Танцуй, пока можешь - Страница 83

– Может быть, теперь вы сможете понять, почему я подожгла бридлингтонский склад, чтобы убить свою невестку.

Я вздрогнула и почувствовала, как поплыли перед глазами лица, сливаясь в общую массу.

– Я ненавидела ее, – продолжала Кристина. – Она привела в наш дом свою незаконнорожденную дочь, дочь вот этого человека. – Она не повысила голоса, но ее рука, вытянутая в сторону Александра, сильно дрожала. – И мой брат растил ее ребенка, как своего собственного. Он дал им обеим все, чего только можно пожелать. И чем же она отплатила ему? Она снова сбежала со своим любовником, вернулась, когда между ними было все кончено, и попыталась выдать своего второго ублюдка за сына моего брата. Но он простил ее, несмотря ни на что. Он всегда все прощал ей, потому что любил. Он даже официально усыновил ее детей. Он изменил завещание в их пользу. А все это время я помогала осуществиться его честолюбивым планам, лишь бы только он мог перебороть комплекс неполноценности, возникший из-за ее постоянных измен. Желание обладать маской превратилось у него в навязчивую идею. Таким образом он реализовал свой нерастраченный потенциал любви. Если бы он ее не получил, у него в этой жизни просто ничего бы не осталось! И пока я помогала ему, она снова оказалась в постели своего любовника. Мой брат обо всем узнал, и это убило его. Она заслуживает смерти и получила бы по заслугам, если бы Дэниел Дейвисон ее не спас. – Кристина ненадолго задержала на мне взгляд, но потом снова отвела его. – Если бы ее предоставили мне, она бы отправилась не в тюрьму, а прямиком в преисподнюю, где ей самое место. – Она снова немного помолчала и улыбнулась какой-то жуткой отвратительной улыбкой. – Но мой брат любил ее. Он готов был простить ей все, что угодно. И только ради его памяти я решила дать эти показания. Она невиновна.

Она снова посмотрела в мою сторону своими желтыми глазами, и я непроизвольно вцепилась в перила с такой силой, что у меня побелели костяшки пальцев. Ужасная улыбка стала еще шире. Было в ней что-то зловещее, и я задрожала от панического страха. Ну зачем она это делает?! Если она меня так ненавидит, зачем сейчас способствует моему освобождению? Все мое тело заледенело от ужаса, когда Кристина прошипела ответ:

– А теперь живи и мучайся от угрызений совести.

С ее злобно поджатых губ сорвался торжествующий смешок. Она победила.

Прошло несколько недель после моего освобождения, а я все реже и реже виделась с Александром. Я не могла смотреть на него и любить его без того, чтобы передо мной не возникло лицо Кристины и ее взгляд в тот день. Александр перепробовал все средства, убеждая меня взять себя в руки. Но чем больше он уговаривал и упрашивал, тем больше я от него отдалялась.

А потом, в тот день, когда Кристину приговорили к смерти – это было четырнадцатое сентября, – посыльный принес мне конверт. До сих пор мне трудно передать словами, что я испытала, когда открыла его. Письмо было датировано двенадцатым сентября. По мере его прочтения я все острее чувствовала боль и одиночество Кристины. Не только в последние часы, а с тех пор, как я вошла в ее жизнь.

С того самого дня, когда я впервые увидела ее, я почему-то всегда была твердо уверена, что однажды мне придется ее убить. Возможно, это было своего рода предвидение, хотя я никогда не замечала за собой подобных способностей. Да и в тот день у меня абсолютно не возникло никаких ярких мысленных образов. Единственное, что я ощущала, – это непреодолимую потребность защитить себя.

Элизабет Соррилл. Природа наделила ее красотой, о которой могла только мечтать любая женщина, и я в том числе. Она принесла в наш дом смех и любовь, хотя сама все время страдала от непоправимой потери – потери любви, которая не хотела умирать и от которой она сама ни за что не хотела отказываться.

Но какое право имела она на эту любовь? Я тоже женщина. Я изведала и любовь, и горечь утрат. Но разве я заставляла из-за этого непрерывно мучиться близких мне людей?

Правда, теперь я понимаю, что никогда не знала ничего похожего на то чувство, которое связывало Элизабет и Александра. Их любовь не только перешагнула через сословные предрассудки, она выдержала испытание годами разлуки, взаимными обидами и даже постоянным чувством вины, которое уже само по себе способно уничтожить всякую менее сильную привязанность. Завидовала ли я Элизабет? Нет, я жалела ее. За любовь такой силы и глубины приходится платить и соответствующую цену. И я буду лишь одной из тех, кто потребует свою часть долга. У меня нет никаких угрызений совести. В конце концов, почему она должна иметь все? Что значат ее страдания в сравнении с моими? Мой брат подарил ей целый мир. Но ведь это был и мой мир тоже. Мне пришлось лгать, хитрить и даже убивать, чтобы вернуть принадлежащее мне по праву. И все это время моим настоящим, невидимым врагом был не Александр и даже не Элизабет, а их любовь.

Ну почему это чувство оказалось таким всепобеждающим?

Я прислоняю голову к стене. Вокруг царит непроглядная тьма и такое зловоние, что от него перехватывает дыхание. И вдруг в почти мертвой тишине я слышу собственный смех. Этот смех полон горькой иронии. Ведь если бы хоть кто-нибудь, вот сейчас, в самом конце, смог ответить мне на один-единственный, главный вопрос, он бы тем самым вручил мне ключи от жизни.

Хотя, конечно, на самом деле этими ключами обладали только двое – Элизабет и Александр.

Когда я дочитала письмо, у меня отпали последние сомнения в том, что его написала Кристина. Передо мной снова возникла ее жуткая улыбка в зале суда. Давая свободу, она приговорила меня к жизни в тюрьме, из которой нет выхода: к постоянным мукам совести. Она прекрасно осознавала, что делает, и тогда, в зале суда, и тогда, когда писала это письмо. А теперь, с ее смертью, двери тюрьмы захлопнулись, и ключ был потерян навсегда.

С того дня я окончательно замкнулась, почти ни с кем не разговаривала и не могла себя заставить вновь вести нормальную жизнь.

Иногда, стоя у окна своей спальни, я наблюдала, как Александр выходит из дому вместе с Шарлоттой и Джонатаном. Он оставил адвокатуру и с начала следующего года собирался открыть в Сити юридическую консультацию. Он хотел, чтобы это стало началом новой жизни для нас обоих. Но каждый раз при виде его я вспоминала всех тех, кто пострадал из-за нашей любви. Если Александр вдруг замечал, что я стою у окна, я снова задергивала шторы, боясь встретиться с ним взглядом. Я так любила и хотела его, что боялась порой сойти с ума. И чем больше я себя обуздывала, тем сильнее становилась моя любовь. Мне легче было умереть, чем представить себе жизнь без него. Однако чувство вины и угрызения совести преследовали меня неотступно, ни на миг не отпуская и не давая ни минуты покоя.

Джессика позвонила субботним днем в конце сентября. Когда Канарейка протянула мне трубку, я решила, что схожу с ума. От одного упоминания имени Джессики чувство вины наваливалось на меня с новой силой. Еще одна жертва, еще один обвинитель. Она спросила, можно ли ей заехать ко мне. Я отказала, но она продолжала настаивать.

Джессика приехала окрло четырех часов на серебристом «фольксвагене». Когда я увидела машину, мое сердце как будто сжала чья-то ледяная рука. Машина была не только той же марки, но и того же цвета, что и у Кристины. Я слышала, как Джессика что-то сказала Канарейке, потом дверь открылась, и, собравшись с силами, я повернулась к гостье.

Светлые волосы Джессики, гладкие и шелковистые, блестели на солнце. Лицо покрывал легкий бронзовый загар. И хотя я уже однажды видела ее, вблизи она оказалась гораздо красивее, чем я себе представляла. Она окинула меня взглядом, и ее глаза расширились от удивления. Мой неухоженный вид, судя по всему, произвел на нее сильное впечатление.

– Ну и ну, – сказала она наконец. – Полагаю, что вы не всегда выглядите подобным образом, но все же должна признать, вы совсем не такая, какой я вас себе представляла.