Там, где кончается организация, там – начинается флот! (сборник) - Страница 2

Как только «Ярославцу» вывалили трап, у него, ясное дело, выставили и вахтенного, и шум внизу на множащихся как по волшебству «шаландах», привлёк его внимание. Матрос понятия не имел, кто такой этот «в лампасах», но, увидев ночью, в пургу и чуть ли не в центре Калининградского залива своего комбрига, вылупил глаза и дал по кораблю четыре истерических звонка. По всем каютам, кубрикам, боевым постам и даже вентиляторным прокатился смех, а кэп, только-только в собственной каюте поднявший стопку в компании замполита и особиста, со смехом пригрозил, что ещё одна такая шуточка, и он снимет к чертям собачьим или дежурного по кораблю, или вахтенного офицера. А то и обоих вместе.

Только что упомянутые созвонились между собой, причём вахтенный офицер говорил, как и положено, с ходового, прихлёбывая кофеёк, изрядно сдобренный шилом, а дежурный – из собственной каюты, где ему как раз шило разбавляли. Поняв, что шутка не принадлежит ни тому, ни другому, они нимало тем не озаботясь, вернулись к прерванным занятиям.

А комбриг тем временем уже пёр по трапу, перебираясь от балясины к балясине, и стараясь не вслушиваться в шестиэтажный мат командующего. Тот, конечно же, явственно слышал, что мичман упомянул каких-то «четверых», но был уверен, что ему, мичману, в таком состоянии и двое вполне могли четверыми показаться. Вахтенный матрос, вспотев на ледяном ветру, с последней надеждой дал ещё четыре звонка и замер, приложив ладонь к ушанке. Дежурный, озверев, выскочил из своей каюты отрывать ему голову, а кэп – из своей, отрывать голову дежурному.

Первая немая сцена произошла после того, как комбриг, скомкав доклад дежурного, рванул к кэпу и напоролся на него в первом же тамбуре. Тот сделал глаза страдающего щитовидкой, и, пристроившись в хвост комбригу и командующему, устремился за ними, ужимая в членах дрожь. Вторая – в командирской каюте. Когда в неё открылась дверь, и на пороге появился комбриг, замполит сделал движение стопкой, будто хотел перекрестить пространство. Особист же тут же сделал лицом, что он вообще офицер КГБ, и ежели углядит какую угрозу обороноспособности нашей великой Родины, то всем тут тогда не поздоровится – так и знайте! Третья – в корабельной амбулатории, куда отправились всем коллективом, причём во главе уже с командующим. Там была обнаружена развесёлая компания, состоящая из местных «камовцев», начмеда, комсюка и трёх спасённых «милевцев». Всё-таки трёх…

Генерал быстро понял, что «потерпевшие» не заслуживают трогательного сидения отца-командира у их больничных коек, и, затребовав себе флагманскую каюту, стал выдёргивать их по одному туда. Естественно, после офицерского душа (без подачи пара – трюмного не нашли) и лошадиной дозы растворимого кофе. И буквально сразу же было установлено, что в МИ-восемь на момент аварии находилось… четверо!

Найти четвёртого, при наличии старпома, было бы делом нетрудным. Но где старпома искать? Искали долго. Наконец он был застигнут врасплох в каюте механика, которого тоже нигде не было, но на механика плюнули – когда-нибудь, да объявится, а сейчас на него времени нет. Старпому долго пытались объяснить, что суть ЧП именно в наличии четвёртого спасённого. И тут он задергал щекой, пошёл красными пятнами и натужно объявил, что считает своим долгом офицера и моряка придти на помощь каждому, кто терпит бедствие на море. А предлагать ему и его аварийным партиям отказать кому-либо в помощи он считает поступком низким и недостойным коммуниста и моряка. Комбриг скривился, как от зубной боли, и шёпотом взвыл:

– Господи-и-и!!! Ну, почему ты такой муда-а-ак?!!

Старпом с лейтенантских погон знал, что начальству виднее, поэтому, помрачнев, ушёл в себя – видно было, как в его душе даёт трещину верность вековым традициям флота. Он всё-таки раскопал в глубинах памяти, в какую именно каюту сам определил четвёртого «летуна», и к тому моменту, как того привёл рассыльный, правила игры, предложенные начальством (как он их понял), принял целиком и полностью. Во всяком случае, весь вид его говорил о том, что начальники сейчас с ним, с «летуном», побеседуют, раз надо им, а потом он, старпом, сам лично его и утопит.

Приведённый с самого начала повёл себя неверно. Он, конечно, предполагал, что разборы будут, и будут они серьёзными, но совершенно не предполагал, что так быстро, прямо здесь, в море, и сразу же на таком уровне. Не подготовился человек, понимаете?.. А потому сделал с собой всё, что мог, чтоб хоть морда была не кривая… Причесался даже. Но в сочетании с синей рабочей курткой с чужого плеча, да ещё с лейтенантскими погонами, и с бегающими от страха глазками зрелище из себя представлял жалкое и бравого лётчика совершенно недостойное.

Увидев генерала, он откашлялся и попытался бодро начать:

– Гвардии капитан…

– Ты?!! – генерал сгрёб бедолагу за левый погон и притянул себе под нос, как бы разыскивая там две недостающие звёздочки, – Капитан?! Гвардии?!! Гвардеец, значит?!!! – генерал пометался невидящими глазами по переборкам и подволоку, подыскивая пойманному «капитану» определение поточнее, и, наконец, выдал:

– Белогвардеец ты!!! – и перебросил его всё за тот же погон через высокий комингс флагманской каюты. Дверь захлопнулась, дав БПК «Славному» лёгкий крен на левый борт.

Что там потом началось!!! Но допрос, проведённый с применением всех методов насильственного воздействия, дал свои результаты. «Капитан» оказался-таки лётчиком, но из расквартированного в Чкаловске штурмового полка. «Скобарь», стало быть. Более того, он оказался пилотом первого класса, снайпером полка, заместителем начальника штаба эскадрильи и в натуре капитаном. В Польшу – а именно в Колобжег – он попал вторым пилотом на «сушке»-спарке, а потому делать ему там по прибытии было, по большому счёту, совершенно нечего. И так бы, видимо, и вернулся бы днями в расположение, не подтянись в Колобжег ещё несколько «сухарей» с однополчанами на борту. Один из прибывших, разделяющий принципы мужской солидарности и лётного братства, рассказал капитану несколько историй с участием его, то есть капитановой, жены и пары-тройки коллег из расквартированного там же, в Чкаловске, разведывательно-бомбардировочного полка ТУ-22Р. Истории были забавны. Даже милы. Но… тем не менее, по мнению однополчанина, несколько фривольны, с чем капитан вынужден был согласиться. И он засобирался домой, мрачно почёсывая лобные доли черепа. Будто росло там что… Капитан очень спешил, предчувствуя продолжение вышеуказанных историй, и, видимо, очень надеясь прибыть если не к кульминации, то хотя бы к развязке.

Самое интересное, что убыл он с полного согласия немало удивлённого командования.

Но так как в сторону границ СССР капитан вынужден был добираться «самоходом», то для убыстрения процесса прихватил с собой две канистры «шлёмы».

Сия технологическая жидкость на основе этилового спирта в тридцать восемь градусов всего-то была, конечно, сущим баловством по сравнению с флотским шилом-ректификатом крепостью аж в девяносто шесть (если, конечно, верить на слово боцманам). Но не употреблять её было невозможно, ибо это напрямую вело к подрыву боеготовности. Дело в том, что как только «сушка» касалась шасси взлётно-посадочной полосы аэродрома, за её «остатками» мигом выстраивалась очередь, и они традиционно сливались. Это, конечно, значительно увеличивало её расход, идя вразрез со всеми технологическими картами обслуживания штурмовика, но в частях все поголовно были уверены, что это «пиджаки» из конструкторских бюро опять что-то перемудрили. Зато к очередному полёту самолёт сызнова заправлялся под завязку, что, согласитесь, существенно укрепляло боеготовность штурмовой авиации в целом. В обычный защитный шлем – «ЗШ» – входило литра три. А в «ГШ», гермошлем то есть – все шесть. Отсюда и название.