Танго на треснувшем зеркале (СИ) - Страница 4

Решительно захлопнув дверь своей комнаты изнутри, я плюхнулась на постель. Битву за ванную начну завтра, а сейчас спать.

Всю свою жизнь я легко могу разделить на несколько неровных отрезков.

Уютный милый дом тети в глухой деревне на краю света. Там было много свободы и воздуха, лугов, казавшихся в детстве бескрайними. И самой большой заботой было, бегая по мягкой душистой луговой траве, не разворошить гнездо шмелей. Или гвоздем ногу не поранить.

В те времена, казалось, почти ничто не нарушало размеренное течение жизни. Но уже тогда я чувствовала — не всегда тетя с дядей были спокойны и открыты. Временами, особенно часто это случалось весной, когда цвели сады, и осенью, когда сад наполнялся ароматом налитых соком антоновок, тревога заливала каждую щель в доме от подвала до чердака.

Дядя в такие дни уходил в запой, находиться рядом с тетей становилось очень сложно, и я уходила в самый дальний угол дома, подальше от эпицентра тревожной субстанции.

И если бы не маленькая кошка-подружка, неслышно пробиравшаяся ко мне на своих мягких лапках с черными подушечками, как бы я справлялась, сказать сложно. Отвлекать саму себя и управлять настроением я тогда не умела.

Но вот приходила Дымка, сворачивалась на коленях или животе клубком и, казалось, засыпала беззаботным кошачьим сном. Но я видела, как приоткрываются иной раз ее глаза, как подрагивают бархатные ушки, настроенные на слышимую только ей кошачью волну. И тревога не то чтобы отступала, нет. Она становилась менее густой, не такой назойливой.

Тетя не делала вид, что ничего не происходит. Напротив. Она бросала на меня вопросительные взгляды, под которыми хотелось поежиться от странного колкого озноба. Словно она просвечивала меня рентгеновским аппаратом и лучи его, вопреки всему, зацепляли в моем теле каждый нервный рецептор. Временами от такого взгляда становилось даже страшно. Но потом тетя, успокоившись, уходила, а я могла, насколько позволял возраст, задуматься о своих ощущениях. Но толкового объяснения придумать не получалось.

В пятнадцать лет моя жизнь резко изменилась. Произошло это на день поминовения всех усопших, когда дядя с тетей и гурьбой односельчан отдавали дань памяти предкам на древнем местном кладбище.

Именно тогда, когда на кладбище соседки стали вспоминать проделки родных им покойников, я впервые столкнулась с теперь уже привычными мне виденьями и услышала чужие голоса прямо в своей голове.

У меня перед глазами вдруг возникло два мира. Мир живых, грустящий о былом, наивный. И мир, как я его для себя обозначила, потусторонний. Нервный, тревожный.

Пока на кладбище поминовение шло полным ходом, живые все добрели и, несмотря на грустный повод собрания, веселели. Да и как тут не улыбнуться, когда соседка рассказывает, как нашла самогонку покойного мужа в колодце с водой. Или как очередной раз не вспомнить битву Матвея со сверхбоевым соседским петухом.

Мертвые же, точнее, субстанции, которыми они сейчас казались, всем этим воспоминаниям были совсем не рады, и чем дальше заходила беседа поминающих, тем злее и вспыльчивее они становились.

В один миг большой сгусток, темнее прочих, издал пронзительный вопль и остальные субстанции резко активизировались. Они стали яростно хватать гостей за все места своими невидимыми руками в попытке утащить их прочь от могил. Обрушивались на заставленные блюдами столики, заботливо вкопанные родственниками внутри оград, чтобы было удобнее поминать усопшего. Но их руки бессильно проходили сквозь тела и прочие предметы. Повлиять на живость льющихся воспоминаний субстанциям не удавалось, несмотря на все усилия.

А потом тактика обитателей кладбища изменилась. Белесые субстанции увидели или почуяли меня. И поняли, что я их тоже вижу. И слышу.

Что тут началось! Голову наполнили мириады голосов, каждый из которых звучал на своей волне и о своем.

