Талисман - Страница 38

– Противный мужик! – крикнула Лори. Ее глаза наполнились слезами, но на лице появилось довольное выражение, словно все было в порядке вещей. Тревога в сердце Джека начала расти и в конце концов превратилась в страх.

– Не обращай на нас внимания, козленок, – сказала она, глядя куда-то сквозь него, – с тобой будет все в порядке.

– Его зовут Джек, а не козленок! – рявкнул Смоуки. Он вернулся за столик, где недавно «допрашивал» Джека, и принялся собирать раскиданные бумаги. – Не смей больше повторять это слово! Козлята – это дети козы, или тебе этого не говорили в школе? Дай ему пару гамбургеров. Сегодня он приступит к работе в четыре часа.

Лори сняла с окна объявление и бросила его за магнитофон таким привычным жестом, словно проделывала это уже не одну сотню раз. Проходя мимо Джека, она подмигнула ему.

Зазвонил телефон.

Все трое резко повернулись к нему, испуганные внезапным звуком. На мгновение аппарат показался Джеку большой черной улиткой, ползущей по стене. Это было долгое мгновение, почти бесконечное. Он успел разглядеть жесткие черты лица Смоуки Апдайка, вздувшиеся вены на длинных волосатых руках, успел прочитать черную надпись на желтой табличке, висящей над аппаратом: «ПРОДОЛЖИТЕЛЬНОСТЬ РАЗГОВОРА НЕ БОЛЕЕ ТРЕХ МИНУТ».

Телефон все звонил и звонил, разрывая мертвую тишину зала.

В голову Джека неожиданно пришла устрашающая мысль: Это меня. Меня. Звонят издалека. Очень большое расстояние.

– Ответь же, Лори, – сказал Апдайк, – ты что, оглохла?

Лори подошла к телефону.

– Алло? Дискотека Апдайка, – сказала она слабым, дрожащим голосом. – Алло! Алло! Твою мать! – Она с грохотом бросила трубку.

– Опять какие-нибудь дети. Вчера спрашивали, не сидит ли у нас в туалете принц Альберт. Будешь гамбургеры, козленок?

– Джек! – проревел Смоуки.

– Да. Джек, конечно. Джек. Ты хочешь гамбургеров, Джек?

Джек не стал отказываться, и вот они были перед ним – аппетитные, горячие, с горчицей и луком. Он быстро проглотил их и запил стаканом молока. Тревога и страх исчезли вместе с голодом. Ускакали, как козлята. Козлята…

Наступило четыре часа. Мертвая тишина дискотеки-пивной словно была умно подстроенной сценой, поставленной для того, чтобы заманить его: дверь как по команде распахнулась, и около дюжины красномордых мужиков в рабочей одежде ввалились внутрь. Лори тут же включила магнитофон, и кегельбан, и «Космических пиратов». Несколько человек поздоровались со Смоуки. Тот ответил им своей жутковатой скупой улыбкой, обнажив два ряда вставных зубов. Большинство заказывало пиво. Двое или трое – русскую водку. Один – Джек узнал в нем члена «Клуба хорошей погоды» – подошел к музыкальному автомату и принялся бросать в него двадцатипятицентовые монеты, наслаждаясь голосами Микки Гиллея, Эдди Рэббита, Уайлона Джейнингса и прочих. Смоуки подозвал Джека, велел ему взять ведро, швабру и веник из кладовой и вымыть пол перед сценой, которая пустовала в ожидании вечера пятницы и «Дженни Велли Бойз». А после того как пол будет вымыт, Джек должен посмотреть себе под ноги.

– Ты узнаешь, что работа сделана, когда увидишь отражение собственной физиономии.

Итак, его работа в дискотеке Апдайка началась.

К четырем-пяти часам тут будет достаточно народу.

Никто не посмеет сказать, что Смоуки обманул Джека. До того как он отодвинул тарелку и приступил к зарабатыванию денег, дискотека-пивная была пуста. Но к шести вечера сюда набилось уже около пятидесяти человек, и темнокожая официантка Глория приступила к своим обязанностям под одобрительные возгласы толпы. Глория присоединилась к Лори, и они вместе принялись лить реки вина, моря русской водки и океаны пива.

За бочками в несколько рядов выстроилось баночное и бутылочное пиво. Здесь были и «Будвайзер», и другие всеми любимые сорта, такие как «Дженези», «Ютика клаб» и «Роллинг рокс». Джек только успевал таскать. Руки покрылись волдырями, спина ныла.

Между походами в кладовую за банками и бутылками и по зову «Кати бочку, Джек!» (фраза, от которой у Джека с некоторых пор начали пробегать мурашки по коже) он возвращался к швабре, ведру и венику. Однажды в нескольких дюймах над его головой просвистела пустая пивная бутылка. Он увернулся и услышал, как она разбилась о стену. Смоуки выставил пьяного нарушителя спокойствия за дверь, скалясь, как крокодил. Выглянув в окно, Джек увидел, как изгнанный исступленно пинает ограду автостоянки.

– Подойди ко мне, Джек, – подозвал его Смоуки. – Тебя не задело?! Ну и слава Богу!

И через секунду:

– Тогда почему ты до сих пор не убрал это безобразие?!

Полчаса спустя Смоуки отправил его драить мужской туалет. Человек средних лет, с прической под Дика Пайна, стоял, склонившись над одним из писсуаров. Одной рукой он опирался о стену, в другой держал огромный необрезанный член. Под ногами растекалась лужа блевотины.

– Закрой дверь, малыш, – сказал человек, – старику нехорошо.

Не в силах сдерживать отвращение, Джек повернулся к ближайшему унитазу. Его вырвало чем-то отдаленно напоминающим сегодняшний обед. Он успел только пару раз судорожно глотнуть воздух, когда началась следующая схватка. Трясущейся рукой Джек дотянулся до веревки и спустил воду. Уайлон и Уилли надрывались за стеной, воспевая прекрасный город Линенбах в штате Техас.

Внезапно перед его глазами всплыло лицо матери – намного более красивое, чем оно когда-либо было даже на экране. Он увидел, как она в одиночестве сидит в их номере в отеле «Альгамбра». Рядом с ней, в пепельнице на столе, дымится забытая сигарета. Она плачет. Сердце так сильно сжалось, что Джек даже испугался – как бы не умереть. Не умереть от любви к ней. Как хотел бы он, чтобы ничего не было – ни страшных тоннелей, ни женщин, которым нравится быть постоянно битыми, ни мужчин, которые мочатся и блюют одновременно. Как хотел он быть сейчас рядом с ней и как ненавидел Спиди Паркера за то, что ступил на этот ужасный путь!..

В эти секунды мало что осталось от его самомнения – оно рассыпалось в прах раз и навсегда. Голос рассудка был заглушен отчаянным детским плачем: Я хочу к маме! Господи Боже мой! Молю тебя! Я ХОЧУ К МАМЕ!

На ватных ногах от отошел от унитаза и подумал: Все к черту! Я возвращаюсь домой! Я ненавижу тебя, Спиди! Зачем я с тобой встретился? Зачем? Сейчас он совершенно не думал о том, что мама может умереть. В этот момент немой боли он был «Джеком для Джека», эгоистом, движимым только бессознательным чувством самосохранения, как маленький зверек, подверженный любой опасности, зубам любого хищника, – как олененок, заяц, белка или бурундук. В этот момент он мог позволить ей умереть от раковой опухоли, захватившей ее легкие, лишь бы она могла сейчас обнять его перед сном, поцеловать и пожелать спокойной ночи, запретить всю ночь слушать приемник или читать с фонариком под одеялом.

Он оперся о стену и попытался взять себя в руки. Это было даже не сознательное действие, а скорее инстинкт. Чувство самоконтроля, которое он унаследовал от Фила Сойера и Лили Кевинью. Да, он сделал ошибку. Большую ошибку. Но он не пойдет на попятную. Долины существуют – значит, существует и Талисман. Как он может заживо хоронить свою маму из-за какой-то там трусости!

Джек наполнил ведро горячей водой из-под крана и отправился убирать нечистоты. Справившись со всеми делами, он обнаружил, что уже половина одиннадцатого и толпа начинает потихоньку рассасываться. Оутли – рабочий поселок, и его пьяницы рабочие по будним дням возвращаются домой пораньше.

– С тобой все в порядке? – спросила Лори. – Ты бледный, как простынка.

– Я хочу пить. Ты можешь налить мне виноградного сока?

Она подала ему стакан, он выпил и снова принялся намывать полы в танцевальном зале. В четверть двенадцатого Смоуки послал его в кладовую «катить бочку». Джек едва справился. А в четверть первого Смоуки начал потихоньку выгонять засидевшихся посетителей. Лори щелкнула выключателем магнитофона, даже не позаботившись о том, чтобы его перед этим остановить. Дик Кэрлесс умер с протяжным загробным ревом – еще несколько протестующих криков, и он затих. Глория повыключала игры, одернула свитер (такой же розовый, как канадские леденцы, которые регулярно сосал Смоуки, такой же розовый, как пластмассовые десны его зубных протезов) и удалилась. Смоуки погасил все лампы, кроме одной, и выставил за дверь оставшихся четверых или пятерых алкашей.