Там, внутри меня - Страница 3

Зажегшись идеей проверить книги в настоящей библиотеке, я направился в самое большое хранилище книг в городе. Выйдя из кафе, я пересек парк, в котором были собачники и одна дама с коляской, вышел на ту улицу, где между семью и десятью утра, а так же пятью и семью вечера в будние дни люди убивают свое время в железных фыркающих коробках. Это был деловой квартал. Окружающие бизнес-центры, точно из картона, смотрели на меня глазницами пустых окон. Здесь офисные здания на разный вкус и размер арендного бремени, в их коридорах неинтересные разговоры, а в кафе неподалеку – безвкусные бизнес-ланчи. Я проверял. Вряд ли что-то изменилось.

Мне потребовалось около двадцати минут, чтобы выйти по прямой дороге через этот квартал к библиотеке. Красивое беленое здание с колоннами и массивными дверьми было похоже на дворец. Поднявшись по ступеням, я потянул дверную ручку на себя. Не поддалась. Еще одну, результат тот же. Потянул боковую, и та дверь не открылась. В воскресенье библиотека работает! Точно-преточно! Вот и табличка: с 8 до 18! Ну как так! Серьезно, улетели что ли? Может, вход с торца? Бывает же, что главный закрыли. Я пошел в обход здания. С торца была пластиковая белая дверь, венчавшая маленькое крылечко, когда-то покрашенное в желтый, цвет солнца, но теперь – выцветшее. Я дернул ручку – лязгнул замок – и здесь закрыто. Нигде не висело таблички про «технические причины». Может, библиотеку закрыли по тем же причинам, что и книжный магазин? Задумавшись, я поднял глаза наверх. В окне второго этажа я заметил двух уже не молодых женщин, переговаривающихся между собой. Они смотрели на горизонт и теребили занавески.

Здесь летали книги!

Эта история вызывала у меня то чувство, которое называют любопытством. Так я определил восторг, неуверенность в реальности происходящего, трепет увидевшего чудо, желание и страх участия в происходящем, пусть и со стороны наблюдателя. Теперь я не мог просто путешествовать по городу. Я искал. Жаждущим взглядом щупал мир вокруг себя. Сумасбродные догадки привели меня обратно на набережную, туда, где в любую погоду (в панаме, валенках или дождевике) сидят букинисты, хранители прочтенных книг. У них можно найти Диккенса в потертой обложке, сборник задач по термодинамике с редкими карандашными почеркушками на полях, потрепанного Хайдеггера, выцветшее под солнечными лучами руководство садовода, до дыр зачитанного Ницше – словом, литературу очень разную. Когда им нечего было делать, а такое случалось часто, они играли в шахматы. За их партиями наблюдали зеваки, садившиеся, как воробьи, на ближайшие скамеечки. Прохожие вскользь короткими взглядами осматривали колоритных шахматистов, улыбаясь тому, какие же эти пенсионеры несуразные продавцы. Я не относился к первым, хотя однажды, пока рассматривал выложенные на клееночке потрепанные книги, наблюдал крайне занимательную и оригинальную партию.

Через полчаса я дошел до набережной. Никого из букинистов там не было. Раздосадованный или окрыленный? Сходится или провалилось? Еще или домой? В раздумье я спустился к самой воде. Гуляющих сегодня было на удивление не много, поэтому я один уселся на каменные ступени, подложив деревяшку. Вода в реке пахла гнильем, водорослями и тухлой рыбой.

– Лети! Лети, ты свободна! – где-то рядом я услышал громкие возгласы мужчины. Где он? Его не было видно. Кому кричит-то?

– Лети! Расправь крылья! – голос срывался хрипом. Я пошел на звук. Ну так, из интереса, посмотреть. Это было в зарослях под мостом, метрах в двадцати от места, где я расположился. Асфальта там не было, и пришлось идти по влажной земле, густо усеянной окурками и осколками, крышками пивных бутылок. Зацветшей водой пахло сильней, чем на набережной.

– Лети же! Я верю… – голос, слышимый теперь совсем рядом, оборвался.

Должно быть, человек ощутил мое присутствие. Я замер. Внутри бился парализующий страх: кто там? Кто тот человек за кустом? Смогу ли я ему противостоять, если он захочет нанести мне вред? Что он хочет? А я? Что он может? А что могу я? Каковы, черт возьми, мои намерения, и как я объясню свое присутствие здесь? Но голос его не показался мне устрашающим, скорее наоборот, ему нужна помощь. Я осторожно отодвинул куст сирени. На меня недоверчиво смотрел плотный мужчина лет тридцати пяти в потертом пиджаке, белой рубашке, темных джинсах и белых кроссовках. Лицо его выражало испуг, но было ясно, что в случае чего он может дать отпор – он меня значительно крупнее. У него были кудрявые средней длины каштановые волосы, бакенбарды, огромные глазища с девчоночьими ресницами и очки в толстой черной оправе. Не брился, наверно, дня три. В руках он держал книгу. Рядом с ним была сумка, такую часто можно встретить в плацкартном вагоне, и она была доверху набита точно такими же книгами, словно яблоками по осени. Он молчал. И я не знал, что ответить ему на молчание. Ситуация была неловкой до такой степени, что хотелось вырезать ее из своего мира, проснуться, если бы это был сон. Не в силах терпеть больше молчания, я спросил:

– Как погода? Ничего, правда?

– Правда. Уже четыре года в этот день хорошая погода.

– Откуда вы знаете?

– Слежу.

Он следит за погодой и кричит «лети» из-за кустов. Надо сваливать!

Но постойте… у него же книги!

Мы разговорились с Петром, он рассказал мне многое о том, что я теперь искал. Мой собеседник оказался писателем, это не основная профессия, а так, для души… Основная – исследовательская, культуру он там изучал, историю, религию. Так вот, 7 июля, этот день особенный. Овеянный чем-то таинственным. Петя взахлеб рассказывал мне о древних легендах, языческих традициях, даже о кросскультурных компонентах, как вдруг я понял, что ужасно хочу есть. Петр согласился со мной, и мы пошли в ближайшее кафе, напоминавшее больше столовую. Позже я, помню, пожалел об этом: наверное, за поеданием капустного салатика, куриных кнелей и борща в шумной забегаловке в нашем разговоре потерялось что-то важное. Но и Петю на голодный желудок я слушать не мог. Тем более, совместный обед всегда улучшает взаимопонимание. Наверное, без той толики общности, которую я почувствовал, когда мы оба выбрали чесночный и луковый соусы, я не смог бы задать этот вопрос:

– А ты зачем книги летать учил?

Он стушевался, как если бы его, пятилетнего, уличили в конфетокрадстве.

– Я говорил, я уже говорил тогда, ну тогда, под мостом, что сегодня важный день, он особенный. В этот день знания, ну, они передаются людям.

– А книги здесь при чем?

– Как при чем? В них же знания!

– То есть ты отправлял книги в полет, чтобы они передавали знания? – ей-богу, в любой другой ситуации, услышав этот разговор, я подумал бы, что собеседники невменяемы, но диалог происходил со мной, и я могу ручаться за себя.

– Не совсем так. Существует легенда, я слышал ее от библиотекарей, когда писал диссер пять лет назад, что в этот день книги, в которых есть что-то ценное, они, ну, они взлетают.

– Сами по себе?

– Да, сами…

– И куда они… летят?

– Ну, куда-то летят. Передача информации… Там что-то происходит. Это я, конечно, плохо понял. Тогда было восьмое число, представляешь, восьмое! Я тогда на день опоздал с этим Знанием. Там две библиотекарши шушукались между стеллажами, рассказывали друг другу, что из библиотеки книги вылетали прямо в окна! А я от этих женщин был в двух шагах, у соседних полок… Слушал. Я бы подбежал, я бы все расспросил! Приличия… – разочарованно вздохнул он.

– А ты сам-то видел, как они летали?

– Ну… нет. Там надо момент поймать. Я с утра хожу по городу, ищу. Книжные, библиотеки… все закрыто! Значит, улетели уже.

Спрашивать о том, не улетели ли его книги, было лишним.

– А о чем ты пишешь? – спросил я его.

– Ну так, – он рассеяно посмотрел, казалось, сквозь меня. – О неспокойных всяких. – Петя надкусил сдобную булочку с пожелтевшим творогом. – О декабристах, например. Ну, ты понимаешь, вот я пишу книги, и все, что я пишу – это мое, и все это во мне, и все это я.