Хотя громче всего звучали требования убрать это непотребство куда-нибудь подальше и не тревожить воспоминаниями о прошлой жизни всех, кто обрел здесь покой. Иначе они, настоящие хозяева этого места, за себя не ручаются.

— Убери их отсюда, — вопила нескладная угловатая субстанция, — иначе прибью вон того, опять перемалывающего, как мы с ним по молодости сено воровали. Пятый год покоя лишает!

На что ему отвечал менее нервный дух:

— Матфей, хорош истерить, никого ты не прибьешь, нет у тебя сил на это.

— Найду, как прибить! К самому Мустафаилу пойду! Он войдет в мое положение.

— Ты че, с ума сошел, — завопил еще кто-то у меня за спиной, — пойдет он к Мустафаилу, шустрый какой. Ну войдет Мустафаил в положение, станет у нас еще больше постояльцев. Ты знаешь, сколько сюда припрется народа почтить память этого придурка? И так каждый год!

Субстанции, осознавая безвыходность ситуации, разом замолчали, а я от офигевания застыла на месте и только переводила взгляд с живых соседей на вот эти сгустки и обратно.

А поминовение тем временем снижало обороты, затихало. Было уже съедена половина привезенного, а выпито и того больше. Дядя взгрустнул, прислонившись к березе, мирно растущей у какой-то могилы с обшарпанными буквами на памятнике, и под проклятия белой субстанции забормотал о чем-то своем.

— Петро, ну что ты опять на могиле Кузьмича развалился, — заворчала на него тетя, — ну-ка вставай!

Дядю долго просить не пришлось, и под ворчание тети он снова переместился за стол.

И тогда белесые субстанции обрушились на меня. Затыкать уши не помогало. Они, казалось, минуя органы слуха, направляли свои требования прямо мне в мозг. А еще этих субстанций было слишком много. Голова зазвенела, и меня впервые в жизни стало укачивать.

Со всех ног, невзирая на вопросительно-недовольный взгляд тети я ломанулась прочь. Следом за мной побежала Дымка, никогда не пропускавшая такие мероприятия из-за лакомств, которые там можно было легко добыть.

Захлопнув дверь своей комнаты, я полезла в интернет, чтобы поскорее загуглить симптомы и понять, что же это было. А Дымка, словно чувствуя, что без ее поддержки мне не обойтись, запрыгнула на мои колени и превратилась в маленький мурчащий комочек.

Интернет беспристрастно выдал ответ — это или шизофрения, или психоз, или иное органическое поражение мозга. А если к этим симптомам добавляется еще и бессонница, тогда точно все хуже некуда.

Было еще альтернативное мнение о потусторонних мирах, соприкасающихся с нашим миром. И что границы тех миров нестабильны, в любой момент может произойти все что угодно.

Альтернативная версия выглядела слишком уж бредово и никакого доверия не внушала. Тем более, критически настроенный мозг требовал фактов.

Воображение, вместо фактов, после всех изысканий тут же подсунуло красочные картинки будней в психбольнице, подсмотренные в интернете. Я так и увидела, как бледной тенью, без единой мысли в голове, под завязку накачанная галоперидолом, шатаюсь по мрачным обшарпанным коридорам богоугодного заведения. Жжжесть… Не надо мне такого.

С той поры мимо психбольницы, расположенной километрах в пяти от дома я проходила с опаской. Иногда, когда настроение было получше, я заглядывала в зарешеченные окна, но ничего существенного рассмотреть за немытыми стеклами так и не смогла.

А вот куда больше не заглядывала ни под каким предлогом, так это на кладбище. Уж слишком сильное испытала я потрясение, до конца жизни хватит.

Прошла еще пара лет, учеба в школе, которая казалось, будет бесконечной, перешла в разряд «ну вот и все». Наступило время задумываться о будущей профессии.

Тетя, приводя меня в ужас, настойчиво предлагала поступать в школу полиции. Я ничего не имела против школы полиции, а вот против медосмотра, который нужно пройти до подачи документов и который включал обязательное прохождение психиатра, — очень даже!

Но тетю было не остановить! Не обращая внимания на мое прохладное, мягко говоря, отношение к ее идее, она развела бурную деятельность.