Там, где была тишина - Страница 23

…Ярко светит солнце. Возле Агафьи Силовны толпится народ. Звенят металлические тарелки и котелки.

Небо чистое-чистое. Только маленькое облачко у вершины Кугитанга незаметно разрослось и теперь похоже на большого бурого косматого медведя.

По пустынным барханам убегает на север дорога. Она ведет в далекий город Чарджуй. Путнику, едущему из Керки, трудно остановить на чем-либо свой взгляд. Барханы, барханы да тощие кустики полыни.

Но примерно в пятнадцати километрах от Керки вдали на горизонте появляется какое-то высокое сооружение.

Оно по мере приближения становится все больше и больше и, в конце концов, принимает облик высокого куполообразного здания цвета пустыни.

Никто не знает, когда и в честь кого оно построено. Говорят, что это мавзолей Аламбердара, что означает знаменосец. Но кто был Аламбердар — неизвестно.

Добрую тысячу лет стоит это здание, ревниво храня свою тайну. А вокруг него — глухая тишина.

…Был поздний июльский вечер, когда у мазара Аламбердара остановилась дребезжащая эмка. Из нее кряхтя вылез Керим Ниязов.

— Поезжай вперед, — приказал он шоферу. — А я пройдусь немного. Ноги затекли.

Когда машина, поднимая клубы пыли, ушла вперед, Ниязов огляделся и зашагал ко входу в мавзолей.

— Входи, входи, — раздался внутри голос, такой гулкий и сильный, что Ниязов отшатнулся.

— Салям! — произнес он.

Оглядевшись вокруг, Ниязов нерешительно вошел под высокие своды. Прямо против входа он увидел продолговатую каменную плиту, из-за которой навстречу ему вышел человек, одетый в полувоенную форму.

— Салям, йолдаш, — произнес он, протягивая руку.

— Йолдаш Курлатов? — удивился Ниязов, также протягивая руку.

— Он самый, — засмеялся Курлатов, обнажая мелкие острые зубы. — Старый друг лучше новых двух, верно, папаша?

Ниязов все еще робко озирался по сторонам.

— Меня машина ждет, — произнес он, присаживаясь на каменную плиту.

— Встань, нечестивец, — раздался глухой старческий голос, заставивший вздрогнуть и вскочить Ниязова. — Как смеешь ты садиться на место погребения великого Аламбердара, поднявшего знамя борьбы против подлых пришельцев, врагов ислама?

Ниязов почтительно поклонился в том направлении, откуда прозвучали эти гневные слова.

Наступила томительная тишина. Курлатов негромко кашлянул и, выразительно поведя плечом в дальний, погруженный во мрак угол, произнес:

— Слушай, что будет тебе говорить наш гость.

Ниязов вновь робко и почтительно поклонился.

— В твоих владениях, под самым твоим носом творятся омерзительные дела, — зазвучал тот же старческий голос. — Русские роются в наших священных горах. Что они ищут там? Наши богатства. Все, что таят горы, принадлежит аллаху. Пришельцы нашли в горах серу. Они ее искали всюду и нашли в сердце Каракумов, а теперь — в горах Кугитанга. Эта сера не должна попасть в их руки. Слышишь ли ты меня, человек?

— Слышу, — склонился Ниязов. — Что я должен делать?

Курлатов незаметно толкнул низко склонившегося Ниязова. Тот понял: вопросы задавать нельзя.

Из темного угла вышел высокий седобородый старик. Голова его была закутана в чалму.

— Они собираются провести в горах дорогу и взорвать скалу, на которой погребены останки имама Саида. Ты поплатишься своей головой, если они сделают это. Я все сказал. Прощайте…

Старик приложил руку к груди и вышел.

— Это высокий гость, — тихо зашептал Курлатов. — Очень высокий. Он прибыл оттуда, — кивнул в сторону границы. — Он облечен очень высокой властью и силой.

Где-то вдали послышался неясный топот.

— Ну вот, — развязно хлопнул по плечу своего собеседника Курлатов. — Теперь садись, йолдаш, поговорим.

Он уселся на каменное надгробие и, встретив удивленный взгляд Ниязова, рассмеялся.

— Садись, садись, плевать я хотел на всю эту чепуху.

— Что ты! — испуганно вскрикнул Ниязов.

— Брось притворяться, — сухо отрезал Курлатов. — Все мы такие верующие. — лишь бы побольше заработать. Как говорится, яхши яман — клади в карман. А платят они хорошо.

Он тихо рассмеялся.

— Теперь слушай. Главное вот что. Вопрос о том «кто кого?» еще далеко не решен. Может быть, через год, а может, через десять, но они там, за горами и морями, поднимут этот вопрос, как теперь говорят, на должную высоту. И вот тогда с нас спросят: а что сделали вы? Я вскоре ухожу туда, — он снова кивнул в сторону границы. — С отчетом. Там будут спрашивать и о тебе. Нужно помешать им в добыче серы и других ископаемых. Помешать! Как? Подумай сам. Голова у тебя на плечах есть, вот и думай. К кому обращаться за помощью, ты знаешь. А пока на вот, получай.

Он вынул из кармана тяжелый сверток и передал Ниязову.

— На карманные расходы, — снова оскалил он мелкие зубы. — Ну, топай, старик. Да, чуть не забыл! Вот что, — снова нерешительно заговорил он, закуривая. — Со мной девчонка одна была. Я предложил ей перейти границу. Она решительно отказалась. Я оставил ее на станции Мукры. Возможно, она появится на дороге. Макаров ей знаком. Так вот, смотри, старик, чтобы волос не упал с ее головы. Понятно?

— Я понимаю, — глухо буркнул Ниязов, прислушиваясь. — Моя машина идет. Прощай.

— Прощай, — откликнулся Курлатов.

Над мазаром Аламбердара стояла полная луна…

…День начался чертовски плохо. Едва рассвело, в контору прибежал запыхавшийся Серафим в своей неизменной красной футболке и сообщил Макарову, что туркмены волынят.

— Какие туркмены? — не понял Макаров.

— Рабочие, землекопы, — досадливо скривился десятник. — На участок вышли, но объявили, что работать не будут. Вас ждут, понятно?

— Чего это они? — спросил Макаров, чувствуя, как болезненно сжимается сердце.

— Не знаю…

…Отказавшиеся работать местные жители сидели на корточках, расположившись полукругом невдалеке от только что насыпанного полотна. Они сидели молча и, казалось, совершенно равнодушно поглядывали в сторону спешившего к ним Макарова. Макаров подошел, поздоровался, поискал глазами Мамеда. Его не было в толпе.

«Значит, не все, — тотчас подумал он. — В чем же тут дело?»

С этим вопросом он и обратился к землекопам, присаживаясь на корточки и сворачивая цигарку:

— В чем дело, товарищи? Почему вы не хотите работать?

Все молчали. И вдруг откуда-то из задних рядов раздался глухой возглас:

— Дурдыева зачем снял?

Сидевшие до сего времени молча, рабочие вдруг сразу зашевелились, выкрикивая прямо в лицо Макарову злобные слова:

— Сами избили и с работы сняли!

— Зачем человека обидели?

— Не будем работать! Довольно!

Работы на дороге прекратились. Землекопы из бригад Солдатенкова и Ченцова подошли поближе.

«Так вот где собака зарыта! — подумал Макаров, ощущая какой-то озноб. — Да что я испугался, что ли?..» Он постарался овладеть собой и поднялся, так крепко сжав кулаки, что ногти впились в мякоть ладони.

— Вот что, товарищи, — заговорил он, стараясь не повышать голоса. — Может быть, вы не знаете, что произошло в тот день в конторе? В контору пришла жена Дурдыева. Я хотел сказать, — повысил он голос, — одна из его жен…

В толпе раздался одинокий негодующий вскрик.

— Одна из его жен, — повторил Макаров. — И попросила у счетовода портрет Ленина.

— Ленина! — как эхо откликнулось в толпе.

— А в это время в контору вбежал Дурдыев и стал избивать свою жену. В конторе был Солдатенков. Он не сдержался и оттолкнул Дурдыева. Солдатенкову я объявил выговор. А Дурдыева за избиение женщины в советском учреждении снял с работы.

В эту минуту из толпы, неподвижно стоявшей вокруг, вышел Солдатенков. Стал, опираясь на черенок лопаты, — сильный и ладный. Обветренное и загорелое лицо его было угрюмо.