Танго смерти - Страница 17

– Это было бы здорово. Конечно, я еще не настолько хорошо изучила арканумский язык, чтобы переводить с оригинала, поэтому перевожу с ваших английских подстрочников. Но это тоже сложно, потому что мало того, что английские слова многозначны, так еще и арканумские иероглифы имеют по несколько значений. Как вы считаете, я осилю арканумский?

– Почему бы и нет? Если разобраться, то это намного легче, чем изучать китайский или японский. В арканумском языке большинство иероглифов были фонограммами и означали слияние двух или трех согласных – пр, мн, вкр, пт ит. д., или отдельные согласные – всего 24. Гласных иероглифы не обозначали вообще.

– Так же, как и в египетском.

– Да. И так же, как в египетском, среди иероглифов имелись идеограммы – знаки, соответствующие отдельным словам и понятиям. Арканумцы комбинировали фонограммы и идеограммы по определенным правилам так, что преобладали фонограммы. Всего существовало триста наиболее употребительных арканумских иероглифов.

– Это вдвое меньше, чем у египтян.

– Но со временем у египтян, особенно в греко-римскую эпоху, количество иероглифов увеличилось, а у арканумцев ничего не изменилось вплоть до упадка их государства. Кроме того, вы будете удивлены, как много есть совпадений с украинским языком. Практически каждое второе слово. Пта – птах[46], ескле – скеля[47], стрх – стриха[48] и стрых[49], дм – дым, ехта – хата…

– А как будет на арканумском «моя любимая»? – перебил Марко, явно скучавший в продолжение этого профессионального разговора.

– «Мэ элэлэ».

– Не вижу ничего общего.

– А слово «лэлэ»[50] тебе известно?

– А еще бог любви Лель, – добавила Данка. – Ты не понимаешь, насколько увлекает погружение в древние языки.

– Ну, составление компьютерных программ тоже увлекает. Но поскольку я в вашем разговоре ничего не понимаю, надеюсь, вы не будете против, если я посмотрю хоть второй тайм, коль уж первый пропустил.

Марко пересел на кресло в углу и включил телевизор. Яроша футбол никогда не интересовал, а вот разговор со студенткой интересовал очень.

– Если у вас есть при себе флешка, я вам могу сбросить те файлы из моего словаря, которые уже обработаны, – сказал он и, когда Данка с радостью согласилась, добавил: – Перейдем в мой кабинет, чтобы не мешать Марку.

Марко улыбнулся и беззаботно махнул рукой. В кабинете, заваленном книгами, журналами, папками, вырезками и рукописями, царил, на первый взгляд, кавардак, но в этом кавардаке Ярош отлично ориентировался. Включив компьютер, он быстро перебросил файлы на флешку и вручил девушке, но на этом ее визит в святая святых не завершился, она не могла оторваться от книг, снимала одну за другой с полки, раскрывала и, не в силах сдержаться, восторженно вздыхала. Ярош знал, какое впечатление на интеллектуалов производит его библиотека, поэтому реакция Данки его не удивила, зато удивило другое – с каким пиететом она брала каждую книгу в руки, видно было, что книги эти знакомы ей по библиографии, но в научных библиотеках Львова их не было, поскольку издавались они за рубежом.

– Что вас подвигло изучать мертвый язык? – спросила она.

– Бессмертие. Ведь оно материализуется в словах, слово обладает магической силой. Господь творил мир с помощью слова. И когда я начинаю разговаривать на арканумском, во мне оживают тысячи арканумцев. Арканум не погиб, он воскрес и живет в тех, кто его изучает.

– Вас подвигло бессмертие, а меня подвигли вы.

Ярош улыбнулся, угадав сокровенное желание гостьи, ведь он никому не давал книг из своей библиотеки, и прежде всего это касалось барышень. Женщины к книгам относятся по-своему, зачастую как к взятым у подруги взаймы блузкам, туфлям или серьгам, барышни, с которыми у Яроша бывали романы, после окончания этих романов никогда не возвращали ему одолженных книг. Правда, те книги, которые он давал им взаймы, не представляли большой ценности, это была какая-нибудь беллетристика, так что особо жалеть было не о чем, а вот Данка относилась к совсем иному типу барышень – она интересовалась наукой и книгами, которые представляли интерес для считанных людей на этой планете. Было и еще одно существенное обстоятельство – у Яроша с Данкой не было романа. Поэтому одну книгу девушке удалось выудить, но Ярош на этот раз почувствовал, что должен сдаться, вырастить талантливую ученицу – это тоже дело ответственное, к тому же его покорило признание, что именно благодаря ему она приобщилась к изучению арканумского языка.

В отличие от моих друзей, у меня не было ни малейшего желания учиться, точнее не так, я не хотел учиться в учебных заведениях, а предпочитал учиться сам, преимущественно на своих же ошибках, я двигался на ощупь, но уверенно, я любил углубляться в себя и если и видел для себя какое-то место работы, то это был маленький железнодорожный полустанок, где я мог бы жить и работать стрелочником, встречая поезда, которые никогда там не остановятся, но для которых время от времени нужно перевести стрелки, и были бы у меня кошечка и собачка, и одна курочка, которая каждый день несла бы мне яичко, и одна коза, вот и все, больше никого, и даже бумаги не нужно, я бы записывал свои мысли на песке, а зимой на снегу… Но Йоська учился в консерватории, играл на скрипке и бандуре. Странно, правда же? Жид, играющий на бандуре, все равно, что гуцул, который бренчит на балалайке. Но Йоськин отец, пан аптекарь, сказал, что его сын будет играть на бандуре, ну, и мама должна была выполнить его завещание, а пан аптекарь любил бандуру, так сильно любил, что из-за той бандуры и сам бы бандуристом стал, и хотя эта его мечта не сбылась, зато он погиб за Украину, что так на так и вышло. Сестре Йоськи Лии не так повезло, потому что она родилась, когда отца уже не было и он не мог оставить каких-либо распоряжений о ее будущей судьбе, но пани Голда решила, что девочка тоже будет учиться музыке, а когда у нее проявились еще и вокальные способности, отвела ее на прослушивание к профессору консерватории Яну Распу, и тот пообещал, что обязательно ею займется, когда она окончит школу. С тех пор пани Голда регулярно покупала для дочурки сырые яйца и каждое утро заставляла ее натощак выпивать яйцо, после этого Лия, прежде чем отправиться в школу, должна была распеваться, заливаясь соловьем на весь двор, в будние дни это никому не мешало, но по воскресеньям, когда многим хотелось поспать подольше, это пение действовало на нервы, и тогда из окон неслись брань и проклятия, но пани Голде на это было наплевать.

Однажды в пятницу я застал Йоську за тем, что он, сидя на полу, резал ножницами бумагу на одинаковые квадратики, я удивился, а он объяснил, что завтра суббота, и им не разрешается ничего в этот день делать, разве что загасить огонь, если в доме случится пожар, вот он и готовит бумагу для клозета.

– Йося, ты что, собираешься целый день срать? Зачем тебе столько бумаги? – удивился я.

– Так я ж не только для себя, но и для мамы, и для сестры, а завтра к нам еще придут две тетки и два дядьки, и дедушка Абелес.

Ну что тут скажешь – я сел рядом с Йоськой и помог ему резать бумагу для клозета. А скоро притащился дедушка Абелес с живой курицей под мышкой, снял сюртук и шляпу и вышел с курицей во двор, и тогда я впервые увидел, как курица становится кошерной: дедушка взял ее обеими руками и начал резко болтать ею так, чтобы голова крутилась и крутилась, наливаясь кровью, а когда она стала уже красной, как помидор, дедушка вынул из кармана тесак, одним махом отсек курице голову и подождал, пока стечет вся кровь.