпал, как будто предчувствуя близкую смерть. — Врагу не сдается Аллах акбар!» Сибиряк туго забивал консервную банку в пушку. Паша Морячок отыскивал в окулярах специальную цель ниже пояса.

— Никак не взять его на мушку, — пожаловался наводчик. — Сильно виляет задом, гад.

— Видать, он полагает, что мы — америкосы, — хихикнул Федька.

— Отставить смех! — нахмурился Турин. — Надо как следует угостить друга… чтоб запомнил навсегда.

— Есть цель! — доложил Морячок.

— Ну, давай, Люба, Любушка, Любовь! — Капитан ласково похлопал по броне. — Огонь!.. Огонь!.. Огонь!

Рассвет был хмурым. Небо маскировалось дождевыми облаками. Холодный ветер шелестел брезентом. Паша Морячок на чем свет стоит ругал дневального, застудившего палатку. Тощий солдатик молча возился у печурки, раздувая огонь. Турин лежал под чужим бушлатом, пропахшим соляркой, и пытался осмыслить ночной кошмар. Офицеры нехотя поднимались, сосредотачиваясь вокруг стола, на котором все так же возвышался минометный графин, обрамленный стопками.

— А где Черепанов? — поинтересовался капитан, присаживаясь на лавку.

— Схватил банку с гранатой и понесся. — Сибиряк заваривал чай.

— То-то я его во сне не видел. — Турин придвинул дымящуюся кружку. — Все там были, а он куда-то смылся.

— Работа у него такая — быть невидимым.

Утреннее чаепитие сопровождалось шутками насчет московского майора, способного исчезнуть при любых туманных обстоятельствах. Черепанов появился внезапно, охладив прокуренный воздух насмешек. В его руках злосчастная банка дрожала от гнева:

— Я допросил Турпала. Под конец он раскололся. Сказал, что ящик с тушенкой ему будто бы всучил какой-то прапорщик.

— Прапорщик?

— Да, прапорщик с эшелона, который отправился вчера вечером на Москву.

— Я был при отправке, — невзначай вспомнил Турин. — Эшелон охранялся насмерть.

— Черта лысого! Сам знаешь, какая это охрана! — Майор грохнул на стол жестяное доказательство.

«А сон-то оказался вещим!» — Капитан спешил к рынку. В торговых рядах те же чеченки безмолвствовали в траурных платках, тот же нахальный мальчишка стрелял прожигающими сигаретными взглядами. Джигит отсутствовал. Турин в нерешительности остановился. Мальчишка махнул рукой в сторону кладбища, где темнели последние бронемашины:

— Он — там.

Ханкала еще спала. Темные горы поеживались под наползавшим туманом. Деревья вдоль дороги источали печаль. Оставленные войсками казармы зияли выбитыми окнами, и лишь в нескольких бараках теплился дежурный огонек надежды.

В штабе наблюдалась непривычное для раннего часа оживление. Офицеры сновали по коридорам, создавая видимость занятости. То и дело раздавались противоречивые команды, которые, по сути, сводились к одной — иди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что. Капитан Турин, внезапно вызванный в штаб, попытался узнать причину возникшей суматохи, но от него отмахивались: «Не до тебя, братишка!».

— Когда улетаешь домой? — шевельнул квадратной челюстью Сухенько, лишь только капитан доложил о своем прибытии.

— Завтра утром — вертолет на Моздок.

— Удовлетворительно!

Полковник Сухенько третьего дня был назначен командующим группировкой войск в Ханкале. На деле группировка состояла из жалких остатков подразделений, которым предоставлялась высокая честь покинуть последними разоренную Чечню. Сухенько слыл солдафоном, а значит должен был справиться с поставленной задачей — не оставить врагу ни одной портянки.

«Удовлетворительно» было любимым словечком командующего. Погодные условия, строевая подготовка, товарищеский ужин — все получало у него удовлетворительную оценку. Сегодняшняя обстановка вокруг Ханкалы также оценивалась на «троечку», но с одним минусом — прошедшей ночью генерала Лебедя, гаранта мирных соглашений с боевиками, внезапно отстранили от дел. В воздухе запахло порохом: противник, обладающий многократным превосходством, мог воспользоваться кремлевским кавардаком.

— Говоришь, завтра улетаешь? — командующий барабанил деревянными пальцами по столу. — Стало быть, сегодня успеешь встретиться с Масхадовым и выяснить, будет война или нет. Это — твое последнее задание.

— Товарищ полковник, я понятия не имею, где находится Масхадов, да и не виделся с ним никогда.

— Разговорчики! Бегом!

Турин покинул штаб озадаченным. Искать чеченского предводителя было делом бессмысленным — тот тщательно скрывал место своего пребывания. Всякий, кто отправлялся на поиски, был обречен — в лучшем случае, на неудачу.

Всходило солнце. У контрольно-пропускного пункта тяжелый танк, всю ночь защищавший проход между бетонными глыбами, с урчанием отползал вбок. Подойдя, Турин через проем внимательно пригляделся к запредельной стороне.

Было тихо.

У казармы мурманчанин Никита Холмогоров в ожидании смолил сигарету за сигаретой, бросая окурки куда попало. Дневальный, позевывая, наблюдал за ним. В другой раз он пробурчал бы: «Здесь не сорят!», но сегодня с удовольствием представлял, как боевики будут ползать на карачках, собирая хабарики вокруг опустевшей казармы.

— Куда запропал? — набросился Никита, завидев неторопливо идущего Турина. — Битый час здесь околачиваюсь.

— Слышал, генерала Лебедя сняли?

— Ты уже все знаешь! — огорчился он. — Я только что общался со своим начальством.

— Чего сказали?

— Сказали никуда не высовываться. В столице никакой ясности нет.

— Понятно.

Друзья присели на скамейку, врытую в землю.

— Завтра улетаю домой. — Капитан задумчиво посмотрел вдаль. — Вот напоследок задание получил.

— Эх, мне еще неделю здесь кантоваться. Что за задание?

— Командующий приказал встретиться с Масхадовым, выяснить, будет война или нет.

— Он что, сдурел? Сам не может переговорить по телефону? Связь ведь налажена.