Там за морем деревня (Рассказы) - Страница 7

— Эй, откройте! — Салман забарабанил кулаками в дверь. — Откройте! — Повернулся спиной, начал бить каблуком. — Гады! Откройте!

Витька зашевелился, поднял голову. Салман перестал бить в дверь, наклонился к Витьке и еле разобрал:

— На ходу не стучи, не услышат. На остановке. — Витька хотя и слабый, а голова у него работала. На ходу стучать пустое дело.

Салман прилег на полу рядом с другом, прижался тесней.

Состав долго шёл без остановок. Потом Салман сквозь забытье почуял — тихо, не стучат колеса, поезд стоит. Он не вставая принялся стукать каблуком в дверь. Стукал и стукал — никого снаружи нет. «Может быть, поезд остановился где-нибудь в степи, — думал в отчаянье Салман, — а я стучу, как дурак». Он пробовал растолкать Витьку, посоветоваться с ним, но Витька спал. «А что, если он не спит? — испугался Салман. — Не спит, а уже задохся? — Он потрогал Витькин нос, губы. — Вроде бы он дышит, теплый. Просто сомлел с непривычки».

Салман передохнул немного и снова принялся бухать каблуком в дверь. Три раза бухнет — прислушается. Три раза бухнет — снова ухо к стенке. Ничего, он терпеливый. Ещё три раза, ещё… Наконец кто-то оттуда, снаружи, стукнул ответно и спросил:

— Есть там живой? — женский голос, крикливый.

— Есть! — заорал Салман что было силы. — Есть! Откройте!

— Сейчас! Мужиков позову! — отозвался женский голос.

Потом проклятая дверь тронулась, поползла вбок. Салман ждал яркого света, а увидел ночь, зеленый шар лампы на высоком столбе. Внизу стояла женщина в теплом платке поверх ватника, дяденька в железнодорожной фуражке. И ещё две фуражки увидел Салман — два милиционера пришли, чтобы забрать его в тюрьму. Салман жадно задышал. Ничего, силы ещё есть. Свет фонарика ударил ему в глаза и скользнул ниже, осветил лежащего на полу Витьку.

— Носилки! — сказал кто-то. Один из них без памяти.

«Теперь пора», — велел себе Салман и юркнул за поставленные поперек двери носилки. Приземлился на четыре точки и припустил. И в тот миг, когда он считал, что спасся, за спиной заверещал милицейский свисток.

— Держите его! Держите!

Откуда-то сбоку выскочил парень в замасленном ватнике, и Салман забарахтался у него в руках. «Все. Попался».

Мимо на носилках пронесли Витьку.

— Этого гаврика тоже в больницу? — спросил парень, поймавший Салмана.

— Его-то? — Двое с носилками повернули головы, посмотрели на Салмана. — Обойдется. Вон как бежал. Здоровехонек.

Витьку унесли, а Салман остался. Его немного трясло, но ничего, пройдет. Он втянул голову в плечи и пошагал, как важный преступник, под конвоем двух милиционеров.

Сначала Салмана вели через железнодорожные пути, потом по лестнице вверх. Он увидел у себя под ногами огромную станцию, огни, блеск рельсов и темные крыши вагонов. «Объявляется посадка!» — сказал громкий недовольный голос. Внизу, на освещенной ярко длинной площади, быстрее забегали люди с чемоданами. Салман остановился, чтобы лучше разглядеть. Он никогда не видал столько людей сразу, на одном месте, суетящихся и мешающих друг другу. На базар в поселке народу съезжалось много, но здесь… Он попробовал просунуть голову меж прутьев, огораживающих мост над станцией.

— Ты куда? Пошли, пошли! Никогда не видал, что ли? — Один из милиционеров легонечко подтолкнул Салмана.

Салман, конечно, не сказал, что видит большую станцию впервые в жизни.

Поезд ушел, станция опустела. Салмана привели в комнату с решеткой на окне, усадили на скамейку.

— Есть хочешь?

— Хочу! — Он взял кусок хлеба с колбасой, жадно съел.

— Меня зовут Кудайберген Оспанович, — сказал милиционер, накормивший Салмана. — А тебя как зовут? Откуда ты приехал?

— Меня зовут никак, — ответил Салман без всякого нахальства, очень тихо и вяло. — Я приехал ниоткуда. Ничего не помню, очень хочу спать. Везите меня в тюрьму.

— Скажите пожалуйста! — рассердился милиционер. — Мать, наверное, все глаза проплакала, а он тут партизана изображает.

Салмана посадили в машину с двумя лавками по бокам и повезли. На окошках машины тоже были решетки. Потом ему сказали: «Выходи». Машина с решетками уехала. Салмана повели в дом. Он увидел большую комнату с кроватями, мальчишечьи головы на подушках. «Может быть, не тюрьма, — подумал Салман. — Может быть, детская колония». Ему показали пустую кровать, он лег и сразу куда-то полетел, далеко-далеко.

Ему снилось, что он пришел в школьный кабинет биологии, где на высоком шкафу стоит чучело синей птицы. Салман птицу не убивал. Он снял её, дохлую, с переднего бампера грузовика. Она разбилась о грузовик где-то в горах, на перевале. Синяя-синяя. Витька обрадовался, увидев дохлую птицу. «Она прилетает к нам из Индии», — сказал Витька, снимая острым скальпелем синее оперение, как снимают простую шкурку суслика. Чучело птицы Витька и Салман подарили школе.

Салман помнил: на лакированной подставке приклеена бумажка, и на ней значится рядом с Витькиной его фамилия — Мазитов из 5 «Б».

Но теперь он увидел — птица ожила. Она захлопала синими крыльями и стащила с ног лакированную подставку — так, нога об ногу, человек стаскивает сапоги. Птица взлетела, сделала круг под потолком и устремилась к окну, а оно закрыто. Птица стукается о стекло, не может вырваться на волю. «Надо бы окошко открыть», — говорит сам себе Салман и не может стронуться с места. Поглядел вниз, — а его ноги прикручены к полу, как лапы птичьи к дощечке. Рвется Салман выпустить птицу — и ни с места. И вдруг кто-то широко распахивает окно, оттуда льется яркий, резкий свет. Салману не разглядеть против света, кто же распахнул окно, кто выпустил птицу. Свет всё ярче — глаза болят. Салман заслонился ладонями и проснулся. В комнате горел свет, какой-то человек ходил меж кроватями и смотрел, все ли на месте. Салман притворился, что спит. Свет погас, воспитатель ушел. «Синяя птица зато на воле», — успокоенно подумал Салман. И с тем уснул.

Утром он узнал, что в тюрьму или в колонию попадают после суда, а его привезли в детский приемник. Расспросят, кто он и откуда бежал, — вызовут мать или там ещё кого, кто у него есть, — и до свидания, повезут домой.

— А если не признаваться? — спросил Салман у мальчишки, который показался ему самым простоватым. Беленький, похожий на Витьку.

— Можно не признаваться, — сказал мальчишка. — Видишь девчонку? — Салман кивнул: вижу, малявка. — Так вот. Она тут месяц. Ничего им не говорила, а оказывается, её мать по всей стране разыскивала. Вчера телеграмма пришла — едет.

Салман с уважением поглядел на малявку. Девчонка заметила его взгляд и высунула язык.

— Ты тайны хранить умеешь? — спросил Салмана беленький.

— Ну! — буркнул Салман.

— У меня отец морской адмирал во Владивостоке. Я к нему бегаю.

Салман не понял: зачем всё время бегать, надо один раз.

Мальчишка улыбнулся печально.

— Это кажется: раз — и убежал. Ты сам попробуй — узнаешь.

Салман, конечно, не стал рассказывать беленькому свою тайну — про отца-вора. Только про Витьку рассказал, про то, что случилось в вагоне.

— Хана твоему Витьке, — посочувствовал беленький. — В прошлом году на Алма-Ате первой распечатали вагон, а там покойники. Никуда не уехали. На одну ночь закрылись от милиции — и кранты!..

У Салмана чуть не отнялись руки-ноги, но он свой подлый страх усмирил: «Я-то живой. Отчего же Витьке кранты? Ну, слабже он меня. В котельной не ночевал, в мазарах со змеями не жил. Непривычный к плохому. Понятное дело — сомлел. Но ведь теплый был, дышал. Не мог он… Я-то живой, не сдох…»

Его вызвали в кабинет к начальнику в милицейской форме, стали выпытывать, как зовут и откуда. Салман зубы на замок.

— Когда вспомнишь, как тебя зовут, откуда прибыл, придешь сюда и скажешь. А сейчас ступай, подумай.

Потом ещё раз вызвали.

— Ну как? — спросил начальник. — Надумал?

— Думаю, — ответил Салман.

Не соврал — сказал чистую правду. Он очень сильно думал, как изловчиться и убежать из приемника. Не потому, что ему тут плохо. Ему тут хорошо, кормят сытно, лапшу дали на обед, котлеты с макаронами. Салман уже прикинул, что можно не хуже той девчонки прожить в приемнике целый месяц. Прокантоваться, как говорят здешние ребята. Но не давали покоя мысли о Витьке: как он там, в больнице?