Такая вот любовь - Страница 39

Анджелина села, разглядывая щит.

– Вы будто заключили лес в рамку. Будто… – Она запнулась. – Это странно. Мои глаза… Они стремятся сфокусироваться на маленьком прямоугольнике, через который я могу взглянуть на лес, но виден‑то лишь небольшой его кусочек… – Ей казалось, она пытается сложить какой‑то неимоверной сложности пазл.

Джон Милтон снова повернулся на бок, лицом к ней.

– Я хочу зарыться лицом в твои волосы.

Анджелина вздохнула, пытаясь совладать с собой. Но взглянуть на Джона Милтона так и не решилась. Перед ними пробежала белка. Анджелина запрокинула голову.

– Небо такое голубое.

– Но я никогда не пользуюсь мелком с ярлычком «небесно-голубой». Использую обычный синий. И даже это неправильно. Можно подумать, что для неба назначили один-единственный голубой мелок. А небо такое большое, и оно повсюду.

– Я бы хотела еще раз взглянуть на акварели Люси.

Джон Милтон сел, задев ее.

– Каждое утро перед рассветом, – проговорил он, устремив взгляд в бесконечную синь, – я забираюсь на рекламный щит с термосом кофе. И наблюдаю за тем, как темнота уступает место свету и ночь превращается в день. Я всегда нахожусь там, когда это происходит. Когда открывается огромная картина. В этот самый момент.

Слышать это было непереносимо. Анджелина потянулась пальцем ко рту Джона Милтона, словно пытаясь запихнуть обратно прозвучавшие слова, но на полпути передумала и просто провела по его обветренным губам. Затем встала, отряхнула пальто и начала спускаться с пригорка. Когда она оглянулась, Джон Милтон все еще лежал на земле лицом к рекламному щиту, но, пока она смотрела на него, перевернулся на живот и поймал ее взгляд.

Анджелина снова вошла в фиолетовую дверь.

В трейлере Люси Анджелина ощутила странную скованность, хотя ожидала, что будет комфортнее. Сунув руки в карманы пальто, она села за кухонный стол. Внезапно ей стало ужасно жарко, она сбросила пальто и застыла с безвольно повисшими руками. Поднялась и, подобрав пальто, пошла по коридору, опасаясь, что с тех пор, как она побывала здесь в прошлый раз, маленькие разноцветные листки утратили свою магию.

Очутившись в спальне Люси, Анджелина, громко стуча ботинками по линолеуму, направилась к трем вертикальным листкам, приклеенным скотчем к двери шкафа-купе. На каждом был изображен один и тот же трехэтажный дом на дереве. На верхнем рисунке желтое солнце поднималось из правого угла; на среднем оно зависло ровно посредине; на нижнем – садилось в левом углу.

Анджелине захотелось нырнуть в эти рисунки как в океаны, ведущие в другие миры, другие жизни. Она зачем‑то желала попасть туда, но зачем?

Шкаф-купе был пуст, если не считать старой обувной коробки на полу. Анджелина наклонилась и подняла крышку. Внутри лежали сотни конторских карточек. Маленькие афишки, о которых ей рассказывала Люси. Некоторые были совсем детские, иные умело проработаны. Пестрые, одноцветные, черно-белые, много красных. Головы, руки, ступни, пальцы рук и ног. Свиные хвостики и собачьи уши. Птенцы, ветви деревьев, части столов, стульев, проблески неба. Лучи восходящего солнца. Некоторые с надписями. На многих значилось: «Для мамы».

Анджелина почувствовала, как сжалось ее сердце. Затем отпустило. И ей стало легче дышать, словно окружающее ее пространство стало гораздо больше. Она снова закрыла коробку крышкой и поднялась на ноги. Бросила пальто на кровать и сняла ботинки. Встала перед окном, устремила взгляд на пустой трейлер, опять представила, каково это – жить одной, как Люси, и поежилась. Интересно, подумалось ей, были бы мы иными, общаясь с другими людьми?..

Она ела сласти Люси. Сидела на стульях Люси. Спала в ее постели.

Кровать Люси… Анджелина подошла, села на край и стала переводить взгляд с рисунков на двери шкафа на окно, обрамляющее пустой трейлер. Затем поднялась, забилась в пространство между ними – угол, где сходились две стены, – так чтобы не видеть ни трейлера, ни рисунков, повернулась спиной к стене и вжималась в угол, пока тело не приняло форму прямого угла; после этого опустилась на пол, скрестила ноги и застыла, подняв руки с обращенным вверх раскрытыми ладонями, хотя эта поза никогда в жизни ей не удавалась.

Потрясла головой, волосы замелькали перед глазами. Снова попыталась замереть, почувствовать ось, проходящую сквозь тело, – как линию, идущую по стене позади нее. Потом, кажется, уловила ее и посмотрела вниз, ощущая приятную, легкую пустоту в руках – невесомость ничем не наполненных ладоней.

Он появился на пороге, а потом уселся перед ней. Попытался скрестить ноги, как Анджелина, но успеха не достиг и в конце концов развел их по сторонам от нее, так близко, что их бедра соприкоснулись. Затем обратил ладони к небу.

Анджелина не знала, сколько они просидели вот так, неподвижно. Джон Милтон не шелохнулся. Она произнесла:

– Знаешь, что мне больше всего в тебе нравится?

– Всё?

– В тебе нет никакого деления на внутреннее и внешнее. У тебя отсутствует фильтр. Ты такой, какой есть.

– Какой есть? – переспросил Джон Милтон.

– Ты выглядишь приземленным.

– А вот и нет. Я всегда витал в облаках. И именно там хочу оставаться.

Теперь Анджелина заглянула ему в глаза, что‑то высматривая.

– Ты кажешься не таким, как прежде, – заметила она.

– Все меняется, – ответил он, косясь в окно. – Так уж устроен мир. Но, может, это ты стала другой.

Анджелина развела руки в стороны.

– Это Люси сделала тебя тем, какой ты есть.

– И я ее любил. Но нам не надо было жить вдвоем. Мне давным-давно следовало уехать. – Джон Милтон чуть подался назад и оперся на руки. – Мне хорошо, когда я знаю, что рядом никого нет. Мне нравится думать, что это место принадлежит мне, что я живу тут один и ни с кем не связан.

– Но я здесь, – возразила Анджелина.

– Временно.

Она сидела, забившись в угол, он отклонялся назад, в противоположном от нее направлении, – и все же они устремлялись друг к другу.

Джон Милтон поднял руку, на секунду задержал ее в воздухе, потом выпрямился и коснулся правой руки Анджелины.

– Восток, – произнес он. Потом коснулся ее левой руки. – Запад. – Дотронулся до ее макушки. – Север. – Наконец, он прикоснулся к ней там, где она больше всего желала: – Юг. – И позволил своим пальцам задержаться и скользнуть глубже. Анджелина закрыла глаза.

– Патти с моей работы, – продолжал мужчина, – родом из Калифорнии, и ее мать была наполовину индианка винту. Эта присказка про восток и запад в ходу у коренных американцев. Они не называют части тела «левыми» и «правыми». Используют только названия четырех сторон света. По словам Патти, «я» нельзя потерять. – Он рыгнул. – Когда Патти хочет заняться со мной сексом, она вечно заводит свою шарманку про восток и запад. – Анджелина стукнулась головой о стену. – Конечно, я хочу заняться с тобой сексом, – добавил Джон Милтон. – Дело хорошее. Но я решил, что тебе понравится эта история.

Она ответила:

– Я никогда не заблужусь.

– Если верить Патти.

Анджелина приняла прежнюю позу – выпрямила спину, подняла ладони и застыла.

– Я знаком с твоим мужем, – заметил Джон Милтон. – Почему ты здесь?

– Мне нужно что‑то другое.

– Ты не любишь мужа?

– В этом‑то и проблема. Люблю.

– Значит, ты его любишь, но?..

– Жизнь слишком коротка, а у меня она оказалась слишком долгой.

Джон Милтон стал на колени и неожиданно мягким ртом провел по ее потрескавшимся губам. Потом отстранился. В других местах он ее уже не трогал. Затем опять наклонился и на сей раз языком очертил круг вокруг ее рта. И вновь качнулся назад. Положил ставшие чужими руки себе на бедра.

– Я не нарушала правил с четырнадцати лет, – сказала Анджелина, ощущая на губах клубничный привкус.

– Как ты узнáешь, что там, снаружи, если останешься внутри?

– Но я не знаю, как выбраться наружу, – возразила она.