Такой смешной Король! Повесть первая: Король - Страница 39

Да, Карпа повидать Королю хотелось, но кто знает, где сейчас Карп.

Больше Королю никуда уже бежать не хотелось, пропало настроение, да, собственно, и не было более никого, кого стоило бы оповестить. К Большой Урве он не пойдет, вдруг ее опять потянет лечиться. У рыбного склада повстречалась Тайдеманиха, как всегда завернутая в свое бессменное бесцветное облачение, как всегда, тащила что-нибудь в сторону дома. Обычно это было то, что другие люди выбрасывают, — старые сковородки, куски фанеры, какие-нибудь стоптанные ботинки или стул на трех ножках, а теперь она тащила, мелко перебирая тонкими бесформенными ногами в калошах, большую доску, которая могла бы пригодиться разве что на топливо. И действительно, Хелли как-то заметила Алфреду:

— И чем они топят? Дрова они не покупают… Неужели только тем, что Тайдеманиха тащит?

Тайдеманиха, словно муравей, все время в труде: ищет, тащит то полено, то доску, то фанеру, то железку.

Не станет же Король докладывать Тайдеманихе, что у него день рождения… К Тайдеманихе все взрослые относились с презрительным высокомерием, которое в какой-то мере, естественно, распространялось и на Тайдемана, его тоже считали крохобором, хотя тот нечасто попадался людям на глаза со старьем, но сказать, что он совсем не таскал… Конечно, таскал, но вещи более достойные: то могли быть ржавые лопаты, грабли, найденный топор или кусок якорной цепи, или старые висячие замки — одним словом, в хозяйстве, возможно, нужные.

Встреча с Тайдеманихой испортила Королю настроение, словно крысу увидел, а крысы Королю не нравились, не нравились ему и кошки. Единственно к собакам он испытывал особое расположение, а кошки казались ему надменными, чересчур важными и лодырями, вечно они спали и умывались, что говорило не столько о их чистоплотности, сколько о чрезмерном внимании к своей особе.

Около небесно-синего дома стоял грузовик с брезентовым фургоном, похожий на тот, который водил Карп, и Король сильно обрадовался. И удивился: Карп обычно приезжал в тот дом, где находилась мастерская, в небесно-синем доме он еще не бывал. Король решил, что непременно покажет ему свою собственную веранду.

Во дворе у всегда закрытой кузницы стояла Мария Калитко.

— У меня сегодня день рождения, — сказал ей Король и поздоровался. Мария стояла как будто без дела и озабоченно смотрела на Короля. Словно очнувшись, она ответила:

— День рождения?.. Сегодня же война началась… Но поздравляю тебя. А у вас солдаты.

Значит, Карп с кем-то, не один пришел, решил Король, и влетел в дом. Но здесь были два солдата, Карпа не было. Здесь еще был господин Векшель. Они были заняты упаковкой их «Филипса» в ящик. На Короля никто и внимания не обратил. Хелли дома не оказалось, стирала в производственном доме. Алфред выглядел хмуро, солдаты сидели тихо на стульях и говорили между собой на языке Карпа, которого Король не понимал. Карпа он понимал, но сам его язык для Короля непонятен.

— Вы зря беспокоитесь, — объяснял господин Векшель Алфреду, — к тому же вы не единственный, у меня полный грузовик — во всех домах радиоаппаратуру собираем, таков приказ из Главного города. А то, что у вас за него еще до конца не выплачено, пусть вас не волнует, потом, когда вернем, доплатите.

Алфред закончил паковать, он забивал ящик тоненькими гвоздиками и молчал. Векшель, покашливая, почесывал лысинку, завел разговор о другом.

— А, скажите, эти ваши соседи… Я имею в виду не Калитко, с ними понятно, это наши, с Украины… Кстати, не знаете, отчего и когда они здесь поселились? Любопытно вообще-то. Наверное, в восемнадцатом, да? Ну, неважно. Но я думаю об этих здесь наверху, Тайдеманы, они — немцы?

Векшель уставился на Алфреда.

— Наверное, потомки какие-нибудь, фон-бароны?

— Какие бароны?! — махнул Алфред рукой. — И немцы они, так сказать, можжевеловые, просто старые скряги, крохоборы…

— Однако три дома… — промолвил Векшель задумчиво. — Крохи немалые, и сдают ведь. Да, сколько еще несправедливости в мире! — вздохнул он, перебирая бумаги в портфеле. Затем достал листок и подал Алфреду.

— Подпишите, вот… Когда эта возня кончится, получите обратно, не сомневайтесь. А кончится это быстро, здесь вам не Париж, здесь не Австрия какая-нибудь. Но кто бы мог подумать! Такая наглость! При таких-то взаимоотношениях да нападать… Однако берите, ребята, нам пора.

Произносил он русские слова деревянно, но солдаты его поняли. Они взяли ящик с «Филипсом» и вышли. Распрощался и господин Векшель.

Только они ушли, пришла Хелли.

— Так… увезли?

Алфред сидел молча, смотрел в окно, и Король смотрел в окно, а за окном был красивый день, было солнечно и тепло, потому что лето в этом году выдалось исключительно теплое. Хорошо было за окном.

Королю хотелось туда. Он никак не мог понять взрослых, способных целые дни сидеть в помещении, читать или чем-нибудь пустяковым заниматься, например вязать, когда на улице движение, звуки, запахи, краски — жизнь. Но Алфред не видел солнца и не почувствовал тепла: война коснулась теперь и их.

— Надо спрятать твои фотографии, — сказала Хелли и принялась доставать альбомы и вынимать из них фотографии Алфреда, те, на которых Алфред был заснят в военной форме. Хелли завернула эти фотографии в бумагу и вышла из дома.

— Понесу к Калитко, Мария их спрячет, они русские, к ним-то не придут обыскивать.

— Почему, собственно, должны обыскивать? — пытался возражать Алфред, но опять махнул рукой и повернулся к окну.

— Уж лучше так, такое время, — Хелли пошла к Калитко.

А Король думал, что хорошо, когда соседи русские, можно отдать что-нибудь спрятать. Но как же его день рождения? Он смутно догадался, что торта со свечками не будет, война отменила.

Война отменила не только день рождения Короля, но он мало что знал об этом. В торжественную комнату его не пускали, разговоры в ней велись при закрытых дверях, так что и подслушать не всегда удавалось. Собирались люди к Алфреду так же, как в те дни, когда был «Филипс». Говорили про речь Молотова — кто таков? В газете, естественно, напечатали приказ о мобилизации, и стало ясно, что если родившиеся от 1906 до 1918 года подлежат ей, то и Хуго мобилизуют, а Алфред пока что «сорвался с острия ножа» в лучшую сторону, поскольку ему повезло родиться на год раньше. Везде по городу был расклеен приказ нового городского головы. В нем запрещалось собираться в парках, на улицах и площадях. В случае неожиданного воздушного нападения сигналом тревоги считался долгий гудок паровой мельницы, конец тревоги означали короткие гудки.

Потом военный комиссариат обязывал к двадцать шестому июля всем владельцам мотоциклов сдать их в отделение милиции к десяти часам независимо от того, исправны они или нет, а за недоставку — к ответственности. За этим последовало другое распоряжение: в течение сорока восьми часов населению сдать все огнестрельное оружие, мечи, сабли, шпаги, ножи, кроме хлебных. Вскоре опубликовали очень неприятный для Его Величества указ, который звучал так: «запрещается выезжать из города на велосипедах, нарушители указа отвечают по законам военного времени». Сам этот указ Королю неприятностей не причинял, но его последствием стали нарушения, потому что, когда закона нет — нечего и нарушать, когда же его создали, появилось что нарушить. Когда же этот указ нарушили, появились основания для нового указа, а его исполнение приводил в действие все тот же господин-товарищ Векшель, который опять разъезжал с солдатами на грузовике по городу и собирал велосипеды, как до этого радиоаппаратуру. Алфреду взамен он дал еще одну бумажку, а Король… Он уже почти прилично научился кататься на велосипеде и планировал дальние экспедиции.

Это было не последнее огорчение, вызванное войной.

Через замковый парк прохода не стало, входы в него охраняли часовые, которые говорили «нельзя». Люди стали вести себя странно, разговаривали шепотом, всегда спешили, на ночь глядя из дома выходить остерегались. Королю было непонятно, почему пропали президент и Лайдонер. Говорили, что их арестовали за то, что они финнам, когда Советы урок давали, подарили подводную лодку, а Король отдал бы полжизни, чтобы хоть однажды увидеть подводную лодку